Мои воспоминания (в 3-х томах) - Волконский Сергей Михайлович

Князь С. М. Волконский

Воспоминания

Часть первая

Лавры

Содержание:

   ГЛАВА 1. Росси -- Сальвини -- Любительские спектакли в Петербурге -- Памяти Алексея Стаховича -- Андрие -- Несколько впечатлений от Comedie Francaise

   ГЛАВА 2. Петербургская газетная критика -- Театральный муравейник -- Савина -- Давыдов -- Варламов -- Комиссаржевская -- Вопросы техники

   ГЛАВА 3. Памяти Модеста Чайковского -- Памяти Николая Николаевича Врангеля

   ГЛАВА 4. Немецкий театр: Бассерман, Моисеи, Рейнгардт -- Мейнингенцы -- Венский Burgtheater: Вольтер, Зонненталь, маленькая Hohenfels

   ГЛАВА 5. Итальянский театр -- Итальянский зритель -- Сицилийская труппа Грассо -- Новелли -- Ирвинг -- Цаккони

   ГЛАВА 6. Дузе -- Сара Бернар -- Режан -- Парижский смех

   ГЛАВА 7. Музыка в детстве и в юности -- Экснер -- Юлия Федоровна Абаза -- Антон Рубинштейн -- Александра Валериановна Панаева -- Алиса Барби -- Фелия Литвин -- Г-жа Решке -- "Тысяча вторая ночь"

   ГЛАВА 8. Оперные впечатления

   ГЛАВА 9. Жак Далькроз -- Дорны -- Вольф Дорн

   ГЛАВА 10. Хеллерау

   Лавр! Что может быть восхитительнее того, что этим звуком в нашем представлении вызывается! Символ всего высокого; символ высоких достижений и высоких признаний; символ высоких полетов, заоблачных парений. "Грозная вьюга вдохновенья", "облеченная в святой ужас и блистание глава", "смущенный трепет" и "величавый гром других речей". Какие только картины не встают в воображении нашем при воспоминании о крепком, зеленом, лоснящемся листке! От победителя на Олимпийских играх до венчания Петрарки в Капитолии; от увенчанного хмурого чела Наполеона до засыпанной венками, в улыбке утопающей танцовщицы; от красногубой задорной шансонетки, грызущей пахучие листы, до недвижного лика смерти, бледно почиющего в темно-живой зелени; от пыльного шелеста иссохших венков, перевитых блеклыми лоскутьями умолкнувших восторгов, до благоуханного пара, поднимающегося из кипящего котелка. Сколько вас, листьев, и как разно человек с вами обходится. И брызгами взлетающий в воздух зеленый фонтан, и дрожащими крылами ниспадающий, на землю возвращающийся дождь, и к земле клонящиеся, на плиту могильную ложащиеся ветки!.. Весь человек, и дух и прах его -- под лаврами.

   А само дерево? И как только это случилось, что именно его выбрал человек выразителем своих полетов, своих восторгов, своего благоговения? Но уж другой древесный знак был бы немыслим, как немыслим иной знак мира земного, кроме оливы, иной знак мира духовного, кроме пальмы, иной знак силы гражданственной, кроме дуба, иной знак скорби, кроме ивы плакучей. Дивное дерево -- могучие корни, своенравный ствол, странные ветви, таинственная шапка, священные листы. В шелесте их говорит история мысли человеческой, от оракулов древности до скончания земного мира. А запах их! Как они ломаются, когда их мнешь! Войдите в старый итальянский сад, в молчаливые ходы меж его зеленых стен; войдите в то время, когда только что пострижена садовником, выровнена ножницами темная растительная гладь. Слышите терпкий, живительный запах? Этим запахом дышат в своих зеленых углублениях мраморные изваяния; этот запах прорезают дерзкие, из мраморных скважин вырвавшиеся водометы; в безмолвии этого запаха каменные, мхом обросшие лохани с переполненных краев роняют ленивый лепет своих немолчно-звонных струй. Немолчная вода, немые изваяния и -- сильный запах растительной жизни сквозь раненые листья...

   Физическая сущность лавра погружается в покой, запах утешает, и целительный сок навевает дрему; духовная его сущность будит внимание, настораживает око, и лавры Мильтиада с раскрытых вежд Фемистокла отгоняли сон. Зато кто ими венчан, тот на них почиет. Путь к лавру -- в гору, из низин; лавр -- на горе, и все кругом -- внизу. До лавра -- труд, борьба, победа; за лавром -- слава; но не одна, кругом нее и лесть, и зависть, и яд "упоительного курева": все низины людские кишат под гордою, раскидистой главой, и змеи пресмыкаются и корчатся под дымом фимиама...

   Все это встает в моем сознании, когда берусь за перо, чтобы развернуть воспоминания о тех деятелях искусства, с которыми пришлось мне встретиться, поговорить о тех вопросах искусства, которым я уделял внимание на жизненном пути. "Лавры" я назвал первую часть моей книги. Думаю, понятно -- почему. Не об одном искусстве будет здесь, и боюсь даже, об искусстве меньше всего; но все -- от искусства. Ведь и от солнца -- расцветают цветы и зарождаются черви. Лучи Аполлона жгут и не знают, что они зажигают, а еще меньше знают, что зажигается от их отраженного света. Но лавр произошел прямо от его огня.

   Спасаясь от лучей вожделеющего бога, младая нимфа Дафна не могла нигде укрыться. Знойные стрелы преследовали, жгли ее; она изнемогала, руки взывали к небу, дыханье тяжелело, ноги отказывались -- отказывались и остановились, остановились и вросли в землю. Под горячим приближением влюбленного бога из вскинутых пальцев брызнули ростки зеленых листьев, зеленой купой поднялись длинные белокурые волосы, с последним проблеском достигнутого покоя закатились когда-то страстные глаза -- и юный трепещущий бог, настигнувший нимфу, остановился перед лавровым деревом...

   Такова история нимфы Дафны и бога Аполлона. Таково, по греческой мифологии, сей дивной сказке человечества, происхождение Лавра.

ГЛАВА 1

Росси -- Сальвини -- Любительские спектакли в Петербурге -- Памяти Алексея Стаховича -- Андрие -- Несколько впечатлений от Comedie Franpaise

   Я был гимназистом, когда приехал в Петербург знаменитый итальянский трагик Эрнесто Росси. Это было в 1877 году, и с тех пор -- мой интерес к вопросам театра. Никогда не забуду первого представления; он начал с "Отелло". Не могу описать впечатления. Это было что-то новое, громадное; новые стороны жизни, новые формы человечества, новый мир на нашей же земле. Помню, что все вокруг меня поблекло, потускнело: все реальное стало призрачно, и только это было действительно. В течение всего Великого поста, пока длились представления, я жил как во сне, я был в тумане. Мы имели абонемент, но пользовались каждым случаем, чтобы попасть в Мариинский театр. Родители были в дружеских отношениях с графиней Адлерберг, женою тогдашнего министра Двора, и часто мы ездили в большую министерскую ложу. Там была маленькая дверь и винтовая лестница, эта лестница была моим первым мостом в заветный мир сцены.

   Однажды я отдал капельдинеру письмо с просьбой отнести по адресу. Каюсь, следующий акт я плохо слушал -- так билось мое сердце. Но в антракте капельдинер вернул мне конверт, и я с гордостью показал родителям и брату фотографию Росси с собственноручной подписью. Фотографию эту я купил в магазине Дациаро и послал ему при французском письме, над которым прокорпел часа три... На следующем представлении мы с братом набрались храбрости и попросили капельдинера провести нас в уборную Росси. Мы застали нашего божественного Гамлета, курящего сигару. Мы представились; я сказал, что пришел поблагодарить за подпись. Помню совсем особенное впечатление, когда услышал, как этот же звонкий голос, который говорил с Офелией и с Горацием словами Шекспира, вдруг заговорил, обращаясь ко мне, обыкновенную житейскую дребедень. Мы с благоговением смотрели на разложенные и развешанные костюмы, на гримировальные карандаши, банки вазелина, лавровые венки и ленты. В уборной стояла суматоха от входящих и выходящих, от повторяемых вопросов, нерасслышанных ответов. Тут был Корсов, наш известный баритон, близкий друг Росси. В стороне стояла красивая полная белокурая женщина. "Вот хозяйка", -- сказал Росси. Это была француженка; он, как я узнал впоследствии, всегда возил с собой какую-нибудь временную подругу; эту звали m-me Gachet; она, улыбаясь, смотрела на нас; она держала в руке несколько лавровых листиков, пощипывала их красными губами, прикусывала белыми зубами и сказала, подмигивая: "Из этого будет хороший суп".