Берегите матерей! - Расул Гамзатов

Расул Гамзатов

Берегите матерей

Воспеваю то, что вечно ново.И хотя совсем не гимн пою,Но в душе родившееся словоОбретает музыку свою.

И, моей не подчиняясь воле,Рвется к звездам, ширится окрест…Музыкою радости и болиОн гремит — души моей оркестр.

Но когда скажу я, как впервые,Это Слово-Чудо, Слово-Свет, —Встаньте, люди!Павшие, живые!Встаньте, дети бурных наших лет!

Встаньте, сосны векового бора!Встаньте, распрямитесь, стебли трав!Встаньте, все цветы!.. И встаньте, горы,Небо на плечах своих подняв!

Встаньте все и выслушайте стояСохраненное во всей красеСлово это — древнее, святое!Распрямитесь! Встаньте!.. Встаньте все!

Как леса встают с зарею новой,Как травинки рвутся к солнцу ввысь,Встаньте все, заслышав это слово,Потому что в слове этом — жизнь.

Слово это — зов и заклинанье,В этом слове — сущего душа.Это — искра первая сознанья,Первая улыбка малыша.

Слово это пусть всегда пребудетИ, пробившись сквозь любой затор,Даже в сердце каменном пробудитЗаглушенной совести укор.

Слово это сроду не обманет,В нем сокрыто жизни существо.В нем — исток всего. Ему конца нет.Встаньте!..Я произношу его:«Мама!»

Часть первая

ЧЕРНЫЕ ШАЛИ НАШИХ МАТЕРЕЙ

«Берегите маму».

1

Вызвали домой.Сказали позжеРодичи, смотря печально:— Друг!Твой отец лежит на смертном ложе.Приготовься к худшей из разлук.

Встал я у отцовского порога,Сдерживая тяжкий стон в груди.Старшая сестра взглянула строго:— Мама у отца… Ты обожди…

Счет вели часы. И ночь густела.В дверь гляжу, открытую слегка…На руке отцовской пожелтевшей —Сморщенная мамина рука.

Я поверил: всех сильней на светеСмерть —Она способна оторватьДруг от друга тех,                     кто полстолетьяОб руку прошли, —                     отца и мать!

А часы минуту за минутойМедленно роняли в черноту…Тихо притворил я дверь, как будтоОпустил могильную плиту.

Я расслышал слово расставанья.— Хандулай, — отец привстал слегка,Близится конец повествованья,Пишется последняя строка.

В голосе отца и боль и жалость.— Хандулай, не избежать судьбы.Показалось мне, что поломалосьСредь дороги колесо арбы.

Средь дороги?! Кончились дороги!Пресеклись пути любви, забот…Что в итоге? Подведем итоги,Прожитых годов окончен счет.

…Дверь внезапно подалась скрипуче:Растворилась тихо. Это матьВ старом платье, черном, точно туча,Вышла, шепчет что-то… Не понять…

Вижу, лоб ее покрылся потом,Плачет мама, муки не тая…— Подойди к отцу. Тебя зовет он… —Меркнет лампа.— Папа, это я…

— Ты, сынок? —Чуть приоткрылись веки,Взгляд чуть-чуть зажегся — и погас.Эту ночь мне не забыть вовеки.— Вот и наступил прощанья час.

Смерти угодил я под копыта,Видно, в стремя встал не с той ноги.Душу дома, маму, береги ты;Слышишь, сын мой, маму береги!

И замолк навек. Отца не стало…Но звучаньем прерванной строкиВсе кругом гудело, рокотало,Повторяло:— Маму береги!

Хлынул дождь — и все в горах намокло,Разбежались по воде круги…Слышу: через крышу, через стеклаМолят капли:— Маму береги!

Слышу: листья шепчут за стеною:«Мама, — это дерево родное!»Голосом отца твердит земля:«Мать — весь мир, и рощи, и поля».

Яростно бушует непогода,В черном небе не видать ни зги…Грохот грома — голос твой, природа,Просит каждый час любого года:«Душу мира, маму, береги!»

Мать теперь одна. Остались мамеЛишь воспоминанья да печаль.Горлица с подбитыми крылами,Черную надела мама шаль.

2

Мама, и ты в свой час                черную шаль надела,Шаль, у которой концы                от горьких слез солоны,Кос молодых черноту                укутала тканью белой,Черной прикрыть пришлось                белый блеск седины.Точно волокна туч,                точно дымов волокнаСбросил на белый снег                буйного ветра порыв,Словно бы лампы свет,                льющийся тихо в окна,Злой потушили рукой,                наглухо ставни закрыв,Черная, черная шаль,                древняя шаль горянок!Вас, отошедших в вечность,                длящийся век наказ.Нет у ней бахромы,                вышивок нет багряных…Носят ее живые —                значит, помнят о вас!..

Движутся черные тениВесны, осени, зимы.Длится, не убывая,Траурный их черед.

И — мне теперь сдается —Колокол Хиросимы,Колокол поминальный,Он и над ними поет.

Движутся черные шали.Все же их что-то много!..Слышится мне над нимиМерный, тяжелый звон.

Словно гора АхульгоВсе еще бьет тревогуИ насыщает воздухМузыкой похорон.

Черная горская шаль,                с детства ты мне известна,Издавна почитаю                тихую скорбь твою.Песни твоей печаль,                хотя она бессловесна,Я до конца понимаю,                вместе с тобой пою.

Я — черная шаль,И черна потому,Что ныне печальУ кого-то в дому.

Средь ночи беззвездной,Средь белого дняНет в мире покроваПечальней меня.

Я — черная тучаНад вешней долиной,Воронье пероНа груди голубиной.

Гроза, что затмилаСияющий день,Загубленной радостиЧерная тень.

Я — черная шаль,Я черна оттого,Что носит сиротство меняИ вдовство.

В сердцах матерейЯ живу неустанно.В груди дочерейЯ — как черная рана.

Черна, как печаль,Моя чернота.Я — черная шаль,Я — поминок фата.

Я горе хранюПод своей чернотой,Меня надеваютПолночной порой.

Меня не снимаютСредь белого дня.Нет в мире покроваПечальней меня.

3

— Скажи мне, всегда ли ты черной была?Быть может, когда-то была ты бела?

— Как пена морская, была я бела,Как белые чайки, по сини плыла,Как чайки, что, пены коснувшись слегка,Уносят ее белизну в облака.

Была белопенной, молочной такой,Когда твоя мама была молодой.Когда ей поднес луговые цветыОтец твой… И был он моложе, чем ты,

Подтянутей, строже по стати и сути.Учился отец твой не в Литинституте,И много трудней, чем живете вы все,Он жил — сирота, муталлим медресе.

…Пошли на базар продавать вороного,И вот на плечах у невесты — обнова.Помазали медом невесте уста:— Пусть жизнь твоя будет сладка и чиста.

О, как я плясала на свадьбе у них…Смотрел на невесту влюбленный жених!..Поэт, он тогда о стихах позабылИ глаз восхищенных с тебя не сводил,На палец мою намотав бахрому…

— Так что ж изменила ты цвет?.. Почему?

— Ах, свадебный пир еще длился в ауле,А черная весть прилетела как пуля,Дурное — оно как на крыльях спешит:На фронте врагами был родич убит.

На землю чужую, от дома далеко,Упал он, сраженный, и сгинул до срока,И буркой прикрыли его земляки.А мама печальную песню ЧанкиЗапела о том, как поверженный палВдали от отчизны отважный Батал.И слезы катились по мне то и дело,И я все мутнела, и я все чернела…

— Скажи, что еще приключилось с тобою?Была ли когда-нибудь ты голубою?

— Была… Голубей, чем небесный атлас,Была я в тот самый торжественный час,В тот день, для отца твоего незабвенный,Когда твоя мама с покоса не сено —Дитя привезла, прошептала, смутясь:«Хоть сына вы ждали, но дочь родилась!»

Отец твой — а это вы знаете с детства! —Вдруг весь просиял, точно солнце, отец твой,Взял на руки дочь, и услышал Хунзах:— Смотрите!.. Весь мир у меня на руках!

Ребенок! Но есть ли созданье чудесней?!Да будешь ты, дочка, той первою песней,С которой встречают весеннюю рань!Купил он для мамы лазурную ткань,Чтоб маму и дочь обходили невзгоды,Чтоб не было к дому пути для врага —По старой примете                           над дверью у входаПрибил он витые бараньи рога.

А мама, лазурной окутана тканью,На крышу взойдя, источала сиянье,Глаза ее были синее, чем тотВ Сорренто тобою увиденный грот.

— Куда же девалось сиянье лазури?..

— Оно потонуло в печали и хмури,И может ли рог — хоть витой, хоть какой —Препятствовать натиску злобы людской?!Лазурь мою смыло слезою соленой…

Какой только я не была!                                   И зеленой,Как в Африке знойной могучий банан.Лиловой была, как просторы полян,Что в мае коврами фиалок одеты.Была и кофейного теплого цвета,Оранжево-желтой была, как закат,Была золотистою, как листопад,И серой, как надпись на старом кинжале, —Цвета перемены судьбы отражали.

И злобная зависть, вражда, клеветаЗлорадно гасили живые цвета.Чуть искорка счастья затеплится в недрах,Как тут же потушит недремлющий недруг.

— Но разве все лучшие люди землиВеселые краски сберечь не могли?

— Веселые краски?! Да как уберечь их,Когда все бело от костей человечьих,Когда по дорогам шагает войнаИ кровью земля напилась допьяна?!

В те годы тела устилали равнины,И души солдат, словно клин журавлиный,По небу летели, как в песне твоей, —Той песне, какую сложил ты поздней…Весь мир пропитался и горем, и злобой.«Веселые краски»! Сберечь их попробуй!

И стала я тусклою, словно зола.Казалось, надежда навек умерла,Казалось, цвета я меняла напрасно…

— Скажи, а была ты когда-нибудь красной?

— Была я, как пламя пожара, ярка.Но спрячешь ли пламя на дне сундука?..Из мрака поднимется к небу светило.Все красное мама твоя раздарилаБойцам — партизанам, героям Хунзаха,Чтоб красной звездою сверкала папаха,Чтоб, в бой устремляясь, могли смельчакиУкрасить шинели свои и штыки.

В семнадцатомЖенские красные шалиЗнаменами гордыми в небо взмывали.Потом из остатков пробитых знаменТебе — пионеру — был галстук скроен.

Прекрасные ленты багряного цветаВились на пандуре Махмуда-поэта.Когда же навеки замолк наш певец,Упавший пандур подхватил твой отец,И ленты взметнулись по-прежнему алоПри звуках «Заря обновленная встала»…

Над миром весенняя встала заря,И мир обновился, пылая, горя,Ты — отпрыск Гамзата, ты — сын его третий,На землю явился на раннем рассвете.И, может быть, ты потому и поэт,Что мама тебя завернула в рассвет.

— Все верно… Но гибли в горах сыновья.Война раздирала родные края.Аулы, враждуя, точили кинжалы…Так что же ты черною снова не стала?

— Послушай! Боюсь я, что в дальних скитаньяхСовсем позабыл ты о старых преданьях.Ты вспомни былое, ты вспомни рассказ,Который от мамы ты слышал не раз.

Говорят, в былые годыДва могучих древних родаДруг на друга шли войной —Тесен им аул родной.

Род пред родом громко хвастал:— Мы заткнем за пояс вас-то!Первый род: «Мы всех сильней!»Род другой: «А мы — древней!»

И случилось же такое,Что в одну влюбились двое,Два противника — в одну.Два врага — в одном плену.

И, как водится в Хунзахе:Оба, пышный мех папахиНахлобучив до бровей,В бой торопятся скорей!

Видно, посчитав от дури:Если, мол, в овечьей шкуреУ джигитов голова —Сам джигит сильнее льва.

Тот кричит: «Моя невеста!»А другой: «Ты здесь не вейся,Я давно ее жених!»Прочь сбежать бы от двоих!

Тот платок срывает пестрый,А соперник саблей остройПолкосы у милой — хвать!«Не хочу, мол, уступать!»

Бурку мигом разостлали.Кровь бежит по синей стали.Сабли блещут, бой кипит —Пал один. Другой убит.

Все забыли о невесте,Помнят лишь о кровной мести.Стоны. Выстрелы. Резня —На родню идет родня.

И в одном роду все женыВ черной ткани похоронной.Кто изранен, кто убит,Плачут девушки навзрыд.

А в другом роду иное.Не вздыхая и не ноя,Порешили жены тамСлез не лить — назло врагам!

— Не наденем черной ткани!Ни стенаний, ни рыданийНе услышит враг от нас!Вместо плача — только пляс!

Только смех, веселье, пенье.Храбрецов не станет мене,Сколько их не режь, не бей!Жены сели на коней.

Смотрят весело и дерзко.Туго стянута черкеска,Под папахой — змеи кос.Здесь не льют и в горе слез.

Здесь ни жалобы, ни стона.Волей крепкой, непреклоннойЭти женщины сильны,И отважны их сыны.

— Ну, вспомнил предание старое это?Постиг, почему не сменила я цвета?Сказал твой отец, и послушалась мать, —Мол, траур не время сейчас надевать.

Отец говорил ей: «Сдержи свою жалость!»Ушел на войну он. А мама осталась,На крыше стоит над сплетеньем дорог,Дрожа на ветру, точно слабый росток.

Но силы находит росток понемногу.Стал деревцем он. Осеняет дорогу,Сияет на тоненькой веточке плод,Светает.Желанное утро грядет.

4