Волчье отродье - Майкл Шейбон

Шейбон Майкл

Волчье отродье

МАЙКЛ ШЕЙБОН

ВОЛЧЬЕ ОТРОДЬЕ

Рассказ

Перевод с английского Н. Жутовской и М. Шерешевской

Когда подозреваемый в том, что он и есть Насильник с Франклинова водоема, предстал перед судом, несколько женщин, его жертв, выступили в печати, назвав себя. Вина этого человека в конечном итоге была доказана, он был осужден и приговорен к пятнадцати годам тюремного заключения в Пеликан-бей. Был он широко известным тренером и преподавателем математики в средней школе Долины и за отменные успехи на двух этих поприщах удостоен награды штата. Два десятка его учеников, нынешних и бывших, вкупе с директором школы рвались дать показания в суде и засвидетельствовать его блестящую характеристику. Именно это - солидное положение, которое насильник занимал среди своих сограждан, да еще неверное истолкование главного свидетельства против него - побудило некоторых из его жертв сбросить покров анонимности, которую полицейское управление Лос-Анджелеса и газеты им гарантировали, и поведать свои горестные истории не только присяжным, но и всему свету. Вторая по счету жертва насильника среди этих женщин, однако, не числилась. Она подверглась нападению 7 августа 1995 года, когда в вечерних сумерках совершала пробежку трусцой вокруг озера Голливуд. Это время было излюбленным у преступника, а место одним из трех, избранных для охоты на женщин. Двумя другими были водохранилище Стон-каньон и Франклинов водоем. Постоянство в выборе времени и места и помогли наконец 29 августа его накрыть. А за день до этого ареста еле заметная розовая метка на тесте, опущенном в мочу, возвестила второй жертве насильника, Каре Глензман, что она беременна.

Кара, агент по найму кино- и телестатистов, была замужем за телеоператором Ричардом Кейсом. И ей, и ему было по тридцать четыре года. Встретились и сошлись они еще студентами Баннельского университета и к моменту насилия уже десять лет как состояли в законном браке. За двенадцать лет совместной жизни они друг другу никогда не изменяли, и за все эти годы Кара ни разу не забеременела, ни случайно, ни когда все для этого делала. В последнее время непрерывная череда регулярных месячных являлась источником горечи, размолвок, бурных объяснений и взаимных обвинений, омрачивших их семейную жизнь. В тот день, когда ее изнасиловали, Кара, что уж скрывать, побывала у адвоката, друга ее лучшей подруги, которого уклончиво, но с тайной надеждой расспрашивала, какие есть пути и процедуры для получения развода в Калифорнии. Насилие над собой она восприняла как возмездие за то, что так гадко предала Ричарда, и вполне возможно, даже если бы она не обнаружила, что зачала от Деррика Джеймса Купера, все равно не присоединилась бы к тем женщинам, которые в конце концов решились заговорить в открытую.

Первое, что сделала Кара, как только получила подтверждение гинеколога, договорилась об аборте. Решение было принято незамедлительно, пока она еще полулежала на шуршащей гладкой бумажной подстилке акушерского кресла, чувствуя, как крутит у нее в животе от отвращения к комочку серых клеток, которые растут в ее чреве. Врач, чьи усилия за последние пять лет приводили лишь к обратному результату, сказал, что ее понимает, и назначил операцию на завтра, на вторую половину дня.

За ужином из взятых в ресторане индейских блюд, которые они ели, лежа в постели, потому что Кара все еще опасалась выходить в сумерки, она сказала Ричарду, что беременна. Он принял эту новость с тем меланхолическим спокойствием, какое охватило его примерно три дня спустя после прискорбного происшествия, когда он прекратил каждые два часа звонить расследующему это дело детективу и навсегда осушил невольно набегавшие слезы. Стиснув Каре руку, он вперил глаза в тарелку, балансирующую на одеяле в ложбинке у согнутых в коленях ног. Он тогда бросил работу на середине съемок и три недели ничем не занимался, а только ухаживал за Карой, безраздельно отдавшись служению ей, удовлетворяя все ее потребности. Но кроме сочувственных вздохов и напоминаний - поешь, оденься, позвони такому-то - ему, казалось, нечего было ей сказать. И его молчание о главном - о том, что с ней произошло - обижало и раздражало ее, хотя она и убеждала себя, что он онемел от горя, для выражения которого никогда не находил должных слов.

На самом деле Ричард молчал из страха перед тем, что случилось бы, осмелься он выложить начистоту чувства, которые им владели. В своем воображении в какие-то минуты на протяжении дня - переключая приемник, листая газету до той страницы, где печатались очки на последнем боксерском матче, он истязал, изничтожал, убивал насильника, и кроваво-пунцовое марево вставало перед глазами. Или вдруг в три часа ночи, лежа на их просторной пуховой постели рядом с прислонившейся к нему во сне Карой, он просыпался от ужаса, что никакая он не защита ей, доверчиво спящей в его объятиях. Полиция, адвокаты, репортеры, психотерапевты и эти, как их - из социальной сферы - все они шуты гороховые, нравственные пигмеи, лжецы, презренные шарлатаны и обманщики. Но самое худшее - он обнаружил, что чья-то жестокая рука обвила ему сердце пылающими проводами отвращения к жене. Как ему было выразить все это? И кому?

В тот вечер, когда они доедали свой укромный ужин, Кара попыталась выжать из него хоть два слова. Хотя бы уклончивую фразу о протеинах, которые они так усиленно и долго старались выработать сами, потратив на это годы и десятки тысяч долларов, поглощаемые счетами медиков, и которые наконец были прописаны в ней - пусть варварской рукой, - а теперь, завтра, за десять минут будут выскоблены и стерты. Должен же он что-то чувствовать.

Ричард пожал плечами, поиграл серебряной вилкой, поворачивая ее туда-сюда, словно искал на ней пробу. Сколько раз за последние несколько лет он едва удерживал готовое сорваться с языка признание, что он вовсе не жаждет иметь детей, что его преследует неколебимое чувство, что их брак, если на то пошло, бесплоден не только в буквальном смысле.

Однако прежде чем он набрался духу врезать ей, что завтра он с удовольствием - нет, с облегчением - будет наблюдать, как из нее выскребут этого ублюдка, она сорвалась с кровати, промчалась в ванную, и там ее вырвало всеми экзотическими блюдами, которые она только что съела. Ричард, радуясь, что такого рода обязанность он исполнит в последний раз, встал и последовал за ней - придержать спадавшие ей на лицо волосы. Она не пустила его, гаркнула: пусть закроет дверь и оставит ее одну. Из ванной она вышла бледная, опустошенная, но вполне владея собой.

- Я это завтрашнее дело отменяю, - бросила она ему.

И тут, после того, как он так долго молчал, он смог лишь машинально сказать:

- Понимаю.

Ничего другого ему не оставалось.

Беременность пошла Каре на пользу. Приступы тошноты - а ее выворачивало наизнанку - за несколько первых недель прошли, оставив у нее чувство, что она очистилась от въедливого зловония и мерзкого пота, сопряженных с учиненным над ней насилием. Она перешла на строгую, богатую белками диету, исключавшую жиры и сахар. Она купила соковыжималку и стала приготовлять смеси даже из несовместимых фруктов и овощей, и от этих смесей шел аромат, как от нижних частей газонокосилки в дождливое лето. Она стала ходить на гимнастику в Студио-Сити, где подружилась с одной особой, сыгравшей маленькую роль в какой-то плохонькой кинокомедии и собиравшейся разродиться за день до Кары.

Кара очень следила за всем, что попадало в ее тело, холила его и лелеяла, умащивала и массировала, протирала лосьонами и контролировала его испражнения. И оно - ее тело - реагировало именно так, как писалось в книгах, которые она читала. Она прибавила в весе, но ровно столько, сколько требовалось. И все вторичные признаки - начиная от увеличения молочных желез до легких приступов головных болей и изжоги - появлялись на редкость обнадеживающе в положенное время - прямо как по расписанию.

В первое время ее удивляло, что она так хорошо себя чувствует, что у нее так легко на душе, что так безоблачно проходит каждый день. После того страшного вечера у озера Голливуд, который вполне мог свести ее жизнь на нет, она цвела, и с каждым днем ее становилось все больше. И этот ребенок, вопреки омерзительному мгновению, когда он зародился, - о, этот запах горячей пыли и мексиканского шалфея в ее ноздрях, эта вспышка боли в глубине глаз, когда ее голова стукнулась о землю! - этот ребенок, теперь она так чувствовала, был сотворен целиком из ее вещества, изваян ее рукой. На него шли ее тромбоциты и антитела, укрепляемые кальцием, который она принимала, орошаемые восемью бутылочками ключевой воды, которую она ежедневно выпивала. Она ушла с работы; она продиралась сквозь романы Троллопа. К концу шестого месяца она могла проводить так день за днем, даже не замечая, как счастлива.

За те шесть месяцев Ричард Кейс совершенно пал духом. То, с каким легким сердцем Кара не замечала его потерянности, измеряло, на его взгляд, ширину разверзшейся между ними бездны. Его разговоры с ней, никогда не отличавшиеся многословием, теперь сократились до односложных реплик итальяшки из вестерна. Приятели, чье общество он всегда расценивал как балласт, необходимый для большей устойчивости супружеского судна, перестали включать его в свои планы. Что-то, как они выражались, съедает его. Впрочем, ясно что - насильник; высокий, красивый, мускулистый, бывший игрок Всеамериканской сборной, еще юнцом установивший рекорд штата в беге с препятствиями на четыреста метров, он за одну яростную минуту сделал то, чего Ричард не смог спроворить за десять лет законного брака в любви. Такое было хуже рогов, потому что соперник Ричарда даже соперником не был. Этого Деррика Купера даже презирать было смешно - животное, не заслуживающее никаких чувств со стороны оскорбленного мужа. В результате Ричард попал в ужасное положение: видя каждый день, как растет у его жены живот, темнеют соски и таинственная лиловатая полоска тянется по расплывшемуся пространству от пупка к промежности, он вынужден завидовать злу, жаждать его энергии. Полуироничная нотка, придававшая развлечениям Ричарда и его друзей слегка шаловливый тон, покинула Ричарда. Какое-то время он продолжал ходить с приятелями на скачки, курить сигары, играть в гольф, но каждый проигрыш воспринимал чересчур серьезно, затевал драки, обижался, стал невыносим. А однажды в субботу его лучший друг застал его плачущим в мужском туалете Санта-Аниты. После этого случая все интересы Ричарда сосредоточились на работе. Он брался за любые заказы - даже за те, какие прежде отмел бы с порога, - лишь бы поменьше бывать дома. Он отказался от доминиканских сигар и перешел на дешевые сигареты.