Королева баррикад - Понсон дю Террайль

Понсон дю Террайль

Королева баррикад

I

Через неделю после смерти герцога Анжуйского король Генрих III сидел у себя в Лувре. За его креслом вытянулись герцоги Крильон и д'Эпернон, перед королем стояла королева-мать, бледная, застывшая в ледяном спокойствии. Хотя Генрих не раз просил ее сесть, но она предпочла остаться стоять.

— Итак, государь, — сказала она, — вы вызвали меня! Я жду. — Государыня-мать, — ответил король, — я хотел извиниться

перед вами в присутствии этих господ, которых считаю своими вернейшими слугами, в том, что так долго не делал попыток воспользоваться вашими мудрыми советами.

— Сын мой, — ответила королева, — я всегда готова прийти к вам на помощь советом, но только не поздно ли теперь? К сожалению, слишком многое произошло во время моего заточения в Амбуазе и господствования ваших миньонов.

— Они умерли, государыня-мать!

— Умерли, но оставили прискорбное наследство вашему величеству!

— Какое наследство?

— Народную ненависть!

Генрих и бровью не повел в ответ на это, а спокойно сказал:

— Государыня, я знаю, чем можно заставить народ образумиться! Этого не долго ждать, и если парижане вздумают отказать мне в повиновении, я… им не завидую! Королева-мать не без удивления посмотрела на сына.

— Пора уже нам открыть глаза, — продолжал король, — и обратить внимание на интриги Лотарингского дома.

— Но ведь я уже давно обращала ваше внимание на это, государь, — не без иронии заметила Екатерина.

— Я совершил ошибку, поверив дружбе герцога Гиза и не приняв достаточных мер предосторожности против адской изобретательности его сестрицы, герцогини Монпансье! О, вы еще не знаете, государыня-мать, на что дерзнула эта женщина в Шато-Тьерри!

— Я все знаю, — спокойно возразила Екатерина. — Я даже знаю, что монах, ставший орудием ее рук, не умер.

— Да, — ответил Генрих, — я приказал врачу сделать все, чтобы спасти этого человека. Когда он окончательно оправится, то предстанет перед парламентом! Королева-мать пожала плечами.

— Парламент всецело предан Лотарингскому дому!

— Меньше, чем своему законному государю?

— Хотела бы я, чтобы это было так! Значит, вы, ваше величество, предполагаете арестовать герцогиню? А когда именно?

— Завтра после возвращения из Сен-Дени, потому что вы. наверное, не забыли, что завтра назначено перенесение останков моего возлюбленного брата!

— Государь! — с бесконечной грустью сказала Екатерина. — Вы вызвали меня к себе, чтобы заняться политикой. Так забудем же на это время наши семейные скорби! Ведь тело Франсуа набальзамировано, и с его похоронами можно обождать.

— А для чего бы это?

— Государь, у меня дурные предчувствия относительно этой поездки в Сен-Дени. Вообще, по-моему, вы совершили громадную ошибку: сменить Лувр на Сен-Клу, Сен-Клу на Шато-Тьерри. Король должен быть в Лувре и никогда не покидать этого дворца, потому что там бьется истинный пульс государственной жизни. Ведь, когда хозяина нет, слуги распоряжаются по-своему в оставленном им жилище. В то время как вы были далеко от Парижа, Гизы безраздельно царили в нем.

— Их царству настал конец, государыня! Согласно показаниям монаха, герцогиню будут судить и присудят по крайней мере к пожизненному заключению. Королева снова пожала плечами и сказала:

— Государь, если бы вы захотели послушать меня, вы взяли бы двадцать преданных вам гвардейцев, поручили бы их герцогу

Крильону и приказали бы ему отправиться с ними к дому герцогини Монпансье, чтобы арестовать ее и отвести в Лувр, где найдется ублиетта, в которой герцогиня может просидеть до тех пор, пока у Валуа не будет наследника!

— Нет, это не годится, — возразил король, — я хочу, чтобы ее законно судили!

— Тогда поторопитесь с этим, государь, потому что завтра может оказаться слишком поздно: герцогиня успеет поднять против вас весь Париж!

— Но Париж совершенно спокоен!

— И море бывает спокойно перед бурей, а ведь гарнизон Лувра так слаб!

— О, — улыбаясь сказал король, — у меня найдется, чем подкрепить его! Не хотите ли посмотреть сами? — и король пригласил мать подойти к открытому окну.

II

В то время как происходил этот разговор, Мовпен занимался своими любовными делишками. Хотя он отнюдь не отличался не только красотой, но даже и привлекательностью, он все же имел значительный успех у женщин. Это объяснялось его ловкостью и умом, пленявшим придворных дам так же, как молоденьких гризеток Латинского квартала. В последнем-то и обретался в данный момент Мовпен.

Как-то еще перед отъездом из Парижа он познакомился с хорошенькой модисточкой, по имени Перина. Они провели вместе весь вечер, ужинали в кабачке, а потом гризетка разрешила Мовпену проводить ее к ней на квартиру. Она занимала скромненькую комнату на улице Львы Святого Павла. Эта комната помещалась под самой крышей и освещалась единственным, довольно большим окном, напоминавшим слуховое. Обстановку комнаты составляли кривой стол, хромоногая табуретка и довольно удобная кровать. Но Мовпен, подобно другим посетителям Перины, нашел, что там имеется все, что нужно…

После первого посещения Мовпен бывал у Перины не раз, но затем король вернулся в Сен-Клу, оттуда отправился в

Шато-Тьерри, и некоторое время Перина не видала своего дружка. Она уже примирилась с мыслью, что не увидит его больше никогда, и Мовпен заранее предвкушал, с каким восторгом встретит она его теперь. Он терпеливо шел по улице Святого Антония, как вдруг какой — то горожанин толкнул его.

— Болван! — крикнул Мовпен, который, как дворянин, не мог допустить, чтобы какой-то горожанин без церемонии толкнул его. Горожанин извинился, торопливо запахнул плащ, распахнувшийся при толчке, и поспешно прошел далее. Но, как ни быстро было это движение, Мовпен заметил, что под ним у горожанина виднеется рукоять пистолета.

Через некоторое время на Мовпена, бывшего, очевидно, в мечтательной задумчивости, налетел второй горожанин. Мовпен ткнулся локтем в его живот и попал на что-то твердое, что могло быть опять-таки только ложем пистолета.

«Однако! — подумал королевский шут. — Да они все вооружены!»

Он принялся с любопытством наблюдать за вторым горожанином и заметил, что тот нагнал первого, обменялся с ним таинственным знаком, и затем они пошли вместе. На ближайшем перекрестке к ним подошли еще двое, и все вчетвером отправились далее, свернув на улицу Львы Святого Павла. «Великолепно! Ведь нам по дороге!» — подумал Мовпен.

Посреди улицы четверо горожан остановились и постучались в дверь дома, бывшего как раз по соседству с домом, где жила Перина. Вскоре дверь открылась, и горожане вошли в дом.