Стихотворения - Артюр Рембо

Артюр Рембо

Стихотворения

СТИХОТВОРЕНИЯ 1869 ГОДА

Подарки сирот к Новому году

Мглой комната полна, и осторожно в нейЗвучит шушуканье печальное детей.Две детских головы за занавеской белой,От грез отяжелев, склоняются несмело.Снаружи стайка птиц друг к другу зябко льнет,И крылья не влекут их в серый небосвод;Проходит Новый год со свитою туманной;Влача свой снежный плащ и улыбаясь странно,Он плачет и поет, охвачен дрожью он.

Как будто окружил их мрак со всех сторон,Как будто ночь вокруг, два малыша смолкаютИ словно голосу далекому внимают,И часто вздрагивают, слыша золотойПредутренний напев, что в шар стеклянный свойСтучит и вновь стучит, отлитый из металла.Промерзла комната. Валяются усталоОдежды траурные прямо на полу;Врывается сквозняк в предутреннюю мглу,Своим дыханием наполнив помещенье.Кто здесь отсутствует? – вы спросите в смущенье.Как будто матери с детьми здесь рядом нет,Той, чьи глаза таят и торжество и свет.Забыла ли она вечернюю пороюРасшевелить огонь, склонившись над золою?Забыла ли она, свой покидая дом,Несчастных малышей укрыть пуховиком?Неужто не могла их оградить от стужи,Чтоб ветер утренний к ним не проник снаружи?О греза матери! Она, как пух, тепла,Она – уют гнезда, хранящего от злаПтенцов, которые в его уединеньеУснут спокойным сном, что белых полн видений.Увы! Теперь в гнезде тепла и пуха нет,И мерзнут малыши, и страшен им рассвет;Наполнил холодом гнездо суровый ветер…

Теперь вы поняли: сироты эти дети.Нет матери у них, отец их далеко,И старой женщине-служанке нелегкоЗаботиться о них.Одни в холодном зданьеОни встречают день.И вот у них в сознаньеВоспоминания теснятся, и опять,Как четки, можно их весь день перебирать.Чудесен был рассвет, суливший им подарки!А ночью были сны таинственны и ярки,И каждый, что хотел, то и увидел в них:Игрушки, сладости в обертках золотых;И в танце это все кружилось и сверкало,То появлялось вновь, то снова исчезало.Как было весело, проснувшись в ранний часИ протерев глаза, почувствовать тотчасВкус лакомств на губах…Уж тут не до гребенки.День праздничный пришел – и вот горят глазенки,И можно босиком направиться к дверямРодителей, вбежать в их комнату, а тамУж поцелуи ждут, улыбки, поздравленья,И ради праздника на радость разрешенье.

О, сколько прелести в словах таилось их!Как изменилось все в жилище дней былых!Потрескивал огонь, горя в камине жарко,И комната была озарена им ярко,И отблески огня, то дружно, то вразброд,По лаку мебели водили хоровод.А шкаф был без ключей…Да, без ключей… Как странно!К себе приковывал он взгляды постоянно,Он заставлял мечтать о тайнах, спящих в нем,За дверцей черною, что заперта ключом;И слышался порой из скважины замочнойКакой-то смутный гул во мгле его полночной.Сегодня комната родителей пуста,Луч света под дверьми сменила темнота,Нет больше ни ключей, ни жаркого камина,Ни поцелуев нет, ни шалости невинной.О, новогодний день печально встретит их!И слезы горькие из глаз их голубыхНа щеки падают, и шепот раздается:«Когда же мама к нам издалека вернется?»

В дремоту малыши погружены сейчас.Вам показалось бы, что и во сне из глазСтруятся слезы их… Прерывисто дыханье…Ведь сердцу детскому так тягостно страданье!Но ангел детства стер с ресниц их капли слез,И сны чудесные двум детям он принес,И столько радости в тех сновиденьях было,Что лица детские улыбка озарила.Им снится, что они, на руку опершисьИ голову подняв, глазенками впилисьВ картину розового рая: он пред нимиИграет радужными красками своими.В камине, весело горя, огонь поет…Виднеется в окне лазурный небосвод…Природа, пробудясь, от солнца опьянела…Земля, его лучам свое подставив тело,Трепещет, чувствуя их поцелуев жар…А в доме – свет, тепло… Развеялся кошмар…Не видно на полу одежды этой черной…Злой ветер перестал выть у дверей упорно…И словно властвует здесь воля добрых фей…Крик рвется из груди двух радостных детей…Вот материнская кровать…Там что-то блещет,На ярком серебре луч розовый трепещет,И украшения сверкают и горят,Мерцает перламутр и рядом с ним гагат;И там на золоте начертаны упрямоСлова заветные, слова «ДЛЯ НАШЕЙ МАМЫ!»

[Декабрь 1869]

СТИХОТВОРЕНИЯ 1870 ГОДА

Первый вечер

Она была полураздета,И со двора нескромный вязВ окно стучался без ответаВблизи от нас, вблизи от нас.На стул высокий сев небрежно,Она сплетала пальцы рук,И легкий трепет ножки нежнойЯ видел вдруг, я видел вдруг.И видел, как шальной и зыбкийЛуч кружит, кружит мотылькомВ ее глазах, в ее улыбке,На грудь садится к ней тайком.Тут на ее лодыжке тонкойЯ поцелуй запечатлел,В ответ мне рассмеялась звонко,И смех был резок и несмел.Пугливо ноги под рубашкуУкрылись: «Как это назвать?»И словно за свою промашкуХотела смехом наказать.Припас другую я уловку:Губами чуть коснулся глаз;Назад откинула головку:«Так, сударь, лучше… Но сейчасТебе сказать мне что-то надо…»Я в грудь ее поцеловал,И тихий смех мне был наградой,Добра мне этот смех желал…Она была полураздета,И со двора нескромный вязВ окно стучался без ответаВблизи от нас, вблизи от нас.

1870

Предчувствие

Глухими тропами, среди густой травы,Уйду бродить я голубыми вечерами;Коснется ветер непокрытой головы,И свежесть чувствовать я буду под ногами.Мне бесконечная любовь наполнит грудь.Но буду я молчать и все слова забуду.Я, как цыган, уйду – все дальше, дальше в путь!И словно с женщиной, с Природой счастлив буду.

Март 1870

Кузнец

Дворец Тюильри, 10 августа 92 г.

С огромным молотом в натруженных руках,Хмельной, величественный, нагонявший страх,Порой хохочущий, как бронзовые трубы,С высоким лбом кузнец, разглядывая грубоЛюдовика, вступил с ним в разговор. НародИх окружал в тот день, сновал он взад-вперед,Одеждой грязною касаясь позолоты,И бледен был король, как будто от дремотыОчнувшись, эшафот увидел пред собой.Покорный, словно пес, с поникшей головой,Не шевелился он: кузнец широкоплечийТакие знал слова, такие вел он речи,Что все оборвалось в груди у короля.«Ты, сударь, знаешь сам: мы пели тра-ля-ля,Гоня чужих волов на борозды чужие.Перебирал аббат монеты золотыеМолитв, нанизанных на четки. А сеньерПобедно в рог трубил, скача во весь опор.Один хлыстом нас бил, другой грозил пеньковойВеревкой. И глаза у нас, как у коровы,Глядели тупо и не плакали. Мы шли,Все дальше, дальше шли. Когда же грудь землиПлуг перепахивал, когда мы оставлялиВ ней нашу плоть и кровь, то нам на чай давали:Лачуги наши жгли! У этого костраМогла себе пирог спечь наша детвора.О! Я не жалуюсь. Все эти рассужденьяОт глупости моей. Предвижу возрожденья.Не радостно ль смотреть, как с сеном полный возВ июне катится к амбару? Как принесПрохладу летний дождь и как в саду и в полеБлагоухает все? Ну разве плохо, что ли,Глядеть, как колос твой наполнился зерном,И думать: из зерна хлеб выпекут потом?А если сила есть, то место есть у горна:Там молотом стучи и песню пой задорно,Была ы уверенность, что и тебе пошлет,Хотя бы толику, бог от своих щедрот…Короче говоря, старо все это дело!Но знаю я теперь: мне это надоело!Когда есть две руки и голова притом,Приходит человек с кинжалом под плащомИ говорит тебе: «Вспаши мне землю, малый!»А началась война – и снова, как бывало,К тебе стучатся в дверь: «Дать сына нам изволь!»Я тоже человек, но если ты король,Ты скажешь: «Так хочу!» И слышать это тошно.Уверен ты, что мне твой балаган роскошныйПриятно созерцать, а в нем вояк твоих,Толпу бездельников в мундирах золотых,Что пахнут свежестью (то наших дочек запах),Приятно созерцать ключ от тюрьмы в их лапах.Смиритесь, бедняки! Во всем король наш прав!Позолотим твой Лувр, гроши свои отдав!Ты будешь сыт и пьян. Мы тоже не в обиде:Смеются господа, у нас на шее сидя!Нет! Эти мерзости старее всех морщин.Народ не шлюха вам. Всего-то шаг один —И вот Бастилию мы в мусор превратили.Все камни у нее от крови потны были,И тошно было нам смотреть, как вознеслисьЕе облезлые глухие стены ввысьИ, как всегда, их тень нас покрывает мглою.Да, гражданин, в тот день ужасное былоеХрипело, рушилось, когда те стены в прахМы обратили вдруг. Любовь у нас в сердцахТаилась. Сыновей к груди мы прижимали.И ноздри у людей, как у коней, дрожали.Могучи и горды, мы шли на шум тюрьмы;В сиянье солнечном шли по Парижу мы,И наших грозных блуз никто не сторонился.Людьми почувствовали мы себя!Струился У нас по жилам хмель надежды. И бледныМы были, государь. Когда же у стеныТюремной собрались с оружьем наготове,Не знали ненависти мы, ни жажды крови;Мощь осознав свою, решили: гнев угас.Но после дня того как бес вселился в нас!На улицу поток рабочих хлынул, тениСливались и росли, шли толпы привиденийК жилищам богачей, к воротам их дворцов.Я тоже с ними шел, чтоб убивать шпиков,Я весь Париж прошел, таща с собою молот,И что ни улица – то череп им расколот.Засмейся мне в лицо – я и тебя убью…Король, считать учись, не то казну своюНа адвокатов всю истратишь без остатка!Мы просьбы им несем – они их для порядкаБерут и говорят: «Какие дураки!»Законы стряпая, кладут их в котелкиИ варят неспеша, добавив к ним приправы;А подать новую придумав для забавы,Нос затыкают свой, когда встречают нас,Им, представителям народным, режет глазНаш неопрятный вид! Штыки страшат их только.Ну что ж! К чертям их всех! Теперь понять изволь-ка,Что сильно надоел нам этот пошлый люд.Так значит вот каких ты нам настряпал блюд,В то время как наш гнев, сметая все препоны,Уже обрушился на митры и короны!»Тут бархат он с окна сорвал и короляЗаставил глянуть вниз: была черна земляОт толп, кишевших там, от толп, чей вид был страшен;Там словно океан ревел, и выше башенВздымался этот рев; там блеск железных пикИ барабанов дробь, лачуг и рынков крикВ один поток слились, и в том водоворотеКровь красных колпаков окрасила лохмотья.Вот что показывал в открытое окноОн королю. В глазах у короля темно,Он бледен, он дрожит… «Сир, это чернь толпится,Кишит, вздымается – куда от них укрыться?Сир, нечего им есть, их нищими зовут.Там и жена моя, а я, как видишь, тут.Здесь хлеба в Тюильри жена найти хотела!Пекарни заперты: до нас ведь нет им дела.Мне трех детей кормить… Мы чернь… Я знал старухС глазами мертвыми. Да! Взгляд у них потух,Когда их сына или дочь у них забрали.Знал человека я: в Бастилии держалиЕго годами. Был на каторге другой.И оба без вины страдали. А домойВернулись, им в лицо швыряли оскорбленья.Вот так их довели до белого каленья!И не стерпев клейма, не сбросив тяжесть пут,Сюда они пришли и под окном ревут.Чернь! Девушек в толпе ты разглядел? ПозорноИх обесчестили: ведь твой любой придворный(Не стойки женщины, такой у них уж нрав)Мог позабавиться, им в душу наплевав.Красотки ваши здесь сегодня. Чернь все это!О, Обездоленные! Вы, кому с рассветаПод солнцем яростным гнуть спину, вы, комуРабота тяжкая сулит лишь боль и тьму…Снять шапки, буржуа! Эй, поклонитесь Людям!Рабочие мы, сир! Рабочие! И будемЖить в новых временах, несущих знанья свет.Да! Стуком молота приветствуя рассвет,Откроет Человек секрет причин и следствий,Стихии усмирит, найдет истоки бедствийИ оседлает Жизнь, как резвого коня.О горн пылающий! Сверкание огня!Исчезнет зло! Навек! Все то, чего не знаем,Мы будем знать. Подняв свой молот, испытаемТо, что известно нам! Затем, друзья, вперед!Волнующей мечты увидим мы восход,Мечты о том, чтоб жить и ярко и достойно,Чтоб труд был озарен улыбкою спокойнойЛюбимо женщины, забывшей слово «грязь»,И чтобы, целый день с достоинством трудясь,Знать: если Долг завет, мы перед ним в ответе.Вот счастье полное! А чтоб никто на светеНе вздумал нас согнуть иль наградить ярмом,Всегда должно висеть ружье над очагом.Наполнил запах битв весь воздух, всю природу.О чем я говорил? Принадлежу я к сброду!Еще живут шпики и богатеет вор…Но мы – свободные! И есть у нас террор:Мы в нем воистину велики! Вел я речиЗдесь про высокий долг, о жизни человечьей…Взгляни на небосвод! – Для нас он слишком мал,Нам было б душно там и тесно! Я сказал:Взгляни на небосвод! – Опять в толпу уйду я.Великий этот сброд собрался, негодуя,И тащит пушки он по грязным мостовым…О! Кровью пролитой мы их отмыть хотим.И если наша месть и крик негодованьяУ старых королей вдруг вызовет желаньеСвоими лапами швырнуть огонь и громНа Францию – ну что ж! Расправимся с дерьмом!»Он вскинул на плечо свой молот. Смерил взглядомТолпу огромную, которая с ним рядомХмелела, и тогда по залам и дворам,Где бушевал Париж, где задыхался, – тамВдруг трепет пробежал по черни непокорной:Кузнец своей рукой великолепно черной,Хоть потом исходил пред ним король-толстяк,Швырнул ему на лоб фригийский свой колпак.

Солнце и плоть