Из «Свистка» - Николай Добролюбов

Николай Александрович Добролюбов

Из «Свистка»

№ 1

Вступление

Различные бывают свисты: свистит аквилон (северный ветр), проносясь по полям и дубравам; свистит соловей, сидя на ветке и любуясь красотами творения; свистит хлыстик, когда им сильно взмахиваешь по воздуху; свистит благонравный юноша в знак сердечного удовольствия; свистит городовой на улице, когда того требует общественное благо… Спешим предупредить читателей, что мы из всех многоразличных родов свиста имеем преимущественную претензию только на два: юношеский и соловьиный. Свист аквилона, конечно, имеет свои достоинства: грозно проносясь по обнаженному полю и клубом взвевая прах летучий{1}, сей ветр своим свистом приводит душу в трепет и благоговение. Но монополия аквилонного свиста давно уже приобретена г. Байбородою, которого изобличительные письма, говорят, вырывают дубы с корнями{2}. Мы не чувствуем в себе столь великих сил, и наши стремления гораздо умереннее. Свист хлыста и бича тоже недурен; но он как-то мало ласкает наш слух, мы не хотим брать на него привилегию, брошенную недавно самим князем Черкасским, который пожелал было приобресть ее на неопределенное время для себя и своего потомства{3}. Приятнее звучит для нас свист городового; но мы, по природной застенчивости, считаем себя не вправе предъявлять претензию на то, для чего уже существует установленная городская власть. Совершенно другое дело – свист благонравного юноши, почтительный, умеренный и означающий кроткое расположение духа, хотя в то же время несколько игривый. На такой свист мы имеем полное право, потому что, во-первых, мы благонравны; во-вторых, если мы и не юноши, то кому какое дело до наших лет? и в-третьих, мы всегда находимся в отличнейшем расположении духа. Свист соловья также нам очень приличен, ибо хотя мы, в сущности, и не соловьи, но красотами творения любим наслаждаться. Притом же соловей в истинном своем значении есть не что иное, как подобие поэта, так как давно уже сказано:

Соловей, как Щербина, поет.

А у нас в натуре весьма много поэтических элементов, вследствие чего мы и видим весь мир в розовом свете. Итак – читателю да будет известно, что мы свистим не по злобе или негодованию, не для хулы или осмеяния, а единственно от избытка чувств; от сознания красоты и благоустройства всего существующего, от совершеннейшего довольства всем на свете. Наш свист есть соловьиная трель радости, любви и тихого восторга, юношеская песнь мира, спокойствия и светлого наслаждения всем прекрасным и возвышенным.

Итак – наша задача состоит в том, чтобы отвечать кротким и умилительным свистом на все прекрасное, являющееся в жизни и в литературе. Преимущественно литература занимает и будет занимать нас, так как ее современные деятели представляют в своих произведениях неисчерпаемое море прекрасного и благородного. Они водворяют, так сказать, вечную весну в нашей читающей публике, и мы можем безопасно, сидя на ветке общественных вопросов, наслаждаться красотами их творений…

И первый, благодарный свист наш да раздастся в честь поэтов, прославляющих ныне русскую землю. То свищет недавно прославленный, исполненный благородства поэт Конрад Лилиеншвагер{4}.

Из цикла «Мотивы современной русской поэзии»

2

Всегда и везде

(Посвящается гг. Надимову, Волкову, Фролову, Фолянскому и подобным){5}

Я видел муху в паутине —Паук несчастную сосал;И вспомнил я о господине,Который с бедных взятки брал.

Я видел червя на малине —Обвил он ягоду кругом;И вспомнил я о господине,На взятки выстроившем дом.

Я видел ручеек в долине —Виясь коварно, он журчал;И вспомнил я о господине,Который криво суд свершал.

Я видел деву на картине —Совсем нага она была;И вспомнил я о господине,Что обирал истцов дотла.

Я видел даму в кринолине —Ей ветер платье поддувал;И вспомнил я о господине,Что подсудимых надувал.

Я видел Фридберг в «Катарине»{6} —Дивился я ее ногам;И вспоминал о господине,Дающем ложный ход делам.

В салоне молодой графиниЯ слышал речи про добро;И вспоминал о господине,Что делом фальшит за сребро.

Лягушку ль видел я в трясине,В театре ль ряд прелестных лиц,Шмеля ли зрел на георгине,Иль офицеров вкруг девиц, —

Везде, в столице и в пустыне,И на земле и на воде, —Я вспоминал о господине,Берущем взятки на суде!..

4

Чувство законности{7}

Вот вам новый предмет обличения.Избегал он доселе сатиры,Но я вышел теперь из терпенияИ поведаю целому миру;

От извозчиков зло и опасности,О которых, по робости странной,Ни один из поборников гласностиНе возвысил свой голос гуманный.

– —

Дважды в год, как известно, снимаютсяВсе мосты на Неве, и в то времяЗа реку сообщенья свершаютсяЧерез мост Благовещенский всеми{8}.

Тут всем ванькам законом прибавленаЗа концы отдаленные плата;Но обычная такса оставленаКруглый год нерушимо и свято{9}

На Васильевский остров и к Смольному.Как же ваньки закон соблюдают?Только гнева порыву невольномуПатриота они подвергают…

Раз мне осенью в Пятую линиюИз-под Смольного ехать случилось.Занесло меня клочьями инея,Больше часа езда наша длилась.

По приезде я, вынув двугривенный,Пять копеек потребовал сдачи.Что ж мой ванька? «Да, барин, трехгривенный…Наша такция нонче иначе…»

«Как иначе?» – «Да как же? УказаноВдвое брать, как мосты-то снимают».«Покажи мне, плут, где это сказано?Где про Остров закон поминает?»

«Что мне, сударь, напрасно показывать!Коли совести нет, так уж, видно,Неча с вами и дела завязывать…Только больно мне эфто обидно».

И, сказавши, хлестнул он решительноЛошаденку и стал удаляться.На него закричал я пронзительно,Что он должен со мной расквитаться.

Но, услыша мое восклицаниеИ пятак мне отдать не желая,Он поехал быстрее… В молчанииЯ стоял, за ним мысль устремляя.

Я ограблен канальей безвестною…Но не это меня сокрушало:Горько было, что ложью бесчестноюЭта шельма закон искажала…

Я подумал о том, как в БританииУважаются свято законы{10},И в груди закипели рыдания,Раздались мои громкие стоны…

№ 2

Краткое объяснение

При самом первом, еще не твердом шаге своем на поприще общественной деятельности встреченный всеобщим негодованием серьезных деятелей науки и литературы, «Свисток» внезапно умолк, подобно робкому чижу, изображенному славным баснописцем Иваном Андреевичем Крыловым в басне его сочинения: «Чиж и еж». Отличаясь скромностию, неразлучною с истинным достоинством, «Свисток» безропотно покорился приговору строгих судей, признавших его недостойным настоящего времени, когда возбуждено так много общественных вопросов{11}. И скромность его не осталась без возмездия: он имел удовольствие видеть, как отсутствие его при второй книжке «Современника» поразило грустию чувствительные сердца читателей; он имел редкое на земле наслаждение – убедиться, что непоявление его и при третьем нумере журнала повергло публику в мрачное отчаяние. Но, проникнутый гуманностию современной эпохи, «Свисток» скоро сознал, что радость о людских огорчениях противна всем нравственным законам, и вследствие того решился доставить себе наслаждение более чистое и возвышенное и притом более сообразное с естественными наклонностями его натуры: он решился вновь явиться пред публикою, чтобы видеть ее непритворную радость при его появлении. Вся природа благоприятствует его намерению и, кажется, с нежною улыбкой благословляет его на деятельность. «Шествует весна», по выражению поэта; «берега расторгают лед», по выражению другого поэта; хотя «еще в полях белеет снег», по замечанию третьего поэта{12}. Все творение оживает и наполняется звуками; скоро прилетят птички, будут благоухать цветы, просвещение быстрым потоком разольется по необъятной России… Кто может молчать при виде таких отрадных событий! «Свисток» ли? – Нет!..

Из цикла «Мотивы современной русской поэзии»

(Отдавая дань природе, мы даем первое место благородной и исполненной смелых идей поэме г. Лилиеншвагера: «Четыре времени года». Этот поэт-мыслитель замечателен особенно тем, что природа со всеми своими красами для него, собственно говоря, не существует сама по себе, а лишь служит поводом к искусным приноровлениям и соображениям, почерпнутым из высшей жизни духа. В новейшее время лучшими нашими критиками признано, что природа лишь настолько интересует нас, насколько она служит отражением разумной, духовной жизни{13}. С этой точки зрения должен быть признан огромный талант в г. Лилиеншвагере, который, как сам признается, «всем явлениям природы придает смысл живой», никогда не пускаясь в простое, бесплодное поэтизированье неразумных явлений мира. Поэзия его должна составить новую эпоху в нашей литературе: нельзя без особенного чувства читать стихотворения, в которых поэт при виде весны размышляет об английском судопроизводстве или, отморозивши себе нос, с отрадою предается историческим воспоминаниям о двенадцатом годе. До сих пор только г. Розенгейм приближался несколько к такой высоте, да еще разве гг. Майков и Бенедиктов в некоторых стихотворениях давали слабые намеки на подобную гражданскую поэзию{14}. – Прочитавши поэму г. Лилиеншвагера, читатели согласятся с нами, что к нему более чем к кому-нибудь можно приложить слова г. Дружинина (в «Библиотеке для чтения» 1859 года, № 1) о г. Майкове: «он сумел проложить себе дорогу и в мире высоких помыслов доискаться того лиризма, которым натура его не была богата».)