Приток крови - Януш Вишневский

Януш Вишневский

ПРИТОК КРОВИ

MOCNE POSTANOWIENIE POPRAVI

Твердое решение исправиться

Самое трудное — выполнять обещания, данные самому себе. Особенно те, что произносишь мысленно или шепотом, втайне от всех. Ведь если мы их не выполним, никто не будет разочарован. Так что вряд ли это кого-то касается, кроме нас самих и нашей совести. Перед собой же мы ловко и убедительно оправдываемся, выдумывая трудности и препятствия, не зависящие от нас объективные обстоятельства, «сопротивление материала» и так далее. А совесть? Совесть крепка, как сталь! Так шутит один мой приятель, знаток советской литературы.

К таким обещаниям относятся и те, что условно можно назвать новогодними. Кто-то подходит к этому очень ответственно и целый год старательно записывает свои намерения в специальный блокнот. У меня есть приятельница, которая в начале января публикует выдержки из такого блокнота в фейсбуке, а в конце декабря в том же фейсбуке по ним отчитывается. Для прочих подобные обещания — скорее привычка, традиция или повторяющийся из года в год ритуал, и они посвящают ему несколько минут перед боем часов в последний день декабря, который принято считать концом года.

С моим приятелем — с закаленной как сталь совестью — я знаком более сорока лет. Мы беседуем с ним о жизни. Люблю его слушать и многому у него учусь. Недавно мы провели шуточный эксперимент: решили отчитаться за свои новогодние клятвы. Он признался мне в своих, а я ему — в своих. Мы договорились, что исключим тривиальные, недостойные внимания, годами повторяющиеся: бросить курить, дочитать наконец «Улисса», начать заниматься спортом, меньше работать, похудеть, пройти тест на рак простаты, меньше пить (к калифорнийскому шардоне это не относится), сделать рентген легких, написать завещание. В ближайшем будущем их вряд ли удастся выполнить, поэтому мы отнеслись к ним так же, как к написанным мелким шрифтом пунктам в договоре с банком или страховой компанией, — то есть, как все нормальные люди, мы их проигнорировали. Сосредоточились лишь на главном, из основного списка обещаний. Один из пунктов, предложенных Анджеем, привлек мое внимание, смутил и заставил задуматься. Я вдруг понял, что плохо знаю моего друга. Анджей сказал: «Обещаю в следующем году перестать быть Нарциссом». Именно так. Мне никогда не пришло бы в голову назвать его Нарциссом. Правда, он часто бывал замкнут. Порой его можно было принять за эгоцентрика, но Нарцисс! Он всегда интересовался судьбами других людей, подавал нищим на улице, многие годы переводил средства во всевозможные благотворительные фонды — и как частное лицо, и как владелец фирмы. Мой друг Анджей — Нарцисс! Быть этого не может! Скорее филантроп. Но оказалось, речь о другом нарциссизме — о его отношениях с женщинами.

У Анджея никогда не было теплых или хотя бы корректных с ними отношений. Он не смог этому научиться. Не должен был. Женщины строили с ним отношения сами, чаще всего без его участия. Сначала — слишком заботливая мать, которая после трагической смерти мужа всю нежность отдала единственному сыну и, опасаясь всевозможных несчастий, заключила его в клетку своей непомерной любви. К тому же еще и постоянно убеждала сына в его исключительности и превосходстве над другими. Не желая обидеть боготворившую его мать, он воспитал в себе болезненную потребность быть лучшим и своими достижениями заслужить еще большую любовь. Сначала целиком зависел от восхищения матери, а позднее — от восхищения других людей. Перестал реагировать на критику в свой адрес. Убедил себя, что его удел — удел либо гения, либо бездарности. Середина неприемлема. И он, конечно, гений. Знает о том с детства, но еще и семь дней в неделю по шестнадцать часов работает, чтобы это подтвердить. Подтверждение своей исключительности искал и в отношениях с женщинами, которых впускал в свой мир. Признавал только тех, которые им восхищались и, как эхо, повторяли слова его матери.

Мифологический Нарцисс разбил множество сердец, а сам никогда не любил, даже влюбленную в него без памяти нимфу Эхо. За это его покарала Артемида, сжалившись над горем умиравшей от любви к Нарциссу женщины. Она сделала так, что тот, увидев свое отражение в источнике, влюбился в него. И каждый раз, когда Нарцисс пытался его поцеловать, отражение исчезало. В отчаянии он покончил с собой. Эхо осталась верна Нарциссу и после его смерти и все повторяла его последние полные боли и жалости слова.

Анджей оставался с женщиной, пока она им восхищалась, была отражением того, что он говорил или делал. Как только женщина начинала требовать внимания, ждать от него похвалы, он без сожаления ее бросал. Почти не замечал или вовсе игнорировал, когда его любили. Был болезненно самолюбив. И теперь захотел измениться, поскольку это заставило его страдать: в прошлом году его впервые оставила женщина — она так же, как и он, была влюблена лишь в свое отражение.

ZJEDNOCZENIA

Объединение

Места за столиками в баре отеля на Александерплатц в Берлине нужно резервировать минимум за две недели. А если на субботний вечер — то и за месяц. Восточный Берлин в последние годы стал той частью столицы Германии, которая привлекает больше, чем Западный. Австралийцы, канадцы, японцы, а особенно американцы надеются найти здесь, «на Востоке», следы гэдээровского Берлина прошедших времен.

Ничего они не найдут.

— Абсолютно ничего, — говорит мужчина, сидящий напротив меня. — Теперь в Западном Берлине больше «Востока», чем здесь. В этом отеле от прежних времен остались лишь фотографии на стенах, но и они обработаны в фотошопе. К тому же фотографии цветные, а тогда в Восточном Берлине преобладали оттенки серого. Даже сепия на этих фотографиях была бы ложью. Только люди, и то немногие, оказывались цветными. И из тех немногих большинство составляли женщины. Вы, конечно, видели фотографии женщин, одетых в серо-черное или черно-серое, с кроваво-красными губами… Как у моей Лены, — добавляет он, пригубив бокал с цветным коктейлем.

Мужчине около пятидесяти. Кроме официантки и меня, он — еще один поляк, который в Берлине, в декадентском отеле на Александерплатц, участвует в шумном праздновании полувекового юбилея появления противозачаточных таблеток. 18 августа 1960 года препарат под названием «Эновид» появился в аптеках США. Через год, уже как «Ановлар» — в Германии. Мораль послевоенной Германии предписывала, чтобы таблетки продавались как лекарство от менструальных болей, а врачам разрешалось прописывать его только женщинам, которые могли документально подтвердить, что они замужем. Сейчас в это трудно поверить, но было именно так.

Предусмотрительные немецкие матери, которые давно уже перестали менструировать, брали у гинекологов рецепт для своих подросших дочерей, которые вступали в близкие отношения с мужчинами. Особенно после 1968 года, когда сексуальная революция, провозглашенная в Вудстоке, добралась до Германии и стала — во многом благодаря таблеткам — освобождением и для женщин.

Берлинский фармацевтический гигант, который первым, несмотря на протесты церкви и одной баварской консервативной партии, начал продавать таблетки в немецких аптеках, заработав на них миллионы, организовал в восточно-берлинском отеле этот прием. Ему предшествовал двухдневный научный конгресс, посвященный этому событию. О новых исследованиях говорилось мало. Пилюли давно перестали интересовать химиков и фармакологов, они вызывали интерес лишь у теологов и демографов.

И место, и дата конгресса не были случайны: в этот день, 3 октября немцы празднуют годовщину объединения Германии. Я спрашиваю мужчину, почему для него так важен день появления противозачаточных пилюль, и вижу, что он не понимает моего вопроса. Он не фармаколог, не химик и даже не теолог. Он — столяр из Ополя. Выпил из своего мини-бара в номере все, что содержало алкоголь, и, расстроенный, спустился в ресторан рядом с ресепшн. Его впустили, потому что он был в костюме. Охранник счел, что он — гость конгресса.

Ежегодно 3 октября этот человек останавливается в этом отеле. Больше двадцати лет. И еще 9 ноября.

— Уже 22 года, — говорит он, — ведь немцы, знаете, на самом деле объединились в четверг вечером 9 ноября 1989 года, между 18.53 и 18.57. Меньше чем за четыре минуты, прямо на моих глазах. Мы с Леной сидели здесь за белым пластиковым столиком, покрытым дрянной клеенкой. Я поднял ее ладонь, поднес к губам и поцеловал. Был влюблен, хотел на ней жениться и любил ребенка, которого она должна была родить через несколько месяцев. Лена и я, мы оба не хотели, чтобы она пила противозачаточные таблетки, — добавляет он, усмехнувшись. — Там, где теперь бар, стоял советский телевизор на деревянном столике. На экране толстый мужик с фамилией, похожей на польскую, Шабловский — отвечал на вопросы журналистов. Я чувствовал: то, что говорит Шабловский, важно для Лены. Она меня не слушала, не смотрела на меня, а вдруг вскочила и с радостным криком вскинула руки.