За полчаса до предательства - Елена Балышева

Елена Балышева

За полчаса до предательства

В одном маленьком государстве жил принц. Красавец и умница, как это принято, а еще он свято верил в то, что острова, принцессы и Бог бывают только в сказках. Так ему сказал отец.

Но однажды он ушел из дома и странствовал, пока не оказался на острове, где обитали очень красивые существа. Принц долго рассматривал их, пытаясь выяснить, что же это за чудо. И тут к нему подошел человек в вечернем наряде.

– Правда ли, что это острова? – спросил принц.

– Да, то, что ты видишь, – острова, – ответил незнакомец.

– Значит, существа, обитающие на них, – принцессы?

– Да, это принцессы.

– Тогда ты Бог?

– Да, я Бог. – Собеседник низко поклонился.

Принц, вернувшись домой, стал упрекать отца:

– Зачем ты обманывал меня? Я видел острова, принцесс и Бога.

– А твой Бог был в вечернем наряде?

– Да.

– Тогда это не Бог. Ты встретил мага, сынок, и он внушил тебе, что это острова, принцессы и Бог. Тебе лучше забыть все, что ты видел.

Но принц не послушал отца и, отправившись на остров, вновь встретился с тем человеком.

– Зачем ты обманывал меня? – спросил он.

– Хорошо, пусть будет так. Но ответь мне: открывший тебе, что я маг, носит одежду с закатанными рукавами?

– Да. Но разве это имеет какое-нибудь значение?

– Имеет. Он тоже маг и внушил тебе многое. Дома принц рассказал об этом разговоре отцу, и тот не стал возражать.

– В нашем мире нет ничего настоящего, нет островов, принцесс и Бога, – сказал он. – Есть только магия, а за магией – пустота.

– Если все так, то не стоит жить. Я хочу умереть! – сказал принц.

Король, услышав это, позвал Смерть. Она встала у дверей в ожидании принца.

Но принц раздумал умирать. Он решил, что не так уж страшно прожить эту жизнь без островов, принцесс и Бога.

Король, улыбаясь, закатал принцу рукава и тихо произнес:

– Поздравляю тебя, вот ты и стал взрослым.

Так случилось, что рождением я предопределила гибель своей семьи. Род Атамановых, исковерканный появлением на свет девочки, к тому же глухой, прекратил свое существование в восемнадцатом колене, и некому больше изучать генеалогическое древо, любовно повешенное еще моим дедом на стене гостиной.

Сейчас мне восемнадцать, и большая часть жизни позади. Плохо ли, хорошо – не мне судить, ее просто больше нет. Изменить это не в моих силах. Хочу ли я вернуться в прошлое и все поправить? Наверное, нет. Так получилось.

Но восемнадцать лет назад все было иначе. Мой отец, тогда еще живой и веселый, всю ночь простоял под окнами роддома, в ужасе представляя муки жены и не смея даже молиться от страха. А мать, измученная процессом появления на свет ребенка, так долго и больно выбирающегося из нее на свет божий, думала только об одном: когда же это все закончится.

Наконец я заорала, и медсестра, показав ей маленького, синего, сморщенного монстра, радостно объявила: «Девочка. Поздравляю». Это были первые слова, услышанные мной после тяжелого перехода из теплого и мягкого материнского уюта в мир, где мне, похоже, были не очень рады, что тут же подтвердилось стоном той, которая столько времени удерживала меня внутри: «Уберите, мне все равно. Унесите скорее. Ничего не хочу».

Тогда я еще слышала. До сих пор не могу простить себе этого крика. Может быть, веди я себя тогда потише, сейчас все было бы иначе.

Несколько дней спустя нас с матерью выписали, и мы отправились домой. Я плохо себе представляла, что такое дом, но все, открывая на минуточку мое лицо, говорили: «Ну, деточка, здравствуй! Сейчас ты поедешь домой».

И я поехала. Впрочем, меня не спрашивали, хочу ли я другого. Отец, которого я узнала сразу, по рукам, гладившим живот мамы, взял меня, завернутую в одеяло, и понес к машине. При этом я чувствовала, как подрагивают его руки, и даже немного побаивалась, что в волнении он уронит меня с такой огромной высоты. Но все обошлось, он сел в машину, и мы поехали.

Я так устала от переживаний, что заснула, не сумев продолжить знакомство со своей семьей.

Дома нас встречали. Бабушка с дедушкой оказались шумными и хлопотливыми, что мне сразу не понравилось, а Настасья, весело подхватив меня на руки, понесла в комнату и там, уложив в кроватку, вкратце рассказала, кто есть кто. Наверное, именно в этот миг между нами пролетел ангел и навсегда сплел наши души, позволив научиться понимать друг друга с полужеста.

В восемь месяцев я заболела. Говорили: «Не страшно, лучше сделать несколько уколов, на всякий случай, чтобы не было осложнения с летальным исходом». Я не понимала: почему надо бояться? Что страшного в «летательном» исходе, сны мои были полны полетов, все свое свободное время, а у меня его тогда было очень много: кормление, купание и переодевание, – я посвящала путешествиям. Я видела столько городов, стремительно проносясь над крышами домов и площадями, я побывала на многих планетах. Особенно я любила дороги, мне нравилось передвигаться над ними, строго придерживаясь белой разметки, порой я зависала около светофоров в ожидании зеленого света.

Врач, не обращая внимания на мой громкий плач – говорить тогда я еще не умела, как, впрочем, и сейчас, – набрал полный шприц и вколол, очень больно, лекарство. К сожалению, мои возможности тогда были ограниченны, сейчас я прогнала бы его прочь, с его маленьким кожаным чемоданчиком и пачками незаполненных больничных листов. Но кто слышал меня тогда? Я только орала и извивалась так, что ему едва удалось вытащить иголку из моей ягодицы, не сломав и не оставив ее во мне навсегда.

Через два дня температура перестала меня беспокоить и окружающий мир тоже. Родители наклонялись над моей кроваткой, что-то шептали, смеялись, показывая игрушки, но я перестала их понимать. Дом стал тихим, даже телевизор больше не мешал мне своими новостями.

Странно, что никто, кроме меня, не замечал этого, все продолжали заниматься своими делами: куда-то уходили, возвращались, смотрели по вечерам телевизор, покупали мне веселые игрушки и нисколько не боялись этой тишины.

Только однажды я заметила в маминых глазах тревогу. В тот день она вообще вела себя странно, подкрадывалась ко мне, стучала крышками кастрюль, широко открывала рот, наверное кричала. Несколько раз я повернулась, мне показалось, что ей это приятно. Потом мы еще несколько дней играли в эту игру, я даже научилась предугадывать ее движения и поворачивать голову именно тогда, когда ей этого больше всего хотелось. Через некоторое время все прекратилось, и мы опять зажили по-старому, если не считать, конечно, того, что все они по-прежнему открывали рот, но ничего не говорили, а игрушки перестали греметь и пищать.

Отец, вечно занятый на работе, приходил домой поздно. Я всегда обещала себе, что обязательно его дождусь, но сон оказывался сильнее, и мы виделись только в выходные.

Он был очень красивый, мой отец, высокий, рыжий, с голубыми смешливыми глазами. Каждый раз, поднимая меня на руки, он спрашивал: «Красавица, как твои дела?» А еще он пел мне всякие глупые песенки про паровозик с котом на крыше и комариков на шариках. Я до сих пор думаю, что тогда он не простил мне дурного поведения по отношению к доктору и поэтому выключил звук голоса, но и молчаливое пение радовало меня, я научилась понимать его по губам. По воскресеньям мы с ним гуляли в парке, я подсматривала в пластиковое окошко коляски за детьми и собаками, а он шел важно, катя перед собой коляску с наследницей.

Мне очень хотелось быть достойной своей семьи, поэтому я решила начать говорить, но только так, как они, – громко и с улыбкой. Я долго думала: «Кого первым назвать по имени?» Папа хороший и добрый, мама, она особенная, несмотря на то что я так не понравилась ей в роддоме, простила меня и полюбила. Я выбрала маму. Оставалось только придумать, когда заговорить. И опять я все сделала неправильно. В тот вечер у нас были гости: бабушка с дедушкой и какие-то другие люди. Они протягивали маме цветы, цветные пакеты, говорили о чем-то, открывая рот, улыбались, подходили к моей кроватке, тыкали двумя пальцами в мой живот, а я смеялась – знала, им это было приятно, и ждала, когда же, наконец, и я смогу показать им, чему научилась. Дождавшись того момента, когда все гости соберутся в комнате, я встала, крепко вцепившись в бортик кроватки, и закричала: «Мама!» Но никто не заметил. После этого я еще несколько раз повторила: «Мама, мама!» Они не слышали, они не слушали меня. И тогда я заплакала, я плакала долго-долго, и не могла успокоиться, не потому, что хотела отомстить, а потому, что видела – меня не слышат, не понимают и со мной что-то не так.

Сейчас мне восемнадцать лет, и я до сих пор помню то отчаяние. Я ненавидела и жалела себя, я хотела к ним, туда, где все понимают друг друга. С годами я узнала, что недостаточно быть слышащим, чтобы стать своим в этом мире, но тогда… Считается, что маленький ребенок не оценивает происходящее вокруг, он просто живет своими одноминутными потребностями. Это неправда. Я помню себя с первой минуты и точно знаю, что это не так. К сожалению, я не умела тогда выразить свои чувства, не научилась и теперь, когда жизнь подходит к концу.