Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни - Филиппа Грегори

Филиппа Грегори

Избранное дитя, или Любовь всей ее жизни

СОН

Сначала был сон. Это было первое, что я запомнила в жизни. Я видела этот сон даже прежде, чем узнала Ричарда, прежде, чем я увидела Вайдекр, родные пологие холмы, окружающие и охраняющие мой дом. Этот сон я помню всегда. Сначала был сон.

Но это не был сон ребенка, это не был мой сон. Он принадлежал кому-то другому. Только я не знала кому.

Во сне я испытывала боль, жестокую нечеловеческую боль, которую надеялась не испытать никогда в жизни. Ноги мои болели от долгого бега по острым, холодным камням, они были покрыты грязью и кровью от тысячи порезов и ран. Спотыкаясь, я бежала к реке через лес и в кромешной тьме зимней ночи уже слышала грозный рев реки.

Я бежала бы еще быстрее, если б не моя ноша, сухой и теплый сверток, спрятанный под накидкой. Это было новорожденное дитя. Мое дитя, моя девочка. Она принадлежала мне, и я должна убить ее. Мне нужно опустить ее крошечное тельце под воду и держать его там, пока не захлебнется. А потом отпустить его, и пусть оно несется вниз по волнам, переворачиваясь и стукаясь о камни, пока не исчезнет из виду. Я должна это сделать.

Внезапно шум реки стал еще громче, деревья передо мной расступились, и у меня от страха даже остановилось дыхание. Безобидная Фенни превратилась в грозный, бушующий поток, неся поваленные деревья, словно соломинки. Ствол дерева, обычно служивший нам мостиком, снесло, и он исчез в ревущих волнах. Кажется, я закричала от страха, но сама не слышала своего крика. Мне нужно спуститься к воде, потому что я должна утопить этого ребенка. Я должна. Это мой долг перед всеми поколениями Лейси.

Та жестокая боль, от которой, казалось, разорвется мое сердце, была невыносима, и я начинала выкарабкиваться из этого сна. Я не видела, как опустила теплое тельце в воду, как выполнила свой долг. Какая-то часть моего разума осознавала, что это всего только сон, и старалась стряхнуть его. Но он цепко держал меня. Мне казалось, что я раздваиваюсь: одна часть моего сознания принадлежала маленькой девочке, старающейся проснуться и плачущей от страха, а другая — женщине, бегущей к реке, чтобы утопить собственного ребенка, как щенка. Чтобы волны реки вынесли его тельце далеко-далеко за пределы Вайдекра.

ГЛАВА 1

Сейчас я — старая женщина. В своем собственном сердце я стара, устала и жду смерти. Но когда-то я была ребенком, малышкой, которая знала все и одновременно не знала ничего. Девочкой, которая могла видеть прошлое и видела его смутно, словно подернутым какой-то дымкой. И могла видеть будущее, будто смотрела в него при свете молнии. Эта мозаика осколков времен сформировала мое детство, как падающие капли воды формируют странные формы сталактита.

О! Теперь я все знаю. Как глупа я была! Я была так безобразно глупа все эти годы. Но сейчас я стряхнула с себя наваждение и разломала раковину лжи и полуправды, в которой жила всю жизнь. Пелена с моих глаз упала, и я наконец стала понимать правду, стала единственным человеком, понимающим ее. Единственным. Я осталась одна. Только я и моя земля.

Это была не просто земля. Это было объяснение моей жизни и мое оправдание. Это Вайдекр, расположенный в самой южной точке Англии, прекрасный и богатый, как сад, самый первый сад на земле. Гряда Южных Холмов защищает его с севера подобно сложенным вместе ладоням, высокие округлые холмы покрыты пахучей травой, луговыми цветами, с вьющимся над ними целым сонмом синих бабочек. Эти холмы заключали в себе весь мой мир. Мир, центром которого был Вайдекр-холл. Почерневшие руины, к которым вела мощеная дорога через лес и разросшийся розовый сад. В прежние дни экипажи, подъезжавшие к парадному входу, проезжали мимо плодородных полей, мимо высоких чугунных ворот. Слева от дороги белела опрятная деревушка Экр, домик викария и церковь со стройным шпилем. Поодаль пролегала дорога на Лондон, по которой дилижансы из Мидхерста ехали прямиком на север, в столицу.

Меня зовут Джулия Лейси, я дочь сквайра Вайдекра и его жены Селии Хаверинг. Я была их единственным ребенком, единственной наследницей. Росли мы вместе с моим кузеном Ричардом, сыном папиной сестры Беатрис. Папа и его сестра ввели нас с Ричардом в совместное владение Вайдекром. Мы должны были управлять им вместе.

Таковы факты. Но была еще и другая правда. Правда, в которой Беатрис отчаянно мечтала управлять поместьем своего брата одна, и ради этого она лгала, строила козни, губила землю и убивала — о да, Лейси всегда были убийцами на своей земле. Она не останавливалась ни перед чем ради своей выгоды. Она отняла у крестьян общественную землю и приказала выкорчевать их деревья, она подняла арендную плату и засадила всю землю пшеницей. Она свела своего мужа с ума и украла его состояние. Она властвовала над своим братом всеми доступными женщине способами. Она год за годом разоряла людей и землю, пока они не отчаялись и не явились к ней с зажженными факелами и безногим предводителем на вороном коне.

Они убили ее.

Убили и разрушили ее дом. Они разорили Лейси и поставили себя вне закона.

Мой папа, сквайр, умер в ту же ночь от разрыва сердца. Муж Беатрис, доктор Джон Мак-Эндрю, уехал в Индию, чтобы заработать денег и расплатиться с кредиторами. В Вайдекре остались только мы втроем: моя мама, мой кузен Ричард и я. Жили мы в маленьком Дауэр-хаусе, на полпути между разрушенным помещичьим домом и разоренной деревней. Нас трое, двое слуг и целый сонм привидений.

Постепенно я узнала их всех. Я видела их. Конечно, не очень ясно. Иногда по ночам до меня доносились отголоски чьих-то слов или журчание чьего-то смеха. Однажды я проснулась от гула приближающейся толпы и увидела, что моя спальня освещена заревом пожара от горящего Вайдекр-холла. Это была та толпа, которая убила моего папу и Беатрис. Которая оставила в живых только нас троих.

Самой реальной в реальной жизни была моя мама. Ее бледное лицо в форме сердечка с бархатистыми карими глазами. Когда она была молода, ее волосы были белокурыми, но теперь тусклые серые нити виднелись в них там и сям, словно горе и заботы запустили свои цепкие пальцы в эту массу золота. Она овдовела, когда мне было всего два года, и я помню ее только в лиловом или черном. Когда мы были маленькими, она потешалась над тусклыми цветами и клялась, что выйдет замуж за торговца тканями из-за его тюков ярких разноцветных шелков. Но шли годы, мы росли, богатый торговец не являлся, птицы не несли золотых яиц, на деревьях не росли бриллианты, и она не смеялась больше над своими старыми темными платьями, поношенными и вытертыми на швах.