Быль. Небыль. Возможно будет - Анатолий Герасимов

Быль. Небыль. Возможно будет

Воспоминания. Приключения. Фантастика. Стихи. Эссе.

Анатолий Макарович Герасимов

© Анатолий Макарович Герасимов, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мальчишка из Советского Союза

(Автобиографические заметки)

Зачем я пишу все это

Прежде всего, я обращаюсь к своим внукам и правнукам. Дорогие мои, написать эти заметки из своей биографии меня заставили не амбициозность и завышенная самооценка, а желание на примере обычного советского мальчишки показать, как мы жили и проводили свое время, чем увлекались, к чему стремились, кто был нашими героями. Период, в котором это происходило, является самым глубинным, а потому наиболее характерным периодом развития Советского Союза, ибо он наступил через 24 года после революции, длился 22 года и закончился за 28 лет, до крушения СССР.

Сейчас идет 2007 год. Прошло уже 15 лет после этой трагедии, но до сих пор не умолкает, а усиливается поток словесной грязи и лжи, изливаемой на советское время. Наемные «историки» изо всех сил стараются накопать материалы, развенчивающие народных героев той эпохи, или умаляющие и размывающие их подвиги. Послушаешь некоторых «доброхотов» и представляешь, как по улицам городов толпами, под надзором НКВД, ходили люди с красными флагами и выкрикивали здравицы в адрес КПСС. Другая часть населения в это время томилась за колючей проволокой в концлагерях. Детей принудительно заставляли вступать в пионеры и комсомол, где их зомбировали на предмет служения партии. Рабочие и служащие того периода были, конечно, рабами тоталитарного режима без права выбора, получающие нищенскую зарплату и скрытно мечтающие о райской жизни за рубежом.

Поэтому я хочу, что бы вы, как говорится, из первых рук, получили достоверную информацию о нашей жизни в то время. Я не буду описывать всю свою биографию, а закончу заметки на времени окончания института, что бы вы могли сравнить возможности детей, подростков и юношей того и настоящего периода. Отдельные моменты моей жизни отражены в стихах, рассказах и повестях.

Заранее предупреждаю, что в заметках не будет ни политики, ни примеров «великих свершений страны», ни сравнения идеологий. Кроме того, дорогие мои потомки, я постараюсь разнообразить их вкраплениями о некоторых моментах жизни ваших «предков», которые будут интересны для вас.

Итак, я приглашаю отправиться в заснеженную, ощетинившуюся зенитками и противотанковыми ежами Москву 1941 года.

1941 – 1947 гг.

Малая Бронная. Бомбежки. Родители. Игрушки. Смерть лейтенанта Мячина. Конец войны.

Жили мы тогда в многоэтажном доме на Малой Бронной. Отец, мама и я занимали одну комнату большой пяти-комнатной квартиры с высоким лепным потолком и эркерным окном. Широкий полупустой коридор вел в просторную кухню, заставленную столиками с керосинками и керогазами, на которых готовили пищу. Большая ванная комната была сплошь завещана корытами и тазами. В туалете сливной бачок располагался высоко под потолком, он вечно подтекал и с шумом опорожнялся. В квартире жили еще четыре семьи, включая двух моих сверстников, Томару и Витьку.

В это время я был еще маленький, всего три года, но кое-что из военной поры помню.

В сорок первом немцы часто бомбили Москву. Во время воздушных тревог приходилось спешно идти прятаться на станцию метро «Маяковская». Других бомбоубежищ поблизости еще не построили. А это довольно далеко и неудобно, особенно зимой, да еще ночью, когда меня приходилось одевать в теплую одежду и, подчас, нести на руках. Только успевали вернуться домой после отбоя, как вновь тревога. И бывало так по несколько раз за ночь. Наконец, моим родителям это надоело, и мы оставались во время тревоги дома.

Мой отец, Макар Петрович, был инженером по образованию, но работа его во время войны была нам с мамой непонятна. На фронт он не ушел, но довольно часто появлялся дома в самое неожиданное время. Ходил он в длинном кожаном пальто. Под пальто носил гимнастерку без знаков различия. На ремне с портупеей висела кобура пистолета. Однажды, после моего настойчивого приставания, он дал мне поиграть с оружием, конечно, предварительно разрядив его. Сил взвести курок у меня не хватало, и он помог это сделать. Любопытство меня сильно подвело. Я сунул нос туда, куда не надо и случайно нажал спусковой крючок. Курок так сильно щелкнул мне по носу, что едва не пробил его. Боль была невыносимая, как и мои крики. Когда я вспоминаю своего отца, вижу его высокого сильного, в кожаном пальто, издающим резкий специфический запах, и пистолетом.

Лишь через некоторое время мы узнали, что отец входил в состав одной из летучих диверсионных групп, которых забрасывали в тыл к немцам для выполнения специальных заданий.

Мама, Марианна Григорьевна, в это время работала в наркомате боеприпасов, находившимся на улице Кирова в помещениях Наркомхимпрома. Каждое утро мама заводила меня в ясли-сад, в соседнем переулке. Там было всегда весело и шумно, а во время налетов нас организованно вели в настоящее бомбоубежище.

Отец часто и подолгу отсутствовал, и иногда к нам домой заходила тетя Мария – мамина приятельница по работе – большущая тетка с веснущатым лицом и ярко рыжими волосами. Она была очень шумная и курила одну папиросу за другой. Мне она, почему-то, не нравилась. Они заводили патефон и с грустью слушали музыку своей молодости, а так же уже появившиеся в продаже песни военных лет. Четко запомнились «Вставай, страна огромная», «Синий платочек», «Землянка» и многие другие. Иногда они вдвоем танцевали, а тетя Мария крутила меня в вальсе, как собачонку, вокруг себя.

Немцы стояли под Москвой. Большинство государственных учреждений были эвакуированы. Настал черед наркомата боеприпасов. Отец должен был остаться, а мы с мамой и наркоматом уехать в Куйбышев. Собрав кое-какие вещи, мы поехали к месту общего сбора на одну из подмосковных станций. И тут я сильно заболел. До этого просто куксился, а здесь поднялась температура до сорока градусов, меня сотрясал озноб. Нас с мамой сняли с отъезжающего поезда, и мы вернулись в Москву. В здании наркомата оставалась небольшая группа сотрудников, и мама вернулась на работу, а я очень медленно и с большим трудом выкарабкивался из болезни.

Немцев вскоре разбили под Москвой, и в городе стало спокойней. Однако, налеты их авиации, хотя и в значительной мере ослабленные, все же продолжались. Фрицы буквально засыпали город небольшими зажигательными бомбами – мы их называли «зажигалки», поэтому ночами, когда они обычно прилетали, жильцы дежурили на крышах своих домов и сталкивали бомбы вниз. На мостовой такая «зажигалка» злобно шипела, разбрасывала вокруг себя снопы огненных искр и, нехотя, затихала, засунутая в песок железными щипцами.

В 1942 году после тяжелого ранения отца комиссовали и он стал работать в одной из строительных организаций.

С этого времени он начал пить. Маме это, конечно, не нравилось и они постоянно ругались. Были случаи, когда после такого скандала она забирала меня и ехала к своей маме (моей бабушке) Анне Михайловне в Лихоборы. Там мы и ютились вместе в одной комнате некоторое время, пока не утихала мамина обида.

Комната бабушки была маленькая, очень чистенькая и уютная, как и она сама. Учительница русского языка, заслуженный учитель РСФСР имела за своей спиной тяжелую жизнь. Происхождением из дворянского рода Войтовых, в раннем детстве она потеряла отца и мать. Отец умер от тифа, а мать от туберкулеза. Ее и сестру, оставшихся сиротами, поместили в приют для дворянских детей. Затем она окончила гимназию и, получив звание учительницы, уехала преподавать в село Средний Карачан Воронежской губернии. Там вышла замуж за моего деда Григория Мячина, который, отсидев несколько месяцев в Бутырской тюрьме за распространение политической литературы, был сослан в эти края на поселение и под надзор полиции. Дед был фельдшер, но заведовал небольшой больницей на краю села, где они и проживали. Ко времени революции 1917 года в их семье было уже четверо детей, два мальчика – Толя и Женя, и две девочки – Алла и Марианна (моя мама). Страшное тогда было время. Началась гражданская война. Их село попеременно переходило из рук в руки. То «белые» придут, то «красные», то ворвется банда «зеленых», то еще какая ватага лихих людей.

Однажды, когда «красные» в очередной раз покидали село, они попросили деда получше спрятать их раненого комиссара. Вскоре в село ворвалась одна из банд. Кто-то донес на деда, но сколько бандиты не допытывались, сколько не искали, найти не смогли. Тогда они забрали из конюшни лошадь, а деда зарубили шашкой на глазах семьи.