Осколок зеркала (сборник) - Сергей Юрьев

Сергей Юрьев

Осколок зеркала (сборник)

© Юрьев С.С., 2014

© ООО «Литературный Совет», 2015

КГБ – против упадничества и нигилизма

Это произошло в те «старые добрые» времена, которые теперь принято именовать «периодом застоя». Литература и прочее искусство на всей территории СССР, тогда ещё не бывшего, находились под неусыпным вниманием партии, правительства и «соответствующих органов».

На дворе стоял 1983 год.

Именно тогда в Ульяновском педагогическом институте возникло литературное объединение «Зеркало» – три студента-литератора и один историк собирались в свободных аудиториях, просто показывали друг другу свои стихи и песни и делились впечатлениями о новинках литературы. Изредка стихи Андрея Бузуева, Андрея Баранова, Владимира Ефремова и Сергея Юрьева публиковались в институтской многотиражке, и они не раз выступали со своими виршами на фестивалях «Студенческая весна», после чего девушки-сокурсницы нередко просили дать им переписать стихи – а это по тем временам была уже почти слава. И несмотря на то, что цензуру никто не отменял, казалось, никто не ущемлял свободы творить. Но, как впоследствии выяснилось, до поры до времени, пока литераторы-самородки не переступили определенную грань… Весной того же 1983 года на очередной встрече «великолепная четверка» решила: пора донести свои произведения до широкой читательской аудитории – издать литературный альманах «Третий сын». Название родилось почти сразу и споров не вызвало, но потребовало разъяснения для среднего читателя. В качестве эпиграфа Владимир Ефремов предложил цитату из трудов исследователя и популяризатора русских народных сказок Елизара Мелетинского: «Иванушка-дурачок глуп, с точки зрения его практичных, эгоистичных, здравомыслящих братьев, но обладает какой-то мудростью, которая в конечном счете дает ему преимущество…»

Поскольку доступ к немногочисленным ксероксам, которые были в то время в Ульяновске, был ограничен, сначала решено было прибегнуть к обыкновенной пишущей машинке – печать через семь копирок по пять раз обеспечила бы тираж в тридцать пять экземпляров. Но вскоре удалось получить доступ к ротатору! Теперь, конечно, мало кто знает, что это за «зверь», а между тем с помощью этой машины размножалась большая часть документов государственных и партийных органов. Сначала текст с помощью пишущей машинки печатался на специальной бумаге – восковке, а потом каким-то хитрым образом типографская краска выдавливалась сквозь нее уже на стандартные листы писчей бумаги. Так можно было получить сотни экземпляров, но было решено благоразумно ограничиться тридцатью двумя – по восемь на брата. Обложку нарисовал Андрей Бузуев, а Сергей Юрьев наделал с нее нужное количество фотокопий.

Конечно, скрывать от читателей свою первую книгу авторы не собирались, но чести увидеть эту библиографическую редкость удостаивались немногие – только ближний круг друзей и, разумеется, подруг. Год прошел относительно спокойно, но весной 1984 года Владимир Ефремов при большом скоплении народа – человек сорок – в городском клубе самодеятельной песни прочел лекцию о писателях-диссидентах Викторе Некрасове, Василии Аксёнове и, разумеется, Александре Солженицине… Рассказал их биографии, сделал обзор произведений.

Люди в сером явились ко всем одновременно! Хотя Андрей Баранов к тому времени уже закончил вуз и служил в армии, Сергей Юрьев прервал обучение и работал художником в одном из конструкторских бюро, а Владимир Ефремов и Андрей Бузуев готовились к сдаче госэкзаменов. «Третий сын» всё-таки попал в поле зрения КГБ – примерно за год до начала горбачевской перестройки.

В конце концов все отделались относительно легко – несколько довольно продолжительных «бесед» в «комнате для посетителей» с капитаном, майором и даже подполковником. Несколько рулонов бумаги с объяснительными «записками», где каждый обозначил свою «принципиальную политическую позицию»: «Против социализма, КПСС и всего советского народа мы ничего не имеем, но нас возмущают отдельные недостатки, которые мы непременно изживем и построим-таки коммунистическое общество». Хуже было то, что пришлось собирать разошедшиеся по друзьям и знакомым экземпляры «Третьего сына». Но, совершенно не сговариваясь между собой, все авторы заявили, что напечатано было экземпляров то ли десять, то ли пятнадцать… Так что в итоге далеко не весь тираж осел в архивах КГБ.

Впрочем, и сами сотрудники грозной спецслужбы понимали или даже знали, что скоро грядут перемены, а сама «спецоперация» была затеяна, как оказалось, в рамках кампании по усилению партийного и комсомольского контроля над молодежью. Чтобы 2 сентября 1984 года первый секретарь Ульяновского обкома КПСС Геннадий Васильевич Колбин мог заявить на посвященном этой кампании заседании партийно-хозяйственного актива: «А там, где ослабевает наше идейное влияние, появляются сорняки безыдейщины. Некоторые студенты «нашли выход» из положения, создали своё объединение «Зеркало» и начали подпольно издавать журнал, помещать в него стихи, наполненные политическим нигилизмом, упадничеством. И ни партком, ни комитет комсомола не дали вовремя принципиальной политической оценки подобному «творчеству».

Впрочем, кагэбэшники сами дали творчеству четырех поэтов «принципиальную политическую оценку». Кроме изъятого альманаха, они потребовали для ознакомления другие рукописи авторов. А возвращая прочитанное, «товарищ майор» попросил оставить ему несколько листков со стихотворениями – для личной библиотеки…

Зеркало

Андрею Тарковскому

В прозрачности бездоннойЖивут добро и зло,В ней, словно на ладони,Мир, хрупкий, как стекло.

Боюсь – прикосновенье,И выпадут, звеня,Осколки от Вселенной,Осколки от меня.

Судьба тебе наивноПророчит черный фрак,А мир стеклянным ливнемУже летит во мрак.

Но в рамках отраженья –Скольженье детских снов,В поэзии движенья –Движение стихов.

И время не рассудит –Идет за годом годПереложенье судебНа музыку забот.

По жилам отраженнымТечет живая кровь…И мир перерожденный,И я, живущий вновь.

Оптимистические миниатюры

Услуги, выслуги, заслугиНа мир накинули узду.Одни идут за вечным плугом,Другие топчут борозду.

Век неприкаянный и тесныйЛежит на сломанных весах,И прежде чем Христос воскреснет,Его распнут на небесах.

Из тысячи истин довольно одной,А может быть, даже и этого много…Века исчезают за нашей спиной,И новое время не помнит былого.

Во всем потакая ослепшей судьбе,Дороги запутались в гордиев узел.Какую ж из истин оставить себеИз тех, что для этого мира – обуза…

Не будет ни похвал, ни воздаяний –Идем на смерть за крикунами вслед,Давно уже устав от предсказанийГрядущих поражений и побед.

Земля тесна, а небо – и подавно,И пусть бежит испытанная рать,Себе не доверяя в самом главном –В уменье жить и в праве умирать.

Ни в радости, ни в грусти нет спасеньяОт бесконечной суеты сует,Но в суматошной сутолоке летПорою к нам приходит отрезвленье.

Мы все живем на свете как придется –У каждого свой враг и свой кумир.И слава богу – так устроен мир:Душе всегда отдушина найдется.

Мы шли по кручам, не боясь упасть.Не били грозным идолам поклоны,Играли с шулерами в преферанс,Стрелялись с дуэлянтами в законе.Пусть против нас – нечестная игра,Пусть рыли нам заранее могилы,А мы добра искали от добраИ находили.

Не выживших надежд не перечислить,Но только вновь – чем дальше, тем больнейОсколки старых одичавших истинСкребутся в стенки памяти твоей.

Что говорить – потери есть потери,Но век терпенья – не Великий пост…Пусть ляжет путь наш испытаньем верыИ верности тому, что не сбылось.

Нам свобода дана от Бога,С прошлым вечное сводит счеты,Нас несут по слепой дорогеПерекаты хмельной свободы.

И летят за окном вагоннымВереницы поселков дачных…Пересохшие «рубиконы» –Под закатом, упавшим навзничь.

Не слышен зов охотничьего рога,Не слышно крика боевой трубыТам, где живут играющие боги,Сойдя с пути коварства и борьбы.

Земля и небо не стоят на местеПод искорками вечных фонарей,И что с того, коль сложены созвездьяИз мячиков в Божественной Игре.

Какой-то мост над медленной рекой,Какой-то дом за редким частоколом,Какой-то мир под крышей голубой,Какой-то бог в своей привычной роли.

Старинное молчание храня,Сегодня он горшки оставил в печиИ занят сотворением огня,Над первой искрой вновь ссутулив плечи.

Эта ночь не закончится вдругПробуждением после рассвета,В ней предчувствие скорых разлукИ знакомые запахи лета.

В ней усталый и сдержанный смехИ невидящих взглядов сплетенье,В ней какой-то простительный грех,На который способны растенья.

Когда расставлены все запятые,А точки повисли уже над бумагой,Молчат и святые, и понятые,Кто с трепетом в сердце молчит, кто с отвагой.

А годы стремительней всё и короче,Кончается время – являются сроки…У каждой дороги – по паре обочин,И где-то конец есть у всякой дороги.

Мы – в земле нераспаханной зерна