Нина (сборник) - Алексей Ратушный

Алексей Ратушный

Нина (сборник)

© ЭИ «@элита» 2013

Нина

Повесть

Три раза в день тебя я вижу.Глупец! Я счастлив должен быть!А кто-то, верное, обижен,Что встречи миг не смог добыть.Три раза в день с тобою вместе:Могу шутить, смеяться, петь…И под смешные эти песниВ глаза красивые смотреть…

Глава первая

Нина – это сказка. Мне 17. Ей 19. Пансионат «Эжени Коттон». Анапа. 1971 год.

По прибытии в Анапу, ещё не дойдя до пансионата, я привернул в забегаловку с целью подкормиться. Скудное меню, характерное для всех советских столовых того периода, украшало слово «плов». Плов! Что может быть слаще для уха голодного советского подростка! Плов!!!

И вот я уже сижу за столом и ем обворожительный, острый, жирный, рассыпчатый, наваристый, обильно перемешанный мясом «натуральная баранина» рис.

О, как много ещё пловов предстояло отведать этому уставшему от дорог путнику! Я восторгался искусством кулинаров ресторана «Восточный» в Южно-Сахалинске (отмечая открытие перевала Сурмико на Пике Чехова в 1992), я изнывал от плова в Реттиховке, где три года подряд кормил уссурийских комаров, плов сопровождал мои посещения в Архангельске и Краснодаре, а какой плов меня научили делать в Качканаре! Плов непременно присутствовал на каждой сессии в Ленинграде, пловом потчевали меня Запорожье и Псков, Ашхабад и Новосибирск, Чита и Череповец, плов был символом Урая. И только в одном городе страны я ни разу не ел плова – в Москве.

Но в тот момент любимец Уральских гор, правнук Хозяйки Медной горы, выпускник Малахитовой шкатулки никак не мог предположить, что Москва так сурово обделит его любимым кушаньем. Не о Москве, нет, не о Москве размышлял я, разглядывая в окно круто поднимавшуюся вверх унылую южную улочку.

Здесь следует сделать экономическое отступление: в кармане у меня было до захода в столовую ровно 20 рублей. Плов стоил 88 копеек. Мне предстояло прожить в пансионате 24 дня. И подобная трата была непозволительной роскошью. Разумеется, в пансионат я попал на полное обеспечение. Эта путёвка была наградой за сплошные пятёрки, полученные мною на первом курсе Свердловского строительного техникума. Чем-то вроде Ленинской стипендии. К успехам в учёбе гармонично добавлялись успехи в спорте. Лёгкая атлетика и шахматы определённо не мешали друг другу. Таким образом, худенький юноша, жевавший плов, ощущал моральное право на эту экстраординарную матерьяльную вольность. Жуя плов, я пытался представить себе ожидающие меня перспективы. Как сказал один мой хороший приятель: «Был бы Ратушный, а приключения найдутся»…

Однако никаких особых перспектив в тот памятный вечер над пловом не обнаружилось, я встал из-за стола, подхватил нехитрый чемоданчик, и шагнул навстречу неизвестности. Я полагал, что меня ждут ежедневные тренировки, (30 километров по пескам), тщательное изучение защиты Алёхина (два часа за доской ежедневно), написание романа (90 минут скорописи каждый вечер)…

А меня ждала Нина.

Плакать – это тоже искусство. Тут главное – вовремя сдержаться. Сделать невинный взгляд, и так тихонько напрячь губы, чтобы случайный прохожий не смог догадаться, что вы плачете. И не забудьте вовремя отвернуться.

Путь к сердцу мужчины лежит через желудок!!! Желудки отдыхающих в пансионате «Эжени Коттон» заполнялись в роскошной, просторной, отдельно стоявшей столовой. За каждым был закреплён свой стол и свой стул. Мой столик располагался рядом с входом. За столом уже сидели две солидные полные женщины, имена которых для истории не сохранены. Поэтому здесь я прибегаю к вымыслу за неимением лучшего.

Клавдия Фёдоровна и Елена Гавриловна уже заканчивали третью неделю в пансионате и обменивались непонятными мне репликами:

– По животу?! – спрашивала одна.

– И выше! – почти торжествующе ответствовала вторая.

К концу второго блюда к столу приблизилась худенькая невысокая особа женского пола с неприятным лицом в неприятных очках.

Неприятным голосом она сказала:

– Приятного аппетита!

И уместилась на четвёртое, незанятое место. Её простенький халатик не скрывал ни одной из её привлекательных форм.

Я как раз в этот момент оторвал взгляд от 36 страницы исследования Владимира Багирова, посвящённого защите Алёхина, и запоздало задумался о значении странной реплики «И выше!».

Дело в том, что в вышеназванном труде вышеназванный автор на вышеназванной странице сделал одно тонкое примечание, начинавшееся со следующих знаменательных слов: «Выше было показано…».

Я перевёл взгляд с загорелого лица одной дамы на смуглое лицо другой, испытывая неодолимое желание поинтересоваться: что же именно было показано выше живота. Однако появление бледной «очкарки» (а она была бледная во всех отношениях), а в особенности её бледный взгляд и бледные губы, остудили мой внезапно вспыхнувший интерес к внезапно возникшим совпадениям.

На секунду возникло между нами состояние настороженно обнюхивающих друг друга дворняг – шло незаметное, тайное исследование друг друга. После чего наши хвосты опустились, и даже всякий намёк на взаимный интерес бесследно исчез.

Настоящий плач начинается потом. А пока только застилает глаза и теснит грудь и кипит что-то предательское в горле и невероятная слабость растаскивает губы, и не хочется жить.

…А вот здесь нам надлежит сделать легкоатлетическое отступление.

Мы росли в стране побед и свершений. Мы были воспитаны на лозунге: «победа или смерть» – и мы были готовы умереть или победить. Мы усвоили, что побеждает только тот, кто много тренируется. Что только падающий с ног способен на высшие достижения. Мы тренировались в любом состоянии, в любую погоду, в любых условиях. Мы знали: если ты способен идти после тренировки, значит ты не тренировался. Мы готовились к Олимпиадам. Мы тренировались трижды в день. Мы уходили на двадцатикилометровый кросс утром и возвращались с десятикилометрового кросса вечером. Вся жизнь делилась на восстановление и тренировку. Тренировка – это цель восстановления. Тренировка – это смысл бытия.

Прочь с дороги! Наши тела рассекают Вселенную. Наши ноги не устают. Наши лёгкие не знают большего счастья, чем снабжать наши ноги кислородом. Мы надеваем наушники и цепляем датчики к сердцу. Мы на бегу считаем пульс. Каждая тысяча метров – три минуты. Каждая минута – это двести ударов сердца. 12 000 ударов сердца и 20 километров позади.

Мы не знаем статистики. Шопша ещё жив. Он умрёт под дубами в Краснодаре через два года. Аланов ещё жив. Он повесится через восемь лет. Нам не ведомо, что каждый пятидесятый ребёнок в советской сборной погибает на тренировках… Да нам это и не интересно, мы сами готовы сдохнуть на тренировке.

У Шопши пульс 190 ударов в минуту. А каждый километр он пробегает за 2 минуты 45 секунд. Прочь с дороги!

У Аланова пульс 188 ударов в минуту, а каждый километр он пробегает за 2 минуты 46 секунд. Прочь с дороги!

Юра Корчёнков ещё жив. И у него тоже отменный пульс и отменная скорость. Темп!

Наше знамя – Абебе Бикила! Он пробежал в Риме 42 километра 195 метров босиком по мощёным мостовым за 2 часа 12 минут и 6 секунд. Темп!

Абебе Бикила – наш национальный герой. За две недели до олимпийского старта в Токио ему вырезали аппендицит. Все потенциальные претенденты на медали вздохнули с облегчением. Никто не верил, что он выйдет на старт. Но он был на старте. И он был на финише. Первым! Темп!

Абебе Бикила – символ наших надежд. Пока я ел плов, он падал вместе с маленьким самолётом на высокогорном плато в Эфиопии. И получил 79 переломов. У него было сломано всё, что только может быть сломано у человека. Но через шесть месяцев на инвалидной коляске он вышел на старт международных соревнований по стрельбе из лука. И занял девятое место из семидесяти участников. Темп!

Наша легенда – Хуберт Пярнакиви. В 1959 году в Лос-Анжелесе, при шестидесяти градусной жаре, двое – он и американец Сот остались вдвоём на десятикилометровой дистанции. Последние два круга они бежали почти час. Сот не добежал – он упал на дорожку и был доставлен в больницу без единого грамма соли в организме. У Пярнакиви тоже не было соли. Но он продолжал бежать. Он плохо соображал, куда бежит. Случайный зритель мог подумать, что на дорожке пляшет пьяный: он бежал практически на месте. Это была страшная пляска смерти, и этот танец, зафиксированный киноплёнкой, видела вся планета. Темп!

Он упал, перекинувшись через финишную черту. Темп!

Мы собирались превзойти Бикилу. Мы желали танца Пярнакиви. Мы смотрели на портреты Куца и не понимали, почему у него такой большой живот. Мы родились, чтобы умереть на дорожке. Темп!

Каждый день – тридцать километров. Темп!

Каждый день – 18 000 ударов сердца. Когда над Краснодаром в апреле семидесятого бушевали песчаные бури, и песок скрипел на зубах, мы обматывали головы майками, снимали кроссовки и бежали 30 километров по раскалённому битуму босиком. Ноги прилипали к битуму, и на двадцать восьмом километре кожа со ступнёй оставалась на дорожке. Мы оставляли кровавые отпечатки, и песок засыпал следы наших ног. Музыка бега как музыка танца. Темп!