Скала Дельфин - Вадим Собко

Вадим Николаевич Собко

Скала Дельфин

Повесть

© Овсянникова Л. Б., перевод с украинского, 2013 г.

Глава первая

Большое синее и необъятное море окружало город. Казалось, что город лежит на острове, но на самом деле за окрестностями начинались степи. Стремительными обрывами они подходили к морю. Море было продолжением степей, и ветер проносился над городом, не останавливаясь. Море никогда не было спокойным. В солнечную погоду маленькие волны разбивались о моли, обессиленные катились к берегу и там по очереди исчезали в серой, раскаленной солнцем гальке.

В порт прибывали пароходы. Они вставали на рейде, потом подходили ближе к пристани. К ним подъезжали вагоны, и в отверстия глубоких трюмов сыпалось золотыми потоками зерно, тяжело падали черные блестящие глыбы донецкого антрацита, проплывали над головами и исчезали в темноте тяжелые ящики и кипы леса. Иногда из трюмов выгружали машины в деревянных ящиках, и поезда везли их в глубь страны через широкие, покрытые роскошными хлебами степи.

С моря ежедневно приходил экспресс. Он стоял два часа у пристани, потом стекла в окнах домов вздрагивали от густого рева, за кормой высокого черного теплохода появлялся зеленый пенистый бурун, поднятый винтом, и экспресс шел дальше вдоль берегов Черного моря.

В порту целый день сновали туда и сюда маленькие катера, перетягивая баржи, краны, перегружатели; перекликались самые разнообразные гудки — от тяжелого простуженного баса голландского парохода до тоненького гудочка двухместного катера клуба «Юных пионеров». На берегу работали грузчики в мешках, свернутых, натянутых на головы, как шлемы.

Порт замирал после четырех часов, и тогда оживал город, что весь долгий летний день лежал, млея под солнечным зноем, тихий и безлюдный.

Днем солнце стояло над городом, прямо над головой. Оно было ярко слепящее и неумолимое и выжигало зеленую траву в городском саду. Только большие деревья еще сохраняли кроны зеленых листьев, под ними была густая тень, уют, прохлада.

Подступала осень, но солнце еще пекло по–летнему сильно, и каждый вечер пляж был усеян людьми.

На пристанях возвышались горы арбузов и дынь. Арбузы были длинные, темно–зеленые, и напоминали дельфинов. Прозрачные дыни словно стекали сладким медовым соком; яркие пятна красных томатов в плетеных корзинах горели, словно маки; и мелкие сливы, покрытые сизоватым пушком, лежали, ссыпанные просто на широкие темно–серые брезенты.

Подступала осень, и кое–где уже начал появляться первый терпкий и сладкий зеленый виноград. Его большие тугие гроздья лежали между круглыми, словно костяными, яблоками, первыми осенними яблоками.

Вечером, когда садилось солнце и бриз моря приносил легкую прохладу, в городском саду по аллеям зажигались фонари, и матросы с кораблей сходили в город. Они ходили чистыми улицами, совсем не похожие между собой: рыжие, как солнце, ирландцы, белокурые англичане, черные негры с яркими белками глаз и ослепительно белыми зубами, раскосые малайцы с выпяченными вперед скулами, темноволосые невысокие греки и еще много матросов всех наций.

Они слонялись по городу, пока не находили клуб моряков, там исчезали, и никакие гудки не могли собрать их до двенадцати часов ночи на пароход.

А в саду, где вечером было прохладно и свежо, собиралась молодежь со всего города.

Пары сновали одна за другой, поворачивая на точно определенном месте, и ни одна из них не проходила ни на шаг дальше. Здесь были грузчики из порта и рабочие из консервных фабрик, здесь были матросы дальнего плавания и почтальоны, капитаны и счетоводы, и еще масса другого люда, населявшего город. Все это ходило по главной аллее парка, смеясь, разглядывая знакомых и знакомясь, поднимая пыль и запивая ее теплой сладкой водой у многочисленных киосков, разбросанных по всему саду.

Все это продолжалось до тех пор, пока в клубе моряков большой колокол не объявлял о начале спектакля или кино; тогда аллеи пустели и хозяйки киосков быстро закрывали торговлю и тоже спешили в клуб.

Наконец город затихал окончательно, фонари в саду гасли, улицы пустели, и только кое–где перед домами еще оставались азартные грузчики, играющие в домино, и изредка проходили запоздавшие пары.

А когда проходили последние матросы из клуба моряков и садились в лодки, уходя на свои пароходы, тогда в городе наступала тишина, он засыпал, чтобы завтра утром снова начать горячий, солнечный рабочий день.

В один из последних дней августа 1928 года, когда солнце, перейдя зенит, уже начинало склоняться к горизонту и в порту загудели гудки на окончание работы, теплоход «Крым» приближался к городу.

Осторожно проведенный лоцманом через неширокий проход между подводными камнями, он зашел в тихую бухту и начал разворачиваться, чтобы пришвартоваться к пристани.

Высокий и стройный, окрашенный в черный цвет, с красной ватерлинией и красными кольцами на двух толстых трубах, он был очень красивый и даже величественный. Группы людей густо заполняли все его палубы. На верхней палубе пассажиры, едущие дальше, в Батуми, покачивались в плетеных креслах; внизу плотной гурьбой стояли сходящие на берег.

На корме теплохода, круто обрывающейся вниз и словно исчезающей где–то под палубой, стоял высокий молодой человек лет двадцати семи и рассматривал город. С палубы теплохода были видны только здания порта, и человек, отвернувшись от берега, принялся смотреть на зеленый, прошитый белыми полосами пузырьков, пенистый след от винта. У его ног стоял небольшой чемодан в синем чехле с красной окантовкой, а на руке лежал синий дождевой плащ.

Высокий и широкий в плечах, с голубыми глазами и русыми волосами, он ничем не отличался от многих мужчин своего возраста. Манера сдержанно и медленно двигаться и то, как он вел плечами, поднимая увесистый чемодан, выдавали большую силу.

Его лицо с высоким и чистым лбом, немного выступающими скулами и красиво очерченными губами было привлекательным. Улыбка, спокойная и беззаботная, хотя всегда несколько ироническая, показывала ряд белых зубов.

Мужчина стоял на верхней палубе кормы, наблюдая, как теплоход причаливает к пристани.

Вот, просвистев в воздухе, уже полетели на пристань тонкие канаты со свинцовыми обвитыми гирьками на концах. Следом упали в воду тяжелые канаты, привязанные к ним. Матросы на берегу поймали канаты, вытащили веревки и через несколько минут теплоход медленно, словно устав, причалил к пристани. Бурун за кормой затих.

На лестницу сразу бросились пассажиры и образовалась толпа.

Высокий мужчина, его звали Борис Петрович Коротков, решил не толкаться и сел на свой чемодан, ожидая, пока пройдут люди.

Теплоход остановился именно там, где кончалась каменная пристань и начинался отгороженный невысоким заборчиком пляж.

Из города туда ежеминутно приходили люди.

Коротков видел сильных грузчиков, способных переносить по десять пудов. Сейчас они смеялись как малые дети, играя в море и пытаясь затянуть друг друга в воду.

Он видел высоких загорелых девушек. Они всю жизнь прожили в этом городе и могли проплыть под теплоходом. Но больше всего его внимание привлекла группа ребят, что лежали у самого заборчика, изредка поглядывая на корму теплохода. Их тела, до костей пропеченные солнцем, просоленные морем, загорели до темно–коричневого цвета и под тоненькой пленкой соли, покрывавшей их, казались сизоватыми. У всех были светлые, совсем выгоревшие на солнце волосы, которые на фоне загоревших лиц казались белыми, и облупленные курносые носы.

Никакой одежды на них не было, кроме маленьких трусиков. Только по форме и цвету этих маленьких кусочков материи можно было отличить их друг от друга.

Мальчики были разного возраста. Младшему было лет десять, а самому старшему лет тринадцать, хотя здесь, в этой компании, все они были равны и с одинаковым уважением к самим себе плевали в море и шлепали ногами по воде, когда волна с шорохом набегала на гальку пляжа.

Они мало обращали внимания на Короткова, пока тот сидел на чемодане, но как только рядом с ним встали двое — толстый человек курортного вида в ситцевой клетчатой ​​рубашке, белых брюках и тюбетейке и дама в шляпе с большими полями — мальчишки вдруг встрепенулись и подняли к теплоходу свои обветренные веселые лица.

— Дядя, — закричал один из них, обращаясь к толстому мужчине на корме теплохода, — дядя, брось гривенник.

Удивленный человек посмотрел на свою спутницу, потом быстренько достал из кармана гривенник, размахнулся и бросил на берег. Гривенник серебряным пятнышком вспыхнул на солнце, упал на гальку, подскочил, и в ту же минуту высокий мальчишка в красных трусиках схватил его и быстрым движением положил в рот за щеку, словно проглотил. Самый маленький из всей компании крикнул на теплоход с ноткой пренебрежения в голосе: