Тайна золотого прииска - Артур Дойл
- Категория: 🟠Проза / Классическая проза
- Название: Тайна золотого прииска
- Автор: Артур Дойл
- Возрастные ограничения:Книга может включать контент, предназначенный только для лиц старше 18 лет.
- Поделиться:
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Артур Конан Дойл
ТАЙНА ЗОЛОТОГО ПРИИСКА
I
— Альфред должен заняться коммерцией, — сказал отец, вставая и с решительным видом принимаясь выбивать трубку.
— Хм, должен заметить, вы рассуждаете весьма неразумно, — возразил мой брат Том, сделав несколько глубоких затяжек из черной носогрейки. — Никто в нашем роду не опускался до коммерции, а при наших связях, думаю, следует приискать для Альфреда что-нибудь поприличнее. Может быть, ему лучше пойти по гражданской части? Ведь вы, полагаю, не собираетесь отдать его в армию?
— В армию? Этого еще не хватало! Нет, нет, Том. Довольно с меня старшего сына. Твое образование дорого обошлось мне, мой мальчик. Хотя я, конечно, рад, что ты получил столь почетную степень — магистра наук. Священник, все в графстве лестно о тебе отзываются, но все же твое жалованье в конечном счете оставляет желать лучшего. Сколько ты получаешь, Том? Тысячу фунтов в год, кажется?
Если вы думаете, что семейный совет, на котором решали мою судьбу, проходил где-нибудь в родовом замке, то ошибаетесь. Было это в небольшой гостиной, выходившей окнами во двор, где стояла кадка с дождевой водой. Жили мы в меблированных комнатах, в доме № 44 на Пигрин-стрит, в Алчестере. Мой отец, Орландо Таббз, капитан Королевского Флота (на всякий случай имейте в виду, что капитан флота по чину приравнен к армейскому полковнику). И хотя отец имел всего лишь командирскую должность, тем не менее, он носил титул учтивости и имел право на соответствующие привилегии. Ах, старик-отец — упокой, Господи, его душу! Как сейчас помню: заложив руки за спину, стоит у камина, задумчивое морщинистое лицо собрано в складки, кроткие бесхитростные глаза, много лет взиравшие на мир с надеждой и бодростью, остановились на мне, младшем сыне, с невыразимым чувством спокойствия и отцовской нежности. Положив руку мне на плечо, отец сказал:
— Тэд, придется тебе заняться коммерцией и заработать себе состояние.
О, юноши, счастлив тот из вас, у кого есть отец, направляющий вас во всех начинаниях.
Когда отец все-таки проявил решительность, — а бывало с ним такое не часто, — мы быстро поняли, что он на сей раз не пойдет на попятный. И хотя я притворно возмущался, что мне придется унизиться до коммерции и запятнать свое социальное положение, в душе я не очень-то огорчился, узнав о неожиданной перспективе, поскольку судьба не сулила мне сколько-нибудь заметных щедрот и выгод.
Но, разумеется, я ожидал, что, коль скоро я смирился с судьбой и решился принести жертву на алтарь Мамоны, то жертвоприношение будет принято и мне щедро за все воздается, хотя и имел самые смутные представления о коммерческом поприще, на которое мне предстояло ступить. Обычно, отец наивно строил иллюзии, что мне лучше всего начать карьеру в какой-нибудь бухгалтерии, где, прослужив несколько лет с испытательным сроком, я могу стать негоциантом.
— А там, глядишь, Альфред, станешь биржевиком, пойдут дела в гору.
Отец, посоветовался со своими друзьями, обладавшими практической сметкой. Бывалый моряк, он усвоил некоторые грубые привычки и наклонности и очень любил заглядывать вечерами в «Белый Олень», где за стаканом грога, покуривая сигару, беседовал с разными коммивояжерами, которые бражничали в пивной.
— Среди них есть весьма толковые ребята. Многое повидали на своем веку, — бывало, рассказывал он.
Когда же он навел справки, то был весьма озадачен, узнав, сколь много хитросплетений в негоциантстве и как трудно благовоспитанному юному джентльмену получить доходное место в мире чистогана.
— Да будет тебе известно, — произнес отец, робко поглядев на меня, а затем застенчиво на мать, — некоторые джентльмены, с которыми я беседовал вчера в «Белом Олене»…
— Ох, уж эти мне джентльмены! — вздохнула матушка.
— А почему нет, дорогая? У большинства из них очень дорогие костюмы, — возразил отец и потупил взгляд на свой потрепанный наряд: ему, моряку, доставляло удовольствие ходить в неприглядной одежде: в высоких сапогах с квадратными носами, по размеру на два дюйма больше, чем надо, в черных, не доходящих до лодыжек брюках, в черном сатиновом жакете, фраке и с невообразимо большим черным, мятым платком из шелка, обмотанным вокруг шеи и поддерживающим стоячий воротник рубашки; один конец этого галстука вечно задевал ему ухо, а другой, спускаясь длинной черной змеей, буквально душил его.
— И я уверен, дорогая, деньги у них не переводятся. Во всяком случае, безделушки носят они роскошные. Так вот, как я уже говорил, дорогая, один из этих джентльменов посоветовал нашему мальчику как следует ознакомиться с товарами, а потому — гм! — нам надо устроить его в лавку драпировщика.
При этих словах матушка уронила рукоделие, в руке у нее застыла игла.
— Орландо, — проговорила она после многозначительной паузы, — если вы всерьез намерены сделать из Альфреда лавочника, заблаговременно прошу известить меня об этом. Я сразу же перееду к своим друзьям, закрыв глаза на вашу экстравагантность, проживу остаток дней на скромные сбережения, которые — слава Богу! — еще у меня есть.
Не правда ли, благородный жест моей матушки? Он сразу поставил все точки над «i». С тех пор на мануфактурной лавке был поставлен крест. Отец, весьма озадаченный, вспомнил о своем старом кузене, торговце из Сити, написал ему пространное письмо; подробно остановился на моей биографии и образовании, в частности указал, что меня обучали в школе латинской грамматике, где я приобрел достохвальное знание греческого и латыни, почерпнул некоторые сведения о Эвклиде[1] и кое-что о Коленсо, правда, скорее с арифметической, нежели с теологической точки зрения.[2] К письму прилагалась объемистая рекомендация от доктора Олдоса, школьного моего наставника.
Примерно через неделю после того, как письмо отправили, до нас, втайне от матушки, дошла весть, что мы заручились протекцией кузена, и в скором времени мне будет предложено место в его конторе с жалованием в несколько сот фунтов и с перспективой войти в долю компании.
Вот что говорилось в ответе:
«16, Манчерч-лейн.
Дорогой Орландо,
В товаре, который Вы мне предлагаете, ни малейшей надобности не испытывается. На Вашем месте я бы отправил молодого человека в колледж Сент-Биз, где из него сделали бы приходского священника. Но если Вы желаете выхлопотать для своего сына место в Сити, пусть он заглянет ко мне в контору — и я как-нибудь помогу советом.
Ваш покорный слуга,
Бенджамен Баррел.»
Первое впечатление от ответа было неблагоприятное, но, изучив письмо обстоятельно, мы пришли к выводу, что оно допускает и обнадеживающее истолкование. Ясно, от такого человека, как Баррел, мы едва ли могли ожидать, что он примет меня с распростертыми объятиями и скажет: «Приезжайте, войдите в долю и пользуйтесь моим капиталом.» Но, несомненно, ему хотелось лицезреть племянника, и нам нельзя было упускать такую возможность.
На следующий день, в полдень, в разгар деловой активности в Сити, я постучался в дверь на Манчерчлейн. Дядя был на месте и принял меня весьма холодно.
— А так это вы, стало быть, сын Таббза, — сказал он, прочтя рекомендательное письмо. — Тепленькое местечко? Какого рода, позвольте полюбопытствовать?
Я ответил, что мне в сущности все равно. Хотел бы со временем стать секретарем в какой-нибудь государственной компании, а пока не прочь поработать у него в конторе, если подойдут условия.
— Да какой от вас прок? — прорычал Баррел.
— А бухгалтерия? Дела помогу вам вести.
— Бухгалтерия? Вот мои книги, молодой человек. — Он самопишущим пером показал на стол, где лежал потрепанный фолиант в пергаментном переплете. — Помогать? Мне и так помогают. — И он показал на юношу с заостренными чертами лица, который сидел за дверями кабинета. — Три шиллинга в неделю, работа с восьми до восьми, выходные, праздники, Рождество, Страстная пятница. Ну как, устраивает?
— Пожалуй, я подожду, когда освободится место секретаря, — ответил я с невозмутимостью, на какую был только способен.
Расставание с химерической надеждой, крушение первой иллюзии всегда болезненно, но я вовсе не собирался заискивать перед дядей, с какой стати метать перед ним бисер? Стоять на полусогнутых, затаив дыхание перед сильными мира сего, для большинства из нас означает условие, при котором мы довольствуемся малой долей того огромного наследства, что даровано нам от рождения, но поклоняться идолу, который ничем не вознаградит за нашу жертву, лебезить, раболепствовать из одной только любви к самоунижению — нет уж, увольте.
Засунув руки в карманы, я откинулся на спинку стула, критическим взглядом оглядел контору и посмотрел на своего дядю. Тот в беспокойстве ерзал на стуле, по-видимому, не чаял, когда я удалюсь восвояси.