Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2 - Лев Гомолицкий

Сочинения русского периода

в трех томах

СТИХОТВОРНЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ

Стихотворения, не вошедшие в печатные и рукописные  сборники или циклы и извлеченные из периодических изданий и рукописей

397[1]

Блаженство

 По глади лужицы резвился во-домер, песчинки – скалы тихо про-плывали, а в глубине, где мутенсвет и сер, рождались тысячи ижили и желали. Чудовища-ли-чинки, мураши, хвостатые, глаза-стые, мелькали. Стояли щепочкив воде на полпути, шары воз-душные, качаясь, выплывали. Мерцая радостно, созданьицеодно – неслось в водоворот су-ществованья. Все было для негои для всего оно, и не было пе-чали и страдания. Пока живет –летит куда несет. Сейчас егочудовище поглотит... То жизнен-ный закон... Нет страха, нет за-бот... Блаженством жизненнымза то созданье платит...

––––

 В вонючей лужице блаженству-ет микроб. В чудесном мире ве-ликан прекрасный, живя, срубилсебе просторный гроб и сел надним безумный и несчастный.

398[2]

Взятие города (Отрывок)

 Уж смылись флаги красною пенóю над ошалевшей зло-бою толпою, оставив трупы черные в песке, как после бури вмутный час отлива. Но слышались раскаты вдалеке. Внезапно днем два пробудивших взрыва. И началось:сквозь сито жутких дней ссыпались выстрелы на дно пустыхночей; шрапнель стучала по железной крыше, а черные же-лезные шмели врезались шопотом, крылом летучей мыши, иразрывались с грохотом вдали. Дымки гранат широкими шагами шагали между мертвымидомами, где умолкало пение шмеля; и брызгали из-под ступнейгремящих железо, камни, щепки и земля – все оглушительней,настойчивей и чаще. Глазами мутными я различал впотьмах на стенах погре-ба денной грозы зарницы, что через Тютчева предсказаны встихах; хозяев бледные растерянные лица; и отголоском вслухе близкий бой, как хор лягушек ночью вдоль болота – водно звучанье слившийся стрельбой; и хриплый лай за садомпулемета. Как туча сонная, ворча, блестя грозой, ворочаясь за ближ-ними холмами, застынет вся внезапной тишиной, но в тишинешум капель дождевой растет, пока сверкнет над головами, такбой умолк – в тиши, страшней громов, посыпался на городчмок подков... Не сон – рассвет взволнованный и тени летящих всадни-ков, горящий их кумач. Двух обвиненных пленников «в измене» на пустырь ря-дом проводил палач. Сквозь грозди нежные акации и ветвиих напряженные я подглядел тела навытяжку перед величьемсмерти. Без паруса, без шумного весла по голубому небу, расцве-тая, всплывало солнце – ослепленье век. Вода потопа, верноопадая, качала с пением торжественный ковчег.

(«Четки».– «Скит»)

399[3]

Жатва

 Ребенком я играл, бывало, ввеликаны: ковер в гостинойпомещает страны, на нем раз-бросаны деревни, города; рас-тут леса над шелковинкойречки; гуляют мирно в их те-ни стада, и ссорятся, воюя,человечки. Наверно, так же, в пенеоблаков с блестящего в лучахаэроплана парящие вниманьемвеликана следят за сетьюулиц и садов, и ребрами овра-гов и холмов, когда качаютголубые волны крылатый челннад нашим городком пугаю-щим, забытым и безмолвным,как на отлете обгоревшийдом. Не горсть надежд беспамят-ными днями здесь в щелиулиц брошена, в поля, гдепашня, груди стуже оголя, зи-мой сечется мутными дождями.Свивались в пламени страни-цами года, запачканные глинойогородов; вроставшие, как рак,в тела народов и душнымсном прожитые тогда; – сце-нарии, актеры и пожары –осадком в памяти, как будтопрочитал разрозненных сто-летий мемуары. За валом вал, грозя, пере-летал; сквозь шлюзы улиц подорожным стокам с полей тек-ли войска густым потоком,пока настал в безмолвии отлив.Змеится век под лесом вере-ница, стеной прозрачной зем-ли разделив: там улеглась,ворочаясь, граница.

–––––

 За то, что Ты мне видетьэто дал, молясь, теперь яжизнь благословляю. Но итогда, со страхом принимаядни обнаженные, я тоже нероптал. В век закаленьякровью и сомненьем, в мириспытанья духа закаленьемтравинкой скромной вросший,от Тебя на шумы жизни отзву-ками полный, не отвечал дви-женьями на волны, то погло-щавшие в мрак омутов, без-молвный, то изрыгавшие, играяи трубя. В топь одиночества, в лесадуши немые, бледнея в ихдыханьи, уходил, и слушал яоттуда дни земные: под ихкорой движенье тайных сил. Какой-то трепет жизни сла-дострастный жег слух и взгляди отнимал язык – был лико-ваньем каждый встречный миг,жизнь каждой вещи – явнойи прекрасной. Вдыхать, смот-реть, бывало, я зову на солн-це тело, если только в силе;подошвой рваной чувствоватьтраву, неровность камней, мяг-кость теплой пыли. А за ра-ботой, в доме тот же свет: повечерам, когда в горшках дро-жащих звучит оркестром наплите обед, следил я танецотсветов блудящих: по стенамгрязным трещины плиты пото-ки бликов разноцветных лили,и колебались в них из темно-ты на паутинах нити серойпыли.

–––––

 Но юношей, с измученнымлицом – кощунственным на-меком искаженным, заглядывалпорою день буденный на днокирпичных стен – в наш дом:следил за телом бледным, не-умелым, трепещущим от каж-дого толчка – как вдохно-венье в сердце недозрелом, ина струне кровавой языкасольфеджио по старым нотампело. Тогда глаза сонливые огняи тишины (часы не поправля-ли), пытавшейся над скрежетомплиты навязывать слащавыемечты, неугасимые, для сердцапотухали: смех (издеватель-ский, жестокий) над собой, своеже тело исступленно жаля,овладевал испуганной душой.Засохший яд вспухающих уку-сов я слизывал горячею слю-ной, стыдясь до боли мыслей,чувств и вкусов.

–––––

 Боясь себя, я телом грелмечту, не раз в часы вечернихожиданий родных со службы,приглушив плиту, я трепеталот близости желаний – убитьвселенную: весь загорясь огнемлюбви, восторга, без пития ипищи, и отдыха покинутьвдруг жилище; и в никуда сбезумием вдвоем идти, покаеще питают силы, и движутмускулы, перерождаясьв жилы. То иначе –: слепящий мок-рый снег; петля скользящаяв руках окоченелых и без-различный в воздухе ночлег,когда обвиснет на веревкетело. В минуты проблеска,когда благословлял всю меру сла-бости над тьмой уничтоженья –пусть Твоего не слышал при-ближенья, пусть утешеньяслов не узнавал – касался, мо-жет быть, я области прозренья.

 Скит

II.- 8.- 27 г. Острог. Замок.

400[4]

И. Бугульминскому

Не все ль равно, по старым образцамИли своими скромными словами,Не подражая умершим творцам,Захочешь ты раскрыться перед нами.

Пусть только слов созвучие и смыслДля современников невольно будет ясен,Прост, как узор уму доступных числ,И, как дыханье вечного, прекрасен.

Чтоб ты сказал измученным сердцам,Измученным в отчаяньи скитанья,И за себя и тех, кто молча тамДесятилетье принимал страданья.

Ведь Пушкин, смелый лицеист-шалунИ не лишенный, как и солнце, пятен,За то и отлит внуками в чугун,Что был, волнуя, каждому понятен. 

401[5]