Культурный герой - Александр Шакилов

Юлия Зонис, Александр Шакилов

Культурный герой

Доблестным воинам ВКС:

Майку Гелприну,

Игорю Крамаренко,

Вадиму Турецкому

и Владимиру Данихнову.

Тем, кто разрушил Стену,

от павших в борьбе товарищей.

Это коллаж — обломок поверх обрезка

На старой доске в золоченой раме.

Размажут тебя по стенке, и получится фреска.

Патруль с овчаркой стоит на границе между мирами.

Последний, пятый век и род людской — железный. Он продолжается и теперь на Земле. Ночью и днем, не переставая, губят людей печали и изнурительный труд. Боги посылают людям тяжкие заботы. Правда, к злу примешивают боги и добро, но все же зла больше, оно царит всюду. Не чтут дети родителей; друг не верен другу; гость не находит гостеприимства; нет любви между братьями. Не соблюдают люди данной клятвы, не ценят правды и добра. Друг у друга разрушают города. Всюду властвует насилие. Ценятся лишь гордость да сила. Богини Совесть и Правосудие покинули людей. В своих белых одеждах взлетели они на высокий Олимп к бессмертным богам, а людям остались только тяжкие беды, и нет у них защиты от зла.

Пролог

ТАМ, НА ГОРЕ

Жизнь подносила огромные дули с наваром.

Вот ты доехал до Ultima Thule со своим самоваром.

— История закончится, когда похоронят Онтихреста, — говорил Кир. — Когда Онтихрест сдохнет от скуки и ожирения сердца и его тело протащат и швырнут в ров или закопают в какой-нибудь траншее. Допускаю даже, что Онтихрест удостоится традиционной процессии, с плакальщицами и кадящим попом. И его зароют на кладбище, и колокола будут петь сладко и малиново.

Кир запустил камешек в воду. Утонуть в этой маслянисто-черной, тяжелой воде камень не смог и улегся рядом с брошенными прежде. Камешки падали один за другим и складывались в слово, и слово это было…

В городе властвовали дети и лисы. Лисы охотились на тушканчиков. Дети тоже охотились на тушканчиков, хотя и с более сложными целями. Свистнув к ноге Анжелу, Кир вышел на площадь перед мэрией. Анжела подбежала неохотно, будто предчувствовала сметливым собачьим разумом, что ей предстоит увидеть.

Дети на площади вершили суд правый, но скорый. Двое пацанов постарше, видно братья, велеречиво именовали друг друга Марко и Поло. С ними была еще мелкая шушера и даже две девчонки-подростка. На мгновение Кир испугался, что увидит здесь и Ирку, хотя и было это совершенно невозможно.

Малышня привязала тушканчика к столбу. Девчонка помладше аккуратно раскладывала вокруг зверька вязанки хвороста. Старшая облизывала ядовито-розовый леденец и прислушивалась к приговору.

— Мы судим этого тушканчика за клятвопреступление, — вещал Марко (хотя, возможно, и Поло), поминутно втягивая в нос сопли.

— Нет, — поправил его брат, — за ворожбу и клятвопреступление. И мерзкое ведьмовство.

— И приговариваем его к смерти…

— В очистительном огне…

— Как и велит закон…

— Закон такого не велит.

— Но предполагает.

— Намекает.

— Да какая разница! — возмущенно фыркнула девочка с леденцом. — И вообще, чего вы возитесь. Давайте уже поджигать, а то он выпутается. Зажигалка у кого?

Кир пересек площадь — Анжела трусливо жалась к его ногам, — встал за спиной у инквизиторов и поинтересовался медовым голосом:

— А что это вы тут делаете, маленькие негодяи?

Поло с Марко крутанулись на месте и недружелюбно уставились на Кира.

— Шел бы ты, дяденька.

— Куда?

Девчонка с леденцом тянула одного из близнецов за рукав:

— Пойдем. Ну пойдем, а? Дался тебе этот тушкан.

— А чего он лезет?

— Ну пойдем, другого себе поймаем.

Марко демонстративно сплюнул под ноги Киру, сунул руки в карманы и отошел вразвалочку. За ним последовали остальные. Поло, обернувшись, еще успел показать Киру из-за братниной спины кулак.

Кир нагнулся к столбу и распутал веревку. Тушкан глядел на него огромными печальными глазами, густо-карими, в длинных загнутых ресницах. Что-то очень знакомое было в тушканьем взгляде, и Кир неуверенно спросил:

— Вовка? Ты, что ли?

Тушканчик не ответил — только махнул хвостом с забавной кисточкой на конце и ускакал в переулок. Кир подумал немного и пошел за зверьком.

В конце переулка стоял опутанный плетьми дикого винограда особняк. Уже наступила осень, и виноградные листья окрасились во все оттенки алого. Домишко был сказочно красив. Кир пихнул ногой скрипнувшую калитку и по садовой дорожке, усыпанной желтыми кленовыми пятернями, прошагал к дому. У оконца полуподвала он остановился и стукнул ногой в стекло. Никто не отозвался. Кир наклонился и гнусаво взвыл:

— О трижды романтический мастер, пустишь ты меня в свое жилище или нет, каналья эдакая?

Минуту-другую в подвале молчали, а потом из-за стекла приглушенно донеслось:

— Кирка, это ты буянишь? Давай заходи. Не заперто.

Кир прошел к незаметной лесенке и, спустившись на пару ступенек, распахнул зеленую дверцу.

В комнате, небольшой и уютной, горел камин. На стене висел здоровенный театральный постер, где черным по акриловой зелени значилось: «Варьете закрыто, артисты разбежались, за ключами обращаться к Варенухе». У камина сидел Джентльмен и чинил примус. Кир велел Анжеле лежать, сам опустился в кресло, вытянул длинные ноги к огню и только после этого поинтересовался:

— Ну, что поделываешь?

— Да вот, как видишь, всё примусы починяю.

Голос у Джентльмена был глуховатый и малость дребезжащий — похоже, уже успел нализаться с утра. Паяльник в его руке давно остыл, и олово смерзлось на кончике серебряной каплей.

Кир покачал головой.

— Не понимаю я тебя. Что за дурацкая работа? Ты же бог. На худой конец — культурный герой. Чего ты заперся в подвале со своими примусами?

Примусов и вправду было много. Примусы загромождали комнату, теснились на столе, спихивали друг друга с каминной полки. На подоконнике и в коридоре тоже ровными рядами стояли примусы.

Джентльмен почесал в затылке паяльником.

— Не те времена, Кирочка. Времена не те. Детям не нужны боги. Им нужны жертвы.

— А кому нужны примусы?

На это Джентльмен не нашелся что ответить и быстро переменил тему:

— Как Ирка?

— Ничего. Бывало и хуже.

— Все рисует? Аматерствует, так сказать?

— Рисует. Церковь нашла какую-то заброшенную на кладбище, и в голову ей втемяшилось эту церковь фресками расписать. Уже четвертую неделю там пропадает.

— На кладбище, говоришь?

— Ага.

— Это на старом городском-то кладбище, откуда упыри лезли?

— Теперь уже не лезут. Вылезли все, видать.

— Это я знаю. А все же на твоем месте я бы ее туда одну не отпускал.

— Почему?

— Там марко-половская шайка штаб-квартиру устроила. Нечего Ирке там одной делать.

И как только Джентльмен это сказал, Кира кольнуло в сердце недоброе предчувствие. Свистнув Анжелу и даже забыв попрощаться, он поспешил вон из подвала.

Ирка стояла на строительных лесах, оставшихся бог весть с каких времен. Когда-то церковь, похоже, собирались реставрировать и даже вот леса уже возвели, но потом все сошло на нет. Сейчас леса очень пригодились. Ирка только успела нанести слой свежей известки. Писать следовало немедленно. Если бы секрет Леонардо не был утрачен, думала Ирка, то можно было бы и не спешить. Можно было бы спуститься, выйти из-под гулкого свода, присесть на заросший травой кирпичный порожек и выкурить сигарету. Или даже две. А может, и не было никакого секрета у Леонардо, а он просто прикидывался, и все, что осталось, — лишь осыпавшееся лицо Христа и двенадцати апостолов мертвые лица. И нельзя писать по сухой штукатурке.

Сама Ирка писала ангела. Ей хотелось, чтобы у ангела было лицо Веньки, но тело у него определенно получалось Киркино, с большими белыми крыльями. Значит, и лицо ну никак не могло выйти Венькино, и Ирку это огорчало. Ангел с лицом Кира — это уже и не ангел вовсе получается, а бог весть что, в церкви определенно ненужное. Но править было поздно. Ирка вывела прямой, тонкий нос Кира (а надо было Венькин, картошкой) — и тут внизу загомонило, заулюлюкало. Камень стукнулся о ведро с краской. Второй камень перевернул ведерко, и оно загремело вниз. В воздухе пахнуло грозовой лазурью.

Когда Кир прибежал на кладбище, все уже было кончено. Близнецы, девочка с леденцом и еще два десятка детей стояли над свежей могилой. Это была единственная свежая могила на всем кладбище, если не считать разрытых упырями. Но те могилы были пустыми, а эта, похоже, нет.

— Во имя Отца, — тянул Поло.