Смерть Меньшевика - Валерий Суси

Суси Валерий

Смерть 'Меньшевика'

Валерий Суси

Смерть "Меньшевика"

Документальная повесть

Вечером того дня, когда диктор по-шекспировски трагедийным голосом объявил о кончине Леонида Ильича, наша четверка метнулась в ночной кабак, самый популярный в Риге, хоть и набитый всегда жульем всех мастей. До сих пор не нахожу объяснения: мы оказались единственными посетителями! Ну, ладно там сомнительно-добропорядочные рядовые члены партии! А куда запропастилась постоянно нацеленная на выпивку толпа? Где обреталась в тот памятный вечер рижская "братва"? Да просто голопузая шпана? Ума не приложу. Неужели причиной мог послужить официальный запрет на исполнение музыки во всех питейно-развлекательных заведениях?

Мы сидели в гробовой тишине, и печальный официант, чуть оживившийся при нашем появлении (значит, не совсем без чаевых), обслуживал нас по первому классу. Потом, когда мы оприходовали каждый по бутылке "Столичной" и заорали песню во всю глотку, он вообще повеселел. Ходил, пританцовывая, и поощрительно подмигивал нам. То есть он совершенно не напоминал простодушного Козлевича (Ильф и Петров), который опасался, что его клиенты станут танцевать голыми.

Раньше я любил политический прогноз. (Кто не ощущает себя, хоть в малой степени, стратегом? Некоторым счастливчикам везет больше, их сознание достигает вершин творчества Наполеона. Правда, охотней всего этот факт признают врачи.) А еще раньше я относился к политическому прогнозу индифферентно, то есть -- никак. Будучи невероятно азартным (если у нормального человека, как говорят, печень при возбуждении увеличивается в шесть раз, то у меня в двенадцать -- не меньше!), я, конечно же, не мог совсем остаться в стороне от прогнозов, а политическая ситуация в стране, знаете ли, ничуть не препятствовала самовыражению в этой области. Пожалуйста: футбол, хоккей, легкая атлетика, кое-где продолжали существовать "бега". На худой конец можно было поспорить с приятелем насчет того, кого первым встретим на улице -- мужчину или женщину? То ли фантазии не доставало, то ли мозги ТАК повернуты были, но почему-то не приходило в голову элементарное -- заключить пари, например, на то, как долго протянет Черненко, или Суслов, или Тихонов и так далее. "Скамейка запасных" была в полном порядке... Не то что у нынешней сборной России по футболу! Что касается цинизма, то у меня лично его было предостаточно, как, впрочем, и у моих друзей.

В перестройку политический прогноз перестал быть развлечением. Он превратился в "стиральный порошок". Теперь мне приходит в голову: если бы Горбачеву удалось не поддаться натиску демократов и не выпустить на телевидение самый грандиозный спектакль второй половины века, то ничего бы и не было. Не было бы распада СССР, путча, Ельцина, России, расстрела Белого дома, банков, Чубайса и всего остального.

Страсть к политическому прогнозу перемыла мозги всему советскому народу и все, что возможно было отмыть, отмылось.

Не важно, что я проигрывал все пари подряд и выкатывал коньяки налево и направо. Важно, что с момента, когда Лигачев произнес историческое: "Борис, ты неправ!", я осознал всю глубину падения коммунистов и крайнюю степень пошлости их руководителей. В тот момент я даже сбросил, по крайней мере, половину того веса, который занимал во мне цинизм. Без всякой диеты.

Сентябрь в Риге всегда великолепен. "Фабрика по изготовлению прибалтийских дождей" с особым знаком монотонности уходит на перерыв. Зелень Веймарского парка, похоже, еще не чувствует свой возраст и продолжает демонстрировать себя с прежним кокетством, не задумываясь о близком расставании с подиумом. Да и правильно. Как жить, если неотступно думать о смерти и быть при этом безбожником? Тротуар сух и чист, как беговая олимпийская дорожка. Напротив парка -- старинный особняк в стиле псевдобарокко или что-то в этом роде. Во всяком случае, трудно сыскать другое такое здание, которое бы так удачно могло приютить служителей муз. Здесь располагались Союз композиторов и Союз писателей Латвии. Роскошное убранство внутренних помещений, анфилады, переливающийся паркет, каминный зал, подсвечники из натуральной бронзы. Торжественный проход по коридору благородного маэстро, изящные полупоклоны и насыщенные значительностью кивки. Так было до сентября 1989 года, то есть до того, как там начал заседать революционный штаб Народного фронта, после чего обитель муз стала напоминать Смольный в миниатюре. Есть такая бесполезная игра (почему-то, не сомневаюсь, все в нее иногда играют): представлять себя во времени и в обстоятельствах, далеких от реальности. Попытаться вычислить свое поведение. Например, бросился бы ты на дзот, смог бы мужественно держаться на допросе, поддержал бы большевиков в семнадцатом году, прыгнул бы с парашютом? Интригующих ситуаций и вопросов великое множество. А вот перечисленный набор фантазий, представлений о геройстве -- это явный признак "совковости". Только к сорока я понял, что на все эти вопросы у меня есть один ответ: "Нет". Мне, вообще, крупно не повезло: за всю жизнь не встретил ни одного героя и это, несмотря на то, что они должны были (по теории) переполнять города и веси советской родины.

Обвиняют Олешу, Симонова, Эренбурга, Федина, Шкловского, Евтушенко... Список, пожалуй, мог бы составить отдельную книгу. За недостаточный героизм... За то, что они были такими же, как мы. Даже не такими же, а с куда более обостренным восприятием. Художник беззащитен перед властью и перед людьми. Голый среди одетых и вооруженных палками. Не каждый способен, как Хемингуэй, мимоходом вскочить на уличный импровизированный ринг и отдубасить тяжеловеса и не каждый способен, как Лимонов, написать: "Пошли вы все на..." Дальше со всей лимоновской прямотой (не оскорбляющей, кстати, моего уха) идет словечко, которое, на мой вкус, не требует обязательного присутствия. Однако различий между ними (Хемингуэем и Лимоновым) больше, чем сходства. Окажись я рядом с первым, непременно испытал бы восхищение. Общение с Эдичкой неминуемо завершилось бы мордобоем.

Где-то тут же в городе бурлил штаб Интерфронта -- оплот коммунистов. Эта организация настолько не интересовала меня, что и теперь, стремясь к точности, я не в состоянии назвать место их пребывания.

Чистота намерений условна, как чистота самого прозрачного бриллианта. Все равно не без примесей. Я поднимался по широким ступеням творческого особняка и нравился сам себе. Все имеют право на свободу. По какому праву кто-то отказывает в этом латышам? Тысячи остальных деталей -- всего лишь кольца для жонглирования, бесконечная тема для шовинистов, националистов, историков, политологов, экономистов, журналистов, соседей, клиентов поликлиник и пассажиров общественного транспорта. В очереди за пивом об этом не говорят. Там братство, равенство и свобода.

-- Здравствуйте, -- сказал я, приблизившись к письменному столу (их было четыре, но я, не выбирая, подошел к ближнему, из-за которого чуть недоуменно на меня смотрела румяная женщина в белоснежной блузке).

-- Здравствуйте, -- отреагировала она на отличном русском с присущим латышам еле заметным акцентом. (Плохо говорили по-русски только очень старые люди, да и то, если всю жизнь провели на хуторе.) -- Хочу стать членом (членом!) Народного

фронта. Вы не говорите по-латышски? -- сухо спросила она.

-- А это что -- необходимое условие? -- жестко и нервно переспросил я. Каждый раз начинаю злиться, когда нарываюсь на искусственную тупость. Дураки не могут вывести меня из себя.

-- Подождите! -- она встала и обнаружила мощное крестьянское туловище.

С напускным равнодушием я проводил ее взглядом, но отметил, что дверь в соседний кабинет "хуторянка" прикрыла за собой тщательно. Остальные три дамочки делали вид, что поглощены своими занятиями. Черта с два! Я даже спиной мог бы почувствовать их неприязненное любопытство. Словно у меня на лбу была высечена красная звезда.

"Может взять да уйти. Без объяснений. Без этого вежливого: "Всего доброго!" Молча". -- Мелькнуло. Но в этот момент вернулась моя регистраторша.

-- Присаживайтесь, -- сказала она без улыбки, однако достаточно вежливо. Я сел.

-- Надо заполнить анкету. На латышском языке. Я помогу вам, -- она разложила бланки и пошло-поехало.

-- Национальность?

-- Финн.

В этой ситуации никто и никогда не умел скрыть изумления. Штука в том, что внешне (черный и смуглый) я походил на кавказца, цыгана, еврея, араба, на кого угодно, только не на финна. В глубине души я и не оспаривал, что, по крайней мере наполовину, это могло быть правдой. Отца своего я не знал. Но по материнской линии я все же был финном, что бесстрастно фиксировала канцелярская запись в моем паспорте. В данном случае человеческое удивление было естественным и, казалось бы, не давало повода для раздражения. Тем не менее я раздражался. Кому какое дело, в конце концов? И почему я обязан пояснять интимные подробности?