Поверить Кассандре - Константин Жемер

Поверить Кассандре

«От часа неизбежного куда бежать?»

Пролог

«Никого из крупных террористов в России не судили, не казнили так судорожно поспешно. Быстро-быстро убрать, чтоб не передопрашивать, не переследывать, не переигрывать. Последний – судебный – вариант оказался совсем неплохой: почти никто и не виноват, почти ни на ком служебного пятна».

12 сентября 1911 года.

Российская империя, Киев, пустырь неподалёку от Печерской крепости, известный у местного люда как Лысая гора.

Темнота давит. Хоть бы одна звёздочка засияла в небе, тогда не казался бы столь кромешным путь. Но – где там!.. Небеса плотно забиты тучами, словно нос соплями во время насморка. По крайней мере, именно такое сравнение напрашивается при звуках тяжкого сиплого дыхания, что слышится в ночи. Чу, да ведь это идёт кто-то, и даже не один, а сразу двое – только дыхание второго человека – лёгкое, молодое, – совершенно пропадает в раскатистых вдохах и шипящих выдохах первого.

– Нельзя ли помедленнее, Избранный Каган? – голос спрашивающего столь же нечист, как и дыхание. Впрочем, такая особенность вполне может объясняться вовсе не слабыми лёгкими или больной носоглоткой, а просто характерным французским прононсом. – Ваша неуклюжесть достойна всяческого поношения – угораздило же расколотить фонарь! А ещё эти твердые прокурорские лбы, которым зачем-то понадобилось на сутки переносить казнь! Ведь вчера ночь выдалась не в пример светлее нынешней.

– В этой проклятой стране по закону запрещено казнить в воскресенье, от того и вышла задержка, достопочтенный Великий Мастер[1], – молодой голос преисполнен почтительности. – И пока, увы, не в наших силах изменить закон.

Старший собеседник остановился и назидательно произнёс:

– Страна действительно проклятая, тут вы не ошиблись, досточтимый Каган. Считаю уместным напомнить, что на следующий год исполняется ровно сто лет с того дня, как последний из Дома Озии проклял её[2]. Но ни одно проклятие само по себе не сбудется, пока тому не поспособствуют люди. Значит, впереди у нас много работы. Вы до сих пор трудились усердно, что радует. Дмитрий Богров[3] – просто находка: это же надо – ни словом, ни намёком не указал в нашу сторону!

– Данным вопросом вплотную занимается Неизвестный Покровитель с Помощниками[4]. По моему указанию они поочерёдно находятся при Богрове, дабы вселять уверенность, что его жизни ничто не угрожает, – поясняя, Каган важно поправил на переносице маленькое пенсне.

– Невероятно! Насколько же наивен этот Богров – при том, что исполнитель из него вышел великолепный!

– Экселенц, здесь дело вовсе не в наивности исполнителя, а, как вы справедливо заметили, в наших усердных трудах, – с прежним самодовольством заявил Каган.

– И каков же ваш метод? – передохнув, Великий Мастер продолжил путь.

– Богров – разоблачённый предатель, агент охранного отделения, – с этими словами Избранный Каган последовал за наставником. – Мы пробудили в нём стремление искупить вину перед товарищами по партии…

– Да-да, ваш доклад я помню и нахожу идею забавной, невероятным же представляется другое. Почему следствие не озаботилось выяснением истинных обстоятельств покушения, хотя стоило лишь копнуть поглубже, надавить на допрашиваемого, и правда вышла бы наружу? А сам исполнитель, как вы говорите, не догадывается о своей дальнейшей судьбе, хотя стоит лишь немного подумать… Невероятно!

– Правда в этом деле настолько скандальна, экселенц, что, выйди она наружу, многие во власти пострадали бы – кто кресла мог лишиться, а кто – и свободы. Так что, нынче правда никому не нужна, здесь мы с властями заодно, – весело блеснул стёклами пенсне Каган. – А, касаясь Богрова, я имел честь доложить, что при нём для наблюдения постоянно находится кто-нибудь из наших людей. С другой стороны, мы изначально заботились о доверии: сразу после покушения вырвали исполнителя из рук разъярённой толпы, потом, в крепости, обеспечили приличные условия содержания, а также – возможность переписки. И сейчас он пребывает в полной уверенности, что всё находится под контролем Ордена…

– А разве это не так? – сардонически усмехнулся Великий Мастер.

– Всё так, экселенц, прошу извинить, я оговорился, – поправился Каган. – Всё так! Я хотел сказать, мы приложили немало усилий, чтобы Богров полагал, будто в последний момент придёт спасение, и петля минует его. И, похоже, усилия не пропали даром – видели бы вы, какого он из себя строит героя!

Мастер ничего не ответил – внимание его привлекла показавшаяся впереди цепочка огней. Каган поспешил предупредить возможный вопрос:

– Солдатское оцепление, нам оно не помеха…

Действительно, стоило путникам приблизиться, как от светящейся цепочки отделился один огонёк, на поверку оказавшийся фонарём в руке жандармского поручика.

– Приветствую, ваше экселенство! – низким голосом пророкотал жандарм, раболепно кланяясь Великому Мастеру. – Цыганов моё фамилие-с, имею удовольствие состоять Помощником при его достопочтенстве Неизвестном Покровителе-с.

Великий Мастер презрительно вскинул бровь, но, вспомнив, что пребывает в стране, где чинопочитание служит основой взаимоотношений между людьми, а преклонение перед иностранцами и вовсе в крови у местного населения, счёл возможным одарить поручика благосклонным кивком.

Воодушевлённый, тот гаркнул в темноту нечто ругательное, цепочка фонарей поспешно раздалась в стороны, открывая широкий проход, в который и направились Мастер с Каганом. Помощник же Цыганов засеменил с фонарём впереди. То и дело он начинал пятиться задом и, светя под ноги идущим, приговаривал что-то вроде этакого:

– Ваше экселенство! Соблаговолите поосторожничать – здесь, изволите ли видеть, слякотно-с!

Вскоре поднялись на пологую горку, освещенную многочисленными факелами. На самой вершине различался легко узнаваемый силуэт виселицы. Неподалёку собралась изрядная публика – человек никак не менее тридцати.

– Представители черносотенских организаций, – шепнул Каган на ухо Мастеру.

Тот удивлённо уставился на собеседника.

– Дмитрий Богров – еврей, – пояснил Каган. – То, что покушение на премьер-министра совершил именно еврей, многих в России повергло в ярость. Поэтому власти решили допустить на казнь наиболее рьяных националистов – так сказать, для успокоения общественного мнения. Да-да, взгляды этих людей столь дремучи, что понятие интернационализма, а равно его сила, им совершенно неведомы.