Легенда-быль о Русском Капитане - Георгий Миронов

Миронов Георгий Михайлович

Легенда-быль о Русском Капитане

Дороги, которые мы выбираем

Посвящаю Л. Л. М.

Танки шли через город.

Их было десять — все, что осталось от батальона после почти непрерывных двухмесячных боев с наступающим по всему фронту противником.

Стоя в открытых люках «тридцатьчетверок», танкисты с любопытством оглядывали большие красивые дома, причудливую лепку фасадов, узорчатые решетки парков.

Больно было сдавать врагу этот огромный город с институтами, школами, заводами, библиотеками и оставлять ему людей — тех, кто, бросив все, устремлялся к единственной переправе, и тех, кто почему-то не мог оставить родное гнездо.

И город и его жителей, живую частицу страны, предстояло в будущем вызволять из неволи — это отлично понимали все. Однако никто не знал, когда закончится это затянувшееся отступление и армия пойдет победной дорогой на запад, освобождая и этот уже обреченный город и другие отданные врагу деревни, поселки, города.

Немилосердно жгло июльское солнце. Над Нижне-Донецком после недавней бомбежки висело тяжелое дымное облако. Горели дома, но никто уже не тушил пожаров.

Усталые, пыльные колонны пехоты двигались по улице, обтекая надолбы, противотанковые ежи, бомбовые воронки, груды кирпича от рухнувших зданий.

Гусеничные траки звонко лязгали по булыжнику, по трамвайным путям, высекая искры. Пехота, заслышав громовой ход танков, спешила уступить им дорогу. Неистово сигналя, сворачивали в сторону грузовики, и прицепленные к ним пушки беспомощно подпрыгивали на своих круглых шинах.

Танки вышли к просторной площади с огромным зданием театра, размалеванным в серо-зеленые маскировочные тона, и двухэтажным красивым особняком с колоннами, на крыше которого висел выгоревший на солнце красный флаг.

В центре площади, возле памятника Карлу Марксу, виднелись указатели: «Эвакогоспиталь 3682 — налево», «Военный комендант — прямо», «К переправе — направо».

Они напоминали традиционное богатырское распутье из русских былин: налево пойдешь — плохо будет, направо пойдешь — плохо будет, а прямо — и того хуже….

Из люка передней машины с цифрой 10 на башне светловолосый, совсем юный капитан махнул красным флажком:

— Прямо!

Командиры машин с нелегким сердцем отрепетовали сигнал:

— Прямо. Прямо.

На месте своего комбата они сделали бы то же самое, но сердцу не прикажешь радоваться, когда надобно пройти по самой трудной дороге. «Прямо пойдешь — головы не снесешь…»

За площадью улица оказалась пустынной.

Наши войска спешили оторваться от противника, отгородиться от него широкой рекой. Лишь на ближних подступах к городу, изнемогая в неравной схватке, сдерживали врага немногие малочисленные части. Фронт, огненной дугой охватывавший город, ревел, не замолкая ни на минуту. Временами всплески сражения достигали своего апогея, и тогда город, словно большое, но беззащитное существо, затихал, чутко ожидая решения своей участи. Красная Армия отходила, но ее солдаты сражались и умирали, отдаляя падение еще одного советского города, спасая другие города и тем час за часом приближая сейчас, летом второго года войны, неизмеримо далекий победный май сорок пятого года.

В кажущемся хаосе отступления, с неизбежной сумятицей, предусмотренными и непредусмотренными потерями, нарушением управления войсками, стойкостью одних частей и неустойчивостью других, проступали незаметные на первый взгляд признаки цельности, закономерности, единства действий того сложнейшего организма, что зовется действующей армией — даже отходящей под натиском врага.

Посреди безлюдной улицы стояла брошенная детская коляска, голубенькая, хрупкая, беззащитная. Обычно водители танков не церемонились с посторонними предметами, преграждавшими им дорогу, но эта наивная колясочка очень остро напомнила о прошлом, мирном и незабываемом времени, и, следуя примеру командирской машины, другие танки тоже объехали ее стороной. Война, выбросив на дорогу нехитрый детский экипаж, все же старалась как-то уберечь его.

Из дома с большой надписью на вывеске «Военный комендант» быстро вышел, почти выбежал, высокий, смуглый подполковник и направился к вылезавшему из танка капитану.

— Меня ищешь? — еще издали крикнул он.

— Мне нужен комендант Нижне-Донецка.

— Это я, это я, дорогой, подполковник Мамедов.

— Товарищ подполковник, батальон сто пятьдесят пятой танковой бригады в составе десяти машин прибыл в ваше распоряжение. Докладывает капитан Ермаков.

— Вовремя ты подоспел, капитан! Давай приказ.

— У меня нет никакого приказа, товарищ подполковник, связь с бригадой утеряна.

— Та-ак, — протянул Мамедов, — значит, ты сам пришел. Это хорошо! Совсем молодец, герой! А ты знаешь, парень молодой, что я твоими танками первую же дыру заткну?

— Знаю. Не первый раз… — отвечал танкист.

— Тогда давай руку, капитан. Ой, как ты меня выручил! — весело проговорил подполковник. — Слушай боевую задачу. Совместно с батальоном лейтенанта Жуликова (не удивляйся — такая у парня фамилия; но это ничего — он тоже вместо переправы сюда пришел) прикроете дорогу у кирпичного завода, гляди на карту — вот здесь. Держаться до завтрашнего вечера, больше суток. Боеприпасы пришлю к ночи. Лейтенант, иди сюда, — позвал он невысокого крепкого парня с волнистым рыжим чубом, вылезшим из-под лихо надвинутой пилотки. — Вместе с танкистом воевать будешь, это повеселей. Знакомьтесь. Только я вот не знаю, как это… субординацию выдержать… Ведь ты, капитан, ему обязан подчиняться, поскольку он общевойсковик.

— Сочтемся славою, — сказал капитан.

— Где бы ни воевать, лишь бы не воевать, — сказал лейтенант. — А моя фамилия, — уже без тени юмора добавил он, — наследие проклятого крепостного прошлого.

Подполковник засмеялся на всю улицу.

— Верно! Ай, ребята, орлы.! Выручили, а то хоть «караул» кричи. Кончится война, позову вас в Баку к себе на свадьбу. Знаете, что такое азербайджанская свадьба? Тоже наследие прошлого. Приедете, тогда сами узнаете!..

— До свадьбы дожить надо, — проговорил лейтенант.

— Теперь доживу, раз вы со мной, — подполковник Мамедов уже куда-то спешил. — Эй, кто меня спрашивает? Иду!

— Сосватал, — сказал Жуликов и сплюнул. — Пить охота, жрать нечего — дай, капитан, закурить. Сейчас попоим людей, покормим и двинем вперед на запад, где солнце всходит… Так, что ли, сейчас в армии у нас говорят? Ты наступал, капитан?

— Прошлой зимою, под Москвой. Но недолго.

— А мне, друг, понимаешь, обидно: я только драпаю. Так и убьют, не узнаешь, какая на запад дорога.

Приказав своему заместителю покормить людей и указав на карте место, куда должен прибыть батальон, лейтенант лихо взобрался на танк.

— Подвезешь, капитан?

— Это можно.

По улицам навстречу танкам ехали на подводах, катили тачки, вели и несли детей женщины. Беженцы. Стариков и подростков совсем мало, а мужчин и вовсе не видно. Женщины, дети, дети, женщины на дорогах вселенского горя…

— Не возражаешь, если на «ты» будем? — спросил Жуликов, когда танки остановились у кирпичного завода.

Вообще капитан не очень любил такие чересчур, по его мнению, скорые сближения, но в лейтенанте он почувствовал близкую ему самому преданность долгу и нежелание уклониться от выполнения даже самого тяжелого боевого задания. И, внимательно вглядевшись в лицо своего товарища по боевой страде, он сказал:

— Ну, конечно же, нет.

— Меня зовут Спартак.

— А меня Николай.

— Вот и ладно, — лейтенант говорил, заметно налегая на «о». — Перекурим это дело?

— Перекурим.

— Как будем воевать, Коля, ответь ты мне. Соседей-то у нас нет и артиллерии кот наплакал.

— Я твой сосед, ты мой, я же и твоя артиллерия.

— Это, положим, верно.

Они достали карты.

— Немец с дороги не сойдет, — проговорил капитан. — По крайней мере сначала. Ему некогда, и он захочет с ходу сбить нас с развилки. Поэтому будем воевать маневренно. Три танка я врою у кирпичного завода — они прикроют твой батальон. Остальные машины — подвижной отряд. Если две роты использовать на флангах, а одну отвести к поселку, немцы влезут в огневой мешок. Немецкие танки пропустишь, будешь бить по пехоте. Запасные позиции могут быть у кирпичного завода, там карьер, идеальное укрытие для стрелков. Ты согласен со мной?

Спартак со смешанным чувством восхищения и зависти смотрел на серьезное лицо говорившего капитана. Они были почти ровесники, а лейтенант очень ревниво относился к тем из них, кто его в чем-то превосходил. В новом же товарище обезоруживали страстная увлеченность своим делом и неподдельная скромность, хотя, как рассудил про себя Спартак, капитану было бы чем «форсить» — и высоким для его лет званием и орденами; на месте Николая Ермакова он не мог бы быть таким, со вздохом сознался себе лейтенант Жуликов.