Сын Пантеры - Паул Клаас

Паул Клаас

Сын Пантеры

От переводчика

Сын Пантеры Паула Клааса продолжает классическую европейскую традицию интеллектуального романа. Одной из важнейших своих тем эта традиция всегда считала тему Евангелия. Псевдо-Дионисий Ареопагит (V в.) сформулировал принципы апофатического (отрицательного) богословия. «Видение Бога через отрицание совершеннее, нежели через утверждение», – говорит Дионисий Картузианец, знаменитый богослов, секретарь Николая Кузанского (XV в.). Такой подход побуждал к напряженным поискам согласия между верой и разумом. Интеллектуальные сомнения, размышления в поисках новых подходов к общепринятым истинам всегда свидетельствуют о жизненности этих истин, об их значимости для коллективного сознания.

Европейская культура незыблемо покоится на двух основаниях. Это гражданские права и свободы личности – и духовные ценности христианства. В Европе на протяжении двух тысячелетий сосуществовали церковное и гражданское право. Разумеется, это сосуществование почти никогда не было мирным, но в данном случае мы говорим о самом принципе.

Сосуществование этих, казалось бы, несовместимых (с точки зрения иных религий) подходов создавало своего рода ситуацию игры между двумя равноправными партнерами, свидетельствуя о «двумирности», по выражению М. Бахтина, европейского человека. Образно говоря, это противостояние Поста и Мясоеда. Независимое существование религиозной сферы жизни предохраняет ее от обмирщения и упадка. В жизни европейского человека все это облекалось – и облекается до сих пор! – в формы карнавальной игры с отрицанием общепринятых истин.

Бог не нуждается в нашем лицемерии, – сказано в книге Иова. Удовлетворение потребности в празднествах дополнялось также и тем, что карнавал давал ощущение свободы, равенства и изобилия. Карнавал снимал все запреты. Он открывал дорогу освященному традицией вольному «пасхальному смеху» («risus paschalis») и «монашеским шуткам» («joca monacorum»). Средневековье породило «parodia sacra» – пародийные дублеты на (священные) моменты церковного культа и вероучения. Карнавальные срамословия возрождали и обновляли потускневшие в повседневном обиходе нравственные и духовные истины. В приложении к литературе Михаил Бахтин прямо говорит о художественно-эвристической силе гротескного метода.

В наше время обрядовая сторона христианства не слишком заметна в жизни Европы. Значительное число людей вообще не считают себя верующими. Тем более обращает на себя внимание напряженное переживание религиозной, в первую очередь христианской, проблематики современной европейской культурой. Это находит замечательное воплощение в современном искусстве: в церковном зодчестве, скульптуре, живописи, кино. Крупнейшие современные композиторы создавали и создают произведения религиозной музыки. Это монументальные опусы на темы Евангелия Оливье Мессиана, Арво Пярта, Софии Губайдулиной и других больших композиторов. То же происходит и в литературе.

Современный фламандский писатель Паул Клаас – один из интереснейших писателей нашего времени. В небольшом по объему романе Сын Пантеры перед читателем предстает гигантский, неисчерпаемый мир проблем, представленных в христианстве.

На материале канонических и апокрифических текстов автор раскрывает перед нами захватывающую драму духовных поисков в стремлении постичь, что же это такое: Путь и Истина Сын Пантеры – не научный трактат и тем более не произведение религиозной литературы. Это художественное произведение, построенное на изощренной, переплетающейся стилизации нескольких жанров. Прежде всего это апокрифы первых лет христианства. Затем это агиографические тексты средневековых монахов-компиляторов. И в конечном счете это современный роман, с современной же проблематикой анализа и осмысления важнейших тем христианства. «Авторами» выступают здесь апостол Павел (Евангелие), вымышленный Павел Отшельник и, наконец, сам титульный автор книги. Паул Клаас прибегает к различным манерам выражения. Одним из стилистических приемов является, например, употребление прописных – или строчных букв в так называемых nomina sacra. Первые выделяют сакральную сторону: Бог, Отец, Он; вторые – намеренно подчеркивают обыденность, повседневность описываемых событий и как бы нейтральное к ним отношение «конечного» автора, т. е. самого Паула Клааса. Но строчные буквы – это еще и знак времени: и в оригинальном, греческом, тексте Евангелия, и в текстах времен Средневековья никаких «больших» букв, как известно, не существовало. Таким образом авторское написание с маленькой буквы словно побуждает читателя стать непосредственным участником описываемых событий и рассуждений! Или другой пример стилистической игры: «море Тивериадское» (библеизм), но «Тивериадское озеро» – (географичекая реалия).

Разумеется, у тех, кто в той или иной степени затронут книжным или воплощенным Словом, возникали и возникают по всем этим поводам различные, в том числе и сугубо профанные, мнения. «Остраненность», дискуссионность подхода порой смущает людей малоосведомленных, не выработавших у себя привычки к серьезному чтению. Вдумчивому же, развитому читателю роман Паула Клааса позволит окунуться в живой, трепетный мир христианских чаяний, в тот поразительный мир чувств и идеи, которые до сих пор так щедро питают интеллектуальное и художественное творчество. Русскоязычный читатель по достоинству оценит блестящее мастерство писателя, уже получившего признание у себя на родине.

Дмитрий Сильвестров

Сын Пантеры

Смотри, зеркало наше – Господь.

Открой же глаза свои, вглядись ими в Него и познай свой собственный лик.

Пролог:

Слово

В начале сотворили боги небо и землю. Писание начинается с заблуждения. Есть лишь один Бог. Согласно некоторым толкователям, Моисей, прибегая к множественному числу, подчеркивает божественное величие. Но если автор Писания и вправду желает прославить Бога, почему он наделяет его тем же именем, каким называли богов язычники? И почему в том же Писании он зовет его Господом? Разве может Единый иметь более одного имени?

Все дни моей жизни вчитывался я в Писание. Над каждым словом я размышлял, и каждое слово становилось вопросом. Я погружался в комментарии к Писанию, и замешательство мое все возрастало. Из тьмы моей пещеры молил я Бога, дабы Он просветил мой разум. Ты, который сам – Свет, укажи мне путь к новой Мудрости.

Новая Мудрость не заменяет старую, но переписывает ее по-новому. Вот как ведет она свой рассказ о сотворении мира: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть. Выходит, не Бог сотворил мир, но Слово, которое сказало: «Да будет!»

Эту Мудрость еще труднее постигнуть, чем прежнюю. Как Слово может быть одновременно и Богом, и у Бога? Быть может, Бог сам в себе разделен? Не есть ли он одновременно Говорящий и Сказанное, Голос и Слово? Если все начало быть через Слово, не начал ли и он быть через то же самое Слово? Как может Бог быть своим собственным Словом, оставаясь при этом единым? Долго размышлял я над всем этим, и мое замешательство превращалось в отчаяние. В конце концов я понял, что отчаяние – это и есть наш образ Бога.

Кто есть Бог? Бог есть Единый. Пока Бог остается при себе самом, он не знает различий. Он есть тот, кто есть: Образ, отображающий самого себя, Слово, обращенное к самому себе. Поэтому имя его – его сущность.

У Единого нет формы, нет свойств. Поэтому он совершенен. Будучи вне времени, он вечен. Будучи нигде, он везде. Бог есть само Бытие. Поэтому он есть всё и вся: и действительное, и возможное. Поскольку для него все возможно, он всемогущ. Поскольку он всемогущ, он может отказаться от собственного совершенства и облечь себя формой и свойствами. Он может облечь себя временем и стать существующим. Он может распространить себя в пространстве и таким образом сотворить мир. Единый может стать множественным и противоречивым. Придав себе облик, он может являться взору, заставив свой собственный Свет сиять в своей собственной Тьме.

Таков глубинный смысл начала Писания. В начале означает, что из своей вечности Бог вступает во временное. Глагол сотворили дает понять, что Единый вне самого себя дал бытие пространству иного. Множественное число боги указывает, что он отказался от своей единственности ради множественности форм в мире. Но временность, пространственность и множественность суть лишь формы видимости, которая скрывает его Бытие. Видимость эту Писание именует небом и землею. Мы представляем собой часть этого последнего слова.