Китобой - Александр Коперник

Китобой

Новелла. Александр Коперник, 2015

Костя

Жил один парень, который был немного ненормальный. Это, в принципе, нормально, ведь все немного ненормальные, так что нет в таком состоянии ничего такого. С другой стороны, «немного» — это немного не то слово, какое могло бы выразить степень его безумия и бездарности; так что, хоть и нормально быть немного ненормальным, про него так сказать было нельзя, та ненормальность, которая обосновалась в его рассудке — никак не могла назваться нормальной.

Так или иначе, звали его Костя, был он магистр финансов (в голове, а реально — просто бухгалтер). Работал он в одном и том же офисном здании уже двадцать с лишним лет. Я не случайно сказал — здании, а не компании. Компаний в здании было много, и он перемещался временами из одной в другую. Косте не хотелось менять место работы чисто географически, он цеплялся за этот дом, большой, серый и плотно набитый клерками. За прошедшие годы он сменил уже семь офисов, различающихся только высотой над уровнем моря. Благо, этажей в его тигле построили много, и все — одинаковые, фирмы постоянно въезжали-выезжали, так что выбор был всегда.

Ел Костя в основном белую и жёлтую еду (плюс морковь, помидоры и огурцы), смотрел по большей части новости и хоккей (а иногда, в тайне от всех — всех внутренних свидетелей, — восхищался рекламой), читал одни и те же три книги со времён окончания университета («Замок», «Моби Дик», «Сто лет одиночества» — именно в этой последовательности, на полный цикл — примерно четверть года). А ещё у Кости не было женщины, причём никогда вообще; так сложилось, что женщины, в силу непереносимой Костиной застенчивости, жутко его пугали.

Косте казалось, что сам факт того, что у него нет женщины — это как-то неестественно, неправильно. Он верил, что женщина нужна, но так сильно боялся женского пола, что придумал для себя правдоподобную легенду появления женщины в жизни. Вообще, в легенде (хотя, пожалуй, правильней её назвать просто схемой) содержалось так много обязательных деталей, что вероятность её реализации была, прямо скажем, крайне мала.

«Всё должно начаться на эскалаторе. Женщина должна ехать на пару ступенек выше, когда Костя будет подниматься на станции, на которой работает. Ей необходима какая-то запоминающаяся деталь — иначе как он потом узнает её среди всех прочих? Например, зелёная куртка.

Поднявшись, женщина должна пойти в тот же магазин, в который Костя ходит каждый день за утренним кефиром. В тот день нужна некая перемена — таким образом, чтобы кефир не находился на привычном месте, и пришлось бы некоторое время походить между рядами, постоянно натыкаясь на женщину там-сям — встретиться с ней несколько раз за две-три минуты поисков.

После Костя должен встать в очередь, и простоять в ней некоторое время, в течение которого почему-то никто не займёт очередь за ним. А в итоге (ну, кто бы сомневался) следом встанет женщина. И потом, когда он покинет магазин и двинется по переулкам на работу, она должна обогнать его, и идти теми же самыми поворотами, что и он.

Зайти в ту же дверь, что и ему нужна, вместе дождаться лифта и доехать до одного с ним этажа».

Он записал всё максимально детально, а для пущей беспристрастности — ещё и в третьем лице. С тех пор прошло уже шестнадцать лет. Вообще-то, поначалу схема служила ему неким самооправданием; мол, не соблюдается — можно ничего и не делать. А последние годы он даже не вспоминал об этой своей легенде, она перешла на какой-то подсознательный уровень, стала отговоркой по-умолчанию — как моральная установка, которую даже упоминать и вспоминать не надо, чтобы она работала. Нет, конечно, он не забыл схему — Костя вообще особо ничего не забывал; просто он о ней не думал никогда.

Но вдруг — через шестнадцать лет! — схема сработала. Глядя на зелёную куртку женщины на пару ступенек выше по эскалатору, Костя ничего не заподозрил, хотя что-то внутри у него шевельнулось. Когда кефира не оказалось на привычном месте, он снова не понял ничего, хотя внутри шевеление несколько усилилось, и появилась тревожность. Столкнувшись с «зелёной курткой» три раза между рядами, Костя, наконец, вспомнил про схему, и немного испугался.

Когда она встала следом за ним в очередь (хотя пришла к кассе на пять минут позже, а людей в магазине было полно!), Костя забеспокоился по-настоящему. Он расплатился, схватил кефир, отошёл на квартал и выпил сразу полбутылки. У него дрожали руки. Он закрутил крышку, и пошёл дальше в сторону работы; и увидел впереди — ну, кого он мог там увидеть?

Женщина в безвкусной, зелёной, мешковатой куртке шла всеми теми поворотами и углами, которыми всегда ходил и он. Костя начал впадать в уныние — он был не готов знакомиться с женщинами. С другой стороны, он никогда не был бы готов, скорее всего. А женщина тем временем открыла его дверь и зашла внутрь. Костя посмотрел на часы. В принципе, если сейчас постоять три минуты, то опоздание будет не такое большое, сказал он себе…

…Через три минуты женщина ещё ожидала лифта. Они вместе зашли в кабинку, и Костя нажал на кнопку девятого этажа; вопросительно посмотрел на спутницу. Она еле заметно кивнула. Двери лифта с фатальным злорадством падающего ножа гильотины отрезали Костю от уютного, размеренного и такого привычного прошлого.

Мася

Жила одна девица, которая была немного ненормальная. Вообще-то, можно обвинять в ненормальности её старшую сестру, которая ох как любила пугать младшенькую. Можно, но незачем; все старшие сёстры (и братья) однажды (и подолгу) издеваются над младшими.

Как бы то ни было, звали её Маша, но все не сговариваясь называли Масей; все — это именно все: родители, в школе, на всех работах. Может, потому, что она немного шепелявила — по крайней мере, сама Мася считала именно так. Дурацкое, неприятное имя кочевало за ней, будто было написано где-то на видной части её тела. С другой стороны, имя Маша ей тоже не нравилось. Ей вообще ничего не нравилось в ней самой, хотя и отвращения особого не вызывало.

Была она никакая. Не красивая, не некрасивая. Серая, неприметная, ничем не интересная. Никто не обращал на неё внимания, кроме родителей и коллег; пару лет в школе она была козлом (или козой?) отпущения в классе, но это прошло, и к окончанию школы её снова благополучно перестали замечать. Собственно, в дальнейшей жизни интересовала она только тех, кто хотел нанять её на работу, да и то — редко.

Когда Мася была мелкой, над ней издевалась старшая сестра (лет с десяти Мася про себя называла её СС; это было никак не связано с издевательствами, просто Масе нравилось всё сокращать). Сестра рассказывала кошмарные истории про маньяков и убийц. Вообще, взрослого человека такими байками, конечно, не испугать, но неокрепший Масин рассудок чутко улавливал все тонкости подробно расписываемых сестрой кошмаров, и юный ум впитывал, впитывал и впитывал основную идею, которая следовала из всего услышанного: жить очень опасно, за каждым углом — маньяк, безжалостный, жестокий, кровавый. С этой идеей она прошла школу и вышла во взрослый мир.

Несмотря на то (или, может, благодаря тому), что мужчины ей не интересовались, Мася постоянно их боялась. Она всё время краем глаза следила, не уделяет ли ей кто чрезмерно много внимания. Перед тем, как завернуть за угол в незнакомом месте, она всегда останавливалась, сжимала зубы и кулаки; иногда, прежде чем идти дальше, Мася аккуратненько выглядывала из-за угла — а вдруг там… что именно — она никогда не додумывала. Образ абстрактного маньяка не имел почти никаких черт, только рост (высокий, разумеется), силу (очень, очень большую, конечно), взгляд (безумный, естественно — причём глаз она не представляла, взгляд существовал как-то самостоятельно) и орудие убийства (молоток, нож или острая отвёртка).

Сестра, которая научила её бояться углов и мужчин, скончалась от рук алкоголика-мужа — он ударил её молотком в висок; этот факт дополнительно усилил эффект от страшных детских историй.

Некоторое время назад Масю уволили из редакции, в которой она проработала корректором пять лет. Платили там очень мало, но многого ей и не требовалось. Она бы работала и дальше, и умерла бы там, работая, прямо в офисе, прямо за столом, прямо не отпуская планшета и маркера, но редакция внезапно разорилась, и Мася оказалась брошенной на произвол рынка труда. Долго без дела не просидела — оказалось, что на корректоров большой спрос, и работа нашла её уже через полмесяца. Неплохая работа, хотя, кроме обычной корректорской деятельности, ей приходилось ещё сокращать тексты и оформлять их для типографии.

Проработав на новом месте несколько дней, она стала участником своего постоянного воображаемого кошмара.