Рудольф Нуреев. Неистовый гений - Ариан Дольфюс

Ариан Дольфюс

Рудольф Нуреев. Неистовый гений

Моей слишком рано ушедшей сестре Фанни

Моим родителям, влюбленным в танец

Кристофу и Саше, столько сделавшим для выхода этой книги

Выдающиеся гении сделаны не для того, чтобы нравиться боязливым душам.

Я гражданин мира — везде как дома или, скорее, везде чужой.

Будьте любовником прекрасного.

По какой причине все выдающиеся люди являются ярко выраженными меланхоликами?

Впервые я встретил Рудольфа Нуреева в 1983 году на первом своем международном конкурсе в Париже, после завершения третьего тура. Он пришел к нам за кулисы и поздравил меня с победой. В то время он был уже легендой. Мне было тогда 20 лет, и это было потрясающее ощущение — увидеть живого Нуреева!

Вечером был прекрасный ужин для участников конкурса на Елисейских Полях. Почти все победители были русскими и сидели за отдельным — «призовым» — столом, он подсел к нам. Состоялась долгая беседа, Нуреев много рассказывал, иногда спрашивал… и спустя два месяца в Кировском театре появился журнал «Сезон де ля данс», где на обложке была огромная фотография Рудольфа в окружении нас — русских танцовщиков, сделанная там, на этой встрече. Напомню, что в те времена Нуреев считался диссидентом, общаться с ним было категорически запрещено — негласно, естественно… После появления в России и в театре этого журнала я не ездил четыре года никуда…

Последняя встреча с Нуреевым произошла в Канаде, на гала‑концерте «Дар звезд». В театре, где мы должны были выступать, он накануне играл роль в спектакле «King and I». Я пришел в этот день к артистическому входу и передал для него записку с просьбой, чтобы он оставил билеты для русских артистов на вечерний спектакль. И он оставил, и мы пришли.

Название книги очень точное. Я считаю Рудольфа Нуреева величайшим, непревзойденным танцовщиком, из когда‑либо вообще существовавших. Он не танцовщик XX или XXI века — он единственный на все времена. Он очень много сделал для развития мужского танца на Западе. Когда Рудольф остался во Франции, танец в Европе пошел по другой колее, в подражание Нурееву. Это был человек, бесконечно преданный своему делу, бесконечно обожествлявший балет. Для меня его личность всегда являлась примером, и я считаю, что он был и остается безусловным лидером в мужском танце.

Для меня это очень близкий, даже родной человек. Непокоренный Нуреев.

Фарух Рузиматов

Пролог

Как открывают для себя Рудольфа Нуреева? Разумеется, через танец! Но есть и другие варианты. Впервые я узнала о Нурееве, когда мне было десять: я прочитала книгу о нем. Шел 1976 год. Звезда Нуреева находилась в зените, и английские издатели хорошо это понимали. Ту книгу я не просто читала — я не расставалась с ней и знала наизусть каждую фотографию. Спустя два года я впервые увидела Нуреева на сцене. Он танцевал во Дворце спорта у Версальских ворот. Он был Ромео, а я конечно же была его Джульеттой… Думаю, как и все зрительницы, присутствовавшие на этом спектакле.

Годами маленькой девочке, занимавшейся танцем, повторяли, что Нуреев — «самый великий танцовщик в мире». Она читала об этом, это было написано во всех газетах, из которых она вырезала и наклеивала в большую тетрадь статьи о балете. (Гораздо позднее, и это совершенно точно, все эти вырезки ей здорово пригодились.) Но в тот вечер, накануне спектакля у Версальских ворот, у маленькой девочки от страха сводило живот: а вдруг все это неправда? а вдруг Нуреев не «самый великий танцовщик в мире»? Взрослые любят обманывать — может, они обманули ее и в этот раз? Но, к счастью, Нуреев был, как всегда, на высоте. Он был настоящим Ромео, и он действительно оказался великим танцовщиком. Девочка успокоилась. И однажды она решила написать о нем.

Прошло десять лет. На службу в отдел культуры газеты «Франс Суар» поступила девушка. Через два месяца, в декабре 1988 года, юной стажерке‑балетоманке дали задание: надо взять интервью у Рудольфа Нуреева! Царь и бог парижской Гранд‑опера с помощью фирмы, оказывающей услуги по производству кинематографической продукции (SFP в Бри‑сюр‑Марн), решил заснять своего «Щелкунчика». Съемки понадобились ему и для того, чтобы представить новую приму — Элизабет Морен; рождение звезды — это всегда волнующее событие, которому Нуреев хотел придать еще большую яркость.

Взять интервью очень легко: достаточно три часа следить за съемками, во время перерыва поприсутствовать на номинации, а затем увидеться с самим Рудольфом Нуреевым! Между тремя съемками, десятью совещаниями и двумя перепалками со всей труппой у него наверняка найдутся три минуты. А если не три, то уж две точно!

Для журналиста существуют три типа артистов: говоруны, молчуны и непредсказуемые. Нуреев был из тех, кого пишущая братия может и обожать, и ненавидеть. Но при этом многое зависело от самого журналиста. Нуреева надо было либо привлечь, обольстить, либо… бежать от него. Видеть, как он приближается твердым шагом, видеть, как его глаза пронзают тебя исподлобья (голова наклонена, как будто он готов броситься в бой), — это испытание не для каждого. Но если выдержать это испытание, появляется ощущение, что завоеван весь мир!

Впоследствии я встречала Нуреева много раз. Я брала интервью у него дома, в его грим‑уборной, в маленькой машине его подруги Дус, на набережной канала Урк в три часа утра, где он снимал фантастическую короткометражку на музыку Мишеля Леграна…

Жизнь Нуреева вступила в пору сумерек. Настроение его было изменчивым, тело все чаще подводило, но он делал вид, что ничего не происходит. В Опере дела шли неважно, история его любви с Парижем подходила к концу и вылилась в гневных слезах финальной «Баядерки»… В тот вечер я была там, и, как все остальные зрители, знала, что вижу его в последний раз.

А затем тот мрачный январский день 1993 года, когда надо было писать некролог для «Франс Суар»… Вы думаете, это легко — всю жизнь изложить на шести листках?

Прошло еще десять лет, и я поняла, что должна дойти до конца — описать эту необыкновенную жизнь, собрать, пока еще есть время, свидетельства тех, кто жил и работал рядом с моим кумиром.

Я не застала великой эпохи Нуреева. Той, когда молодой русский танцовщик, сбежавший при невероятных обстоятельствах из СССР, воодушевлял Париж, электризовал Лондон, заставлял волноваться сердца ньюйоркцев, канадцев, итальянцев, австралийцев… Мой Нуреев — зрелый мастер, мэтр… Но разве это что‑то меняет в его восприятии?