Великие перемены - Герберт Розендорфер

Герберт Розендорфер

ВЕЛИКИЕ ПЕРЕМЕНЫ

Юлии и Козиме

… и вот, поднялся с неба орел…

3 книга Ездры, 11:1

Предварительные замечания

В то время, когда в Китае, в Срединном царстве правила Сунская династия и Сын Неба, божественный Тай-цзун, более или менее благодетельно распоряжался в его столице, городе Кайфыне, пятидесятилетнему мандарину Гао-даю удалось построить компас времени, с помощью которого он — из чистого любопытства и любознательности — переместился на тысячу лет вперед. Меньшие по размеру «машинки времени», что-то вроде гильз для пневмопочты, дали ему возможность писать «Письма в древний Китай» и отсылать описания своих приключений единственному человеку, посвященному в это путешествие во времени, своему другу и коллеге мандарину Цзи-гу.

Гао-дай, осуществив молниеносное, а точнее сказать: вневременное путешествие и попав, как и следовало ожидать, в совершенно чужой, сумбурный мир, полагал, что прибыл в настолько изменившийся Кайфын, что его невозможно узнать. Лишь некоторое время спустя ему стало понятно, что он не учел неизвестное ему явление — двойное вращение Земли и оказался в отдаленном не только временем, но и пространством городе Минхэне.[1]

Гао-дай прожил в этом Минхэне почти год, пытаясь понять нравы и традиции его жителей (в том числе и дурные). Свое проживание там он оплачивал за счет продажи взятых с собой серебряных лянов (слитков серебра, использовавшихся в Древнем Китае в качестве денег): антиквар заплатил большую сумму за эти древние китайские деньги, выглядевшие, на удивление, совершенно как новые.

Гао-дай изучил язык жителей Минхэня — «большеносых», познакомился с их образом жизни — для него не всегда понятным и приятным — и вернулся в свое, как он это называл, «родное время». Письма, которые он писал и посредством почтового камня посылал своему другу Цзи-гу, сохранились, несколько лет назад были переведены и опубликованы. Тогда никто еще не подозревал, что через пятнадцать лет Гао-дай будет вынужден — причину он называет на первой же странице своего послания — провести еще один год в мире большеносых при совсем иных обстоятельствах, чем в первый раз. Вскоре он, обремененный уже другими заботами, с изумлением понял, насколько изменился за прошедшее время и этот мир.

Таковы, в общем и целом, пояснения, которые издатель посчитал необходимыми для этой книги.

I

Эти заметки — в сущности письма к тебе, мой дорогой друг Цзи-гу. Я надеюсь, что Небо дарует мне милость, и я когда-нибудь смогу вернуться в родное время. Тогда я, мой любезный друг, передам эти листки — еще не знаю, сколько их будет — тебе прямо в руки, и если тебе позволит время, и если перед твоими глазами не предстанет что-либо более достойное, ты, возможно, не ради своего удовольствия, а чтобы порадовать меня, прочитаешь их и именно из этих писем поймешь, на что я, твой друг, наткнулся во время второго путешествия в далекое будущее. Я умышленно говорю: «наткнулся», а не «что я пережил», потому что, о мой милый Цзи-гу, под совершенно другой, несчастливой звездой, проходит это мое второе путешествие во времени, которое я в отличие от первого, случившегося пятнадцать лет назад, предпринял не по доброй воле!

Тогда мы простились с тобой со спокойной душой. Ты был единственным человеком, знавшим о моих авантюрных намерениях. Используя почтовый камень, я мог передавать тебе свои письма. Где теперь этот почтовый камень? Где ты? И где я, по-твоему? Где теперь моя милая, конечно уже постаревшая и раздобревшая, но все еще ослепительно прекрасная Сяо-сяо? Я не имею права думать о ней. Сейчас у меня нет возможности посылать тебе письма через почтовый камень, но несмотря ни на что, я надеюсь, что ты жив и что я смогу вернуться домой в не столь отдаленном будущем. Тогда ты, как уже говорилось, получишь эти листки из рук в руки, и, возможно, Великое Небо позволит нам вновь сесть рядом друг с другом в тени Абрикосового холма, и наши косы будет развевать легкий ветерок. Ты будешь читать эти строчки, время от времени задавать мне вопросы, а прекрасная Сяо-сяо будет ласкать мои ноги. Здесь же, как ты можешь догадаться, мне придется обрезать мою косу. Хотя косы тут тоже носят (преимущественно молодые люди), но они такие неряшливые и растрепанные, что нас с тобой при виде их охватил бы ужас. Кто бы мог подумать о таком повороте вещей? Я имею в виду не косы большеносых, я имею в виду коварство канцлера Ля Ду-цзи, когда он внезапно превратился в моего врага (притом, что он двоюродный брат моей третьей жены) и посредством известных тебе неслыханных интриг так настроил против меня Невыразимо Высокого, чье имя назвать в письме я не имею права, что меня объявили вне закона, отстранили от всех должностей, а мое имущество конфисковали. Но и этого мало: спустя несколько дней, когда я отправился далеко на запад, чтобы найти спасение у брата моей второй жены, один из немногих оставшихся мне верными слуг доставил мне известие, что тот самый деверь по имени Ши-мяо, ты его не знаешь (чтоб его лихорадка унесла!), переметнулся в стан моих врагов. Меня тут же окружили ищейки, потому что Ля Ду-цзи добился у Невыразимо Высокого смертного приговора для меня. Мне оставалось только исчезнуть, ускользнув сюда, в будущее, с помощью компаса времени. Последнее, что я увидел в своем родном времени, это глупые физиономии стражников, взирающих с разинутыми ртами, как я исчезаю в воздухе.

И вот я здесь — без серебряных лянов, которые смог бы продать. Едва ли можно представить себе более неприятное положение вещей, хотя я здесь вне опасности. Я должен пробыть тут некоторое время, пока не прояснится — в чем я совершенно уверен — необоснованность выдвинутых против меня обвинений. Я знаю, что некоторые министры, а среди них и благочестивый Би-чжу, тайно на моей стороне и что они — весьма осторожно — добиваются моей реабилитации. Мне, конечно, особенно жаль, что ты, мой лучший друг, тоже вынужден страдать из-за происков проклятого Ля Ду-цзи. Я надеюсь, что его гнев, направленный против тебя, уже остыл.

Возникает вопрос: каким образом я узнаю, что Священный и Божественный вновь одарил меня своей милостью? К сожалению, ты на сей раз не сможешь прислать мне никакого известия. Не вернуться ли тайно обратно? Пожалуй, я не решусь на это, потому, что боюсь, что не смогу точно рассчитать, где мне следует приземлиться. Возможно, я угожу прямо в лапы палачей или в комнату для омовения Ля Ду-цзи, где он в этот момент забавляется со своей наложницей. Отправиться меньше, чем на тысячу лет назад тоже не получится, машина на это не способна… она может только за короткое время перенести в это будущее. В общем, посмотрим. В случае крайней необходимости я останусь здесь. Это лучше, чем пребывать в родном времени, но с отрубленной головой.

Итак, более чем одну луну назад, я опять оказался у большеносых. Поскольку я на этот раз отправился из совершенно другого места, то и прибыл, конечно, в совершенно иное место, а не на идиллический мост через тот созданный для созерцания канал в городе Минхэне. Приземление на этот раз можно назвать как угодно, но только не созерцательным, и даже я, который знает мир большеносых или полагает, что знает его, был испуган значительно сильнее, чем в первый раз, когда принял незнакомую мне повозку Ma-шин за пыхтящего демона. Все пыхтящие демоны и все повозки Машин — ничто по сравнению с тем безумием, с тем кипящим котлом людей, который я увидел, едва прибыв сюда. Я оказался посередине каменистой улицы. Чуть подальше возвышалась мрачная громада с двумя некрасивыми башнями. Было холодно, шел дождь. Тем не менее, вся местность, насколько видел глаз, была заполнена нетвердо держащимися на ногах большеносыми. Такого беспорядка я у них еще не наблюдал. Они издавали какие-то громкие звуки, которые, вероятно, считались у них музыкой. Все большеносые — мужчины, женщины, дети — еще больше удлинили и увеличили свои носы, насадив на них носы из бумаги. Они приклеили носы, большей частью красные, даже собакам и лошадям. Лупили друг друга бутылками, но замертво падали не всегда. Очевидно, такие мелочи не портили им того настроения, в котором они пребывали. Они стояли вплотную друг к другу и двинуться вперед могли только, с большим трудом проталкиваясь друг меж другом. Треск, шум и грохот не поддавались описанию. Рядом со мной оказались мужчина, похожий на бочку с ушами, который колотил по невероятно большому барабану, и женщина, толстая, как зад кобылицы, и пахнувшая, как отхожее место, которая демонически засмеялась, когда я вынырнул рядом с ней, и заорала мне прямо в лицо нечто похожее на «Кёлинь[2] на-се-да!». Тут внезапно вся толпа начала равномерно раскачиваться взад-вперед.