Чаша с ядом - Бернард НАЙТ

Бернард Найт

ЧАША С ЯДОМ

Bernard Knight

THE POISONED CHALICE

1998

Глава первая,

в которой королевский коронер Джон отправляется на место

кораблекрушения

В узкой комнате, расположенной на самом верху сторожки у ворот замка Рогмонт, царила тишина. Ее нарушало только грубое чавканье Гвина, приканчивающего последний ломоть черствого хлеба с сыром, оставшихся после второго завтрака доблестной троицы. Еще двое членов отряда коронера хранили полное молчание. Томас, секретарь, прилежно скрипел пером, переписывая материалы вчерашнего следствия по делу лесничего, придавленного упавшим деревом. Сам коронер тайком штудировал последний урок, заданный ему кафедральным каноником, пытавшимся научить его чтению и письму.

Сэр Джон де Вулф сидел, проговаривая про себя латинские фразы. Уперев локоть в стол, он ладонью прикрывал рот, чтобы скрыть от остальных движение губ. Отдав двадцать лет королевской военной службе, он очень трепетно и ранимо относился к собственным попыткам осилить грамоту, опасаясь, что его поведение сочтут не подобающим настоящему мужчине. Томас де Пейн, бывший священник, лишенный духовного сана, но исключительно образованный человек, исполнявший обязанности секретаря, знал об амбициях своего господина и был слегка уязвлен тем, что не ему предложили быть учителем – хотя ему импонировало недовольство, которое испытывал коронер от неспособности прочесть собственные документы. Гвин из Полруана пребывал в полном неведении относительно таких щепетильных вопросов, и поэтому они ничуть его не беспокоили – подобная черта отнюдь не была свойственна рыжеволосому гиганту-корнуолльцу, исполнявшему обязанности стражника и телохранителя коронера.

Умиротворяющая тишина длилась еще какое-то время, нарушаемая лишь тоскливым завыванием ледяного зимнего ветра, врывавшегося во все щели и закоулки замка. Время от времени в комнате раздавалось причмокивание и хлюпанье Гвина, запивавшего еду терпким и кислым девонским сидром из общинного каменного кувшина, не обращая внимания на вязкий, волокнистый осадок на его дне, походивший на морские водоросли в водоеме, затопляемом только во время прилива.

Коронер сосредоточился на аккуратно выписанном словаре, и на лоб его набежали морщины – так он старался уловить хоть какой-то смысл в этих значках, покрывавших пергамент. Его секретарь время от времени исподтишка поглядывал на него, от всего сердца желая своему господину успехов в учебе.

Несчастный Томас был прирожденным учителем и, знай он о бытующей поговорке, то наверняка согласился бы с ней: «Как теленок хочет сосать молоко, так и корова хочет, чтобы ее сосали». Бросая украдкой взгляд на своего господина, он видел перед собой высокого стройного мужчину, излучавшего какую-то мощную, темную силу. У де Вулфа были густые черные волосы до плеч, и хотя не в пример обычной норманнской моде он не носил усов и бороды, его вытянутое лицо покрывала жесткая темная щетина – бритья дважды в неделю для него было явно недостаточно. Кустистые брови оседлали крючковатый нос, скрывая глубокие глазницы, из которых на мир с цинизмом взирали прикрытые тяжелыми веками глаза. Жесткое выражение лица несколько смягчали полные губы, содержавшие намек на чувственность, которую с радостью подтвердили бы его многочисленные поклонницы в Девоне и его окрестностях.

Черный Джон, как иногда называли его в Святой земле, подчеркивал черноту своего обличья выбором одежды. Он редко одевался во что-либо, помимо черного или серого, и его слегка сутулая, высокая, мускулистая фигура часто навевала мысли о хищной птице. Когда он набрасывал на свои мощные покатые плечи черный плащ, некоторые мужчины сравнивали его с огромным вороном, другие же склонны были видеть в нем хищника.

Маленький секретарь в очередной раз опустил глаза, приближаясь к окончанию своего труда по переписыванию дела, когда вдруг их покой оказался нарушен. Не успел он нацарапать гусиным пером сегодняшнюю дату – «второй день декабря месяца одна тысяча сто девяносто четвертого года от Рождества Христова», – как на узкой лестнице, поднимающейся наверх из караульного помещения, раздались шаги и бряцание ножен палаша, ударяющегося о каменные стены.

Крошечная канцелярия, неохотно предоставленная в их распоряжение два месяца назад, была самой тесной и неудобной комнаткой, которую шериф сумел сыскать для них во всем Рогмонте, вознесенной на верх сторожки, встроенной во внутреннюю стену замка. Три головы повернулись посмотреть, кто там покажется на пороге – в простом отверстии, прорубленном в стене и завешенном грубой дерюгой в напрасной попытке уберечься от сквозняков. Мешковина была отброшена, и глазам их предстал сержант-пристав, одетый по обычаю мирного времени в круглый шлем с предохранительной полоской на носу и в длинную тунику с кольчужными наплечниками и поножами. Его перевязь, сработанная из широкой кожаной полосы, поддерживала огромный, неуклюжий меч, болтавшийся на левом боку.

Гвин слез с табурета и выпрямился во весь свой немаленький рост, отчего его голова с взъерошенными рыжими волосами едва не уперлась в потолочные балки.

– Габриэль, будь я проклят! Ты опоздал насчет жратвы, зато у нас еще осталось кое-что выпить.

Дружелюбным жестом он протянул приставу каменный кувшин, и тот отпил из него долгий глоток, обменявшись приветственным кивком с присутствующими.

В гарнизоне замка Габриэль занимал одну из начальственных должностей, оставаясь украшенным шрамами седым ветераном тех же самых битв и войн, в которых сражались в Нормандии, Ирландии и Франции и Джон де Вулф с Гвином, хотя он никогда и не участвовал в крестовых походах в Святую землю. Он был старым приятелем и тайным недругом шерифа, Ричарда де Ревелля, который, к несчастью, являлся его полновластным владетелем и лордом, хотя непосредственным начальником Габриэля оставался Ральф Морин, комендант замка.

Коронер небрежно сунул свой урок латыни под другие пергаменты и откинулся на скамье, водрузив длинные руки на стол.

– Что привело тебя сюда, Габриэль? По-приятельски заглянул отведать нашего сидра?

Сержант приветственным жестом коснулся края шлема. Он уважал Джона де Вулфа и за его рыцарское звание, и за его воинскую доблесть и родословную. Хотя его отношения с отрядом нового коронера нельзя было назвать сухими или официальными, он подчеркнуто стремился не фамильярничать с этим высоким, черноволосым, похожим на ястреба мужчиной, который был вторым по старшинству, после шерифа, судебным начальником в графстве Девон.

– Нет, сэр Джон, я принес послание от сэра Ричарда.

Коронер недовольно поморщился. Его отношения со своим шурином были натянутыми более чем когда-либо из-за разногласий относительно убийства, совершенного в прошлом месяце в Уидекомбе.

Полномочия при отправлении правосудия в преступлениях, повлекших за собой смерть, еще не были точно оговорены между шерифом и коронером, оставаясь яблоком раздора, так что вряд ли можно было рассчитывать на хорошие новости, получая послание от Ричарда де Ревелля. Но тут Джона поджидал сюрприз.

– Шериф передает вам свои наилучшие пожелания, коронер, и спрашивает, не возьметесь ли вы расследовать тройное убийство в Торре?

Черные брови Джона удивленно приподнялись на мрачном челе, отчего старый шрам на лбу сморщился.

– Святой Боже! Неужели он действительно предлагает мне заняться ими? В чем загвоздка, Габриэль?

Старый солдат молча пожал плечами, его изрытое морщинами лицо осталось неподвижным. Он вовсе не собирался вмешиваться в борьбу за власть между сэром Джоном и шерифом, о которой было известно всем и каждому, на чьей бы стороне ни находились его симпатии.

– Не могу знать, сэр, но он не желает ехать туда сам. Он говорит, что слишком занят, ведь через несколько дней в Эксетер прибывает сам Главный юстициарий.[1]

Хьюберт Уолтер, юстициарий и архиепископ Кентерберийский, в настоящее время являлся фактическим правителем Англии, после того как король Ричард отбыл обратно во Францию. Юстициарий должен был прибыть в Эксетер в конце этой недели, и одной из целей его визита должно быть улаживание этого демаркационного конфликта между коронером и шерифом.

Томас де Пейн, горбатый секретарь, сотворил крестное знамение при, упоминании архиепископа – навязчивая привычка, которую он приобрел после отлучения от церкви и которая стала следствием понесенной им психической травмы.

– И что же это за смерти? – требовательно спросил он своим скрипучим и резким голосом, заранее пытаясь прикинуть, сколько же писанины ему предстоит на пергаментных свитках.

Габриэль снял шлем и пригладил узловатой ладонью седеющие волосы.