Жизнь без нас (Стихопроза) - Андрей Битов

Битов Андрей

Жизнь без нас (Стихопроза)

Андрей Битов

Жизнь без нас

Стихопроза

...к концу, как в ересь...

ГРАНТУ

Друг мой первый, друг мой черный, за горой...

Наступает час последний, час второй.

За грядой кавказской новая гряда:

Люди, судьи, годы, моды, города.

А за той грядой чужая полоса:

Звезды, слава, заграница, голоса.

А за той границей гладь да тишина:

Чей-то холод, голод, смерть, ничья война.

А за этой тишью-гладью череда:

Никого и ничего и никогда.

А за этой чередою наш черед:

Слово, дело, крах, молчание и лед.

Твоя мама, моя мама - вот друзья!

Если верить им, то мы с тобой князья.

1973.

УМРЕТ НЕ ОТ ЭТОГО...

Одного выдающегося геронтолога спросили то, что положено у него спросить, наверно, имея в виду диету и здоровый образ жизни, и он ответил:

"Во-первых, следует правильно выбрать себе родителей".

После семидесяти, выйдя наконец на пенсию, мама стала очень решительной старушкой. Все-таки дитя своей эпохи, мыслила не иначе как в пятилетках. Когда ей стукнуло семьдесят пять, она гордо заявила, что теперь она самая старшая, потому что у нас в роду никто еще этот рубеж не переходил. К восьмидесятилетию она бросила курить, потому что, когда зачем-то полезла на стул, у нее закружилась голова, и это ее насторожило. И только тогда до меня дошло и восхитило: она опять поступила на работу.

Мама всегда гордилась тем, что она профессионал. Теперь ее профессией стала жизнь. Своим стареющим сыновьям она зарабатывала уже не на жизнь, а саму жизнь: способность прожить не меньше.

Как молодой специалист, она не избежала ошибок. Чем немощней она становилась, тем настойчивей отбывала срок. Никогда ничего не попросить и ни у кого не одалживаться - избыточная самостоятельность ее и подвела: каждый день ставя себе цель и неуклонно к ней стремясь, именно с нее она и начала падать, ломая то руку, то ногу, мужественно выкарабкиваясь и ломая снова.

Так ей исполнилось восемьдесят пять, и она взяла установку на девяносто. Но ее беспокоила нога. Точнее, один на ней палец. Сосуды, возраст... все это пугало. Мама была нетранспортабельна. Если его привезут и отвезут, то он посмотрит, сказал хирург.

Ему это было некогда и некстати - куда-то еще ехать. Но уж очень за меня просили. Недовольного и усталого от бессонной ночи не то за хирургическим, не то за праздничным столом привез я его. Осмотр длился минуту. Он посоветовал протирать спиртиком. Денег категорически не взял: мамин случай не стоил его вызова. И именно тут, от его неприветливости, я поверил в его великую репутацию и все-таки спросил напрямую...

- Умрет не от этого, - прямо взглянув мне в глаза, нехотя буркнул он.

Успокоенный, я поехал сопровождать своего двенадцатилетнего Ваню в Абхазию, к морю. Давненько я у него не был, у моря... С маминого восьмидесятилетия, отмеченного так счастливо в той же Абхазии.

И вот, выходя с этим трепетом первого в сезоне огурца на пляж, гордясь своим голенастым сынком, нетерпеливо стаскивая на ходу фуфайку через голову...

Крест у меня был особый, каменный, подаренный мне моим лучшим другом и крестным, освященный в Иордане... Монолитный, толстый...

И вот, падая с метровой всего высоты на пористый и присыпанный песочком бетон ступеньки, он раскалывается на кусочки, как рюмочка.

И не успел я дойти до моря, как меня всполошенно позвали обратно в корпус, к телефону...

"Пока мама жива, мы молоды", - говорят на Кавказе.

25 апреля 1996. СПб. (7.7.1990, Переделкино).

СОРОК ДЕВЯТЬ

Вот еще цифра, которую надо пережить. Слишком часто в нее упираются, не дожив до первого юбилея. Семью семь - две косы.

"Они любить умеют только мертвых..." Этот пушкинский приговор русскому менталитету скрашивается тем, что любят все равно те же, кто любил живого. Только возможностей почему-то появляется больше. Та же гласность.

Очередная тризна по Сергею Довлатову (+24 августа 1990) - "Звезда", Арьев...

Срочно в номер. По телефону же, как в голову пришло:

"Время поджимается, как яйца. Сергей Довлатов был моложе даже Валеры Попова. Он был слишком высок и слишком красив, чтобы я мог относиться к его прозе независимо. В конце концов, он сломал мне диван. И теперь, когда я знаю всех, кто имел к нему отношение, он умер. Редкое свойство русского писателя оказаться старше, чем ты рожден. Сережа Довлатов - Чехов. А кто же тогда Чехов?"

"Яйца оставить?" - "Оставь, раз уж есть".

Недавно едем это мы с Поповым, два старых мэтра, на автобусе из Ленинграда в Эстонию, сопровождая группу более свежих петербургских дарований.

Приглядываюсь к новым лицам, прислушиваюсь. Пересечь границу внутри бывшего СССР - тоже, доложу вам, переживаньице.

Слышу (с величайшим почтением в голосе):

- Валерий Георгиевич, а скажите, пожалуйста, как на вас повлияло творчество Сергея Довлатова?

- На меня? повлияло? - Попов на секунду теряет дар речи. Но лишь на секунду: - Да он же позже меня начал! Он нормальный тогда парень был. Его и за пивом можно было сгонять сбегать...

- Вот-вот! - подхватываю я. - А я еще тебя мог послать...

- Да, нормальный был парень... - Попов окончательно обретает свой дар. Это только после смерти он так чудовищно зазнался.

Думаю, Довлатову бы первому понравилась такая шутка.

Лежу я в одиночестве

На человеке голом...

Не знаю, какой Камю выразился бы так кратко и на таком пределе.

Знаменитого ленинградского алкаша и клошара отпели 1 мая 1992-го, в канун Пасхи, а не в День международной солидарности трудящихся, в открытой за день до того, к Пасхе, Конюшенной церкви, семь десятилетий прослужившей по советскому назначению - складским помещением.

Олег Григорьев удостоился чести, которая не снилась ни одному из судивших и гонявших его секретарей: быть вторым русским поэтом, отпетым в этом храме. Запах поспешного ремонта смешался с запахом свечей и ладана.

И с запахом перегара.

Многие уже не дошли до похорон.

Эти, что здесь, оказались покрепче. Эти - пришли. Я представил себе количество выпитого ими всеми вчера и машинально посмотрел под ноги. Будто в этом выпитом можно было уже промочить ноги. Я представил себе количество выпитого ими всеми за жизнь с одним лишь дорогим покойным, и мне показалось, что я вошел в пруд с намерением выкупаться, но все еще не решаясь окунуться. Как раз до туда дошло, до них.

Я представил себе количество выпитого всеми нами за всю нашу жизнь и привстал на цыпочки, чтобы разглядеть черты усопшего.

Трудно было поверить, что Пушкин лежал здесь же.

В последний раз вглядывался я в успокоившиеся черты буяна, и мне казалось, что он, Олег Григорьев, не только польщен, но и впервые в жизни смущен.

Советская власть на своем месте, но и Сережа с Олежкой сделали все, чтобы не дожить до юбилея. И умереть не от этого.

4 года со дня смерти О. Григорьева, СПб.

ПЛИТА НА ТРОИХ

Яков Аронович Виньковецкий

27.I.1938

Ленинград

Юрий Аркадьевич Карабчиевский

14.X.1938

Москва

Натан Семенович Федоровский

28.VII.1951

Латвия

НЕЛЬЗЯ ТАК СИЛЬНО ЛЮБИТЬ РОССИЮ.

Подчеркните или выделите курсивом или разрядкой любое слово этой фразы, измените знак препинания в конце... И вы получите еще дюжину фраз различного наполнения и содержания.

ИЗ ДНЕВНИКА

5 декабря, Фельдафинг, День Сталинской Конституции, 1991. Как-то вдруг жаль Империи. Окажется, она была добрее, чем казалась. Будем еще бабушку вспоминать... Крыма жаль. Никто сейчас не скажет, что окажется глупостью (главной) через тридцать лет, а что - во спасение. Отдать Крым было незначительным на фоне кукурузы, Кубы и пр. ...

...............................................................

Марш "Прощай, империя"

"Империя - страна для дураков",

Сказал поэт. Сказавши, был таков.

Мы же - такие, то есть дураки...

"Жизнь продолжается рассудку вопреки",

Сказал другой поэт, давно таков,

Но тоже родом из страны для дураков.

Хоть здесь не жизнь, в Париже - тоже смерть.

Я не хочу в глаза ее смотреть.

А не смотреть возможно только здесь:

"Нет, весь я не умру..." - И вышел весь.

"В Европе холодно, в Италии темно..."

Какой дурак здесь прорубил окно?

Чтоб не понять, откуда дует в .... ...

Прости, Империя! Сдай умникам Европу,

Закрой окно, обнимемся вдвоем,

Два дурака, и, "глядь, как раз умрем".

* * *

Как безразлично "до свиданья"...

Разлуке - встреч не обещай.

Как удалилось расстоянье,

Как умалилось расставанье

И как наполнилось "прощай!".

Прощай! - другой судьбы не будет!

Иль это было не со мной,

Иль это не было судьбой?..

Прости за все, а Бог рассудит.

А ты - прощай, и Бог с тобой.

ПОСЛЕСЛОВИЕ1

И если автор имеет намерение говорить о таких вещах своим слабым, заплетающимся языком, то отчего не поговорить в доступной форме...

В коридоре старинной питерской коммуналки зазвонил телефон. Квартира была тиха, как бумага. Я снял трубку - просили мою тетку. Тетка была большой доктор и больной человек, мы ограждали ее от осады бесконечных вызовов.