Судьба - Николай Гаврилович Золотарёв-Якутский

Николай Якутский

СУДЬБА

Книга первая

ТЕМНАЯ НОЧЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

I

Листва деревьев и трава стали рыжими, словно хвост лесного коршуна. По небу плывут тяжелые серые облака, затеняя солнце. Днем и ночью с воем дует шальной обжигающий ветер. Болота замерзли. Края воды в озере затянулись тонким звенящим ледком. Выпал снег.

Человек, вошедший в жилище, протягивает к очагу озябшие руки:

— Ну и мороз! Ну и ветер!..

А богачи радуются. Езжай куда хочешь! После тучных пастбищ рысакам не стоится в конюшне: они бьют копытами, ржут, рвутся на свободу. Коней только недавно объездили батраки.

Снег все прибывает, сугробится. Реки покрылись толстым льдом. Открылись зимние дороги, на них стало людно, оживленно.

Наступила пора купли-продажи — золотые для имущих людей дни. А что продаст бедняк, все лето работавший на богача и на зиму оставшийся голодным?

Зима свирепела все больше и больше. На свинцовом, словно скованном морозом, небе тускло блестело солнце. Оно походило на серебряную бляху, украшающую высокие меховые женские шапки — дьабакы[1]. Едва показавшись, солнце тут же закатывалось за чахлый лес.

В один из таких дней на дороге показалось двое саней. Вороные исправные лошади устало плелись, мотая убеленными инеем головами.

В это время Майя, единственная дочь головы Харатаева, первого богача в Средневилюйском улусе, беззаботно смеялась вместе с девушками-батрачками в юрте, звонко пела и даже не подозревала, что лежавшие в санях мужчины едут по ее душу.

Нынешней осенью Майе исполнилось двадцать два года. Ее движения стали плавными, стан — высоким, тонким, как озерный ситник, пышная коса — почти до пят. Черными круглыми глазами Майя походила на свою мать Ульяну, румянолицую красавицу с большими сильными руками.

Путники въехали в просторный двор. Изнуренные лошади, выдыхая клубы густого пара, остановились как вкопанные. Видно, много верст пробежали они по твердому насту дороги.

Молодые батрачки, толкаясь у окон, рассматривали гостей:

— Сани-то у них крашеные…

— И дуги в серебряном уборе!..

— В достатке живут, рысьей полстью укрываются.

— Да он стар! — разочарованно воскликнула Майя и засмеялась.

— Давно женат и, наверно, детей куча… — подхватили девушки.

Старик привязал лошадей, тяжело переваливаясь, подошел к задним саням и резким движением сдернул с них волчью полсть. Над санями сперва показалась шапка из лапок чернобурки, а затем и ее обладатель — худощавый человек, одетый в черную шубу. Он ловко соскочил на снег и стал разминать затекшие ноги.

Приезжие держались важно, с достоинством. Старик не спеша направился к новому большому, крытому гонтом, дому головы Харатаева. За стариком, стараясь попадать в его следы, шел молодой человек.

— Второй молод… Наверно, его сын, — сказала невысокая щуплая батрачка с болезненным лицом…

«Неужели опять сваты?» — подумала Майя. Она вопросительно посмотрела на батрачек и покраснела.

Юрта[2] наполнялась густыми сумерками. Девушки высыпали во двор и стали загонять на ночь скот в хотон[3]. А Майя продолжала сидеть у окна, думая о чем-то своем. Она не торопилась домой.

Майя родилась после того, как супруги Харатаевы похоронили восьмерых детей. Родители опасались, что и этот ребенок скоро помрет, и до трехмесячного возраста не крестили.

Со дня крещения имя девочки в доме Харатаева не сходило с уст всех домочадцев. Неуемная родительская боль утрат, любовь и новые тревоги — все сосредоточилось на Майе.

Незаметно пролетали годы. Майя, не знавшая ни в чем отказа, росла молчаливой, замкнутой девочкой. Единственной отрадой для нее была просторная запущенная юрта, в которой жили батрачки отца. Первое время батрачки сторонились дочери хозяина, а потом потянулись к ней, привязались всем сердцем.

Семену Ивановичу, отцу Майи, не по душе было, что его дочь водит компанию «с грязными девками», и за это жене его, Ульяне, часто попадало.

— Дочушка-то наша вся в мать. Недаром говорят: у княгини — княжата, у кошки — котята, Ни на минуту не расстается с батрачками. Прекрати это дело. Слышишь?..

С тех пор как Ульяна вошла невесткой в этот дом, она пролила реки слез. Пока жив был свекор, он чуть ли не ежедневно колол невестке глаза тем, что ее подняли из грязи да в князи.

После смерти свекра муж нет-нет да и напоминал жене, что она — дочь нищих родителей и потому плохо воспитала своего ребенка.

Ульяна, не желая слушать от мужа обидных слов, часто урезонивала дочь, просила не ходить в юрту к батрачкам. Но что поделаешь с упрямой девчонкой?

Когда Майе исполнилось десять лет, ее отца, Семена Ивановича, избрали улусным головой. Новоиспеченный голова стал часто бывать в Вилюйске. Там он увидел, что дети городских богачей обучаются грамоте, и ему захотелось определить в школу Майю.

Однажды, вернувшись из поездки, Семен Иванович заикнулся об этом жене, но Ульяна и слушать не захотела. Но как можно увезти куда-то единственного ребенка, чтобы он там богу душу отдал? В доме было пережито так много смертей, что одно напоминание о них переполняло сердца родителей леденящим ужасом. Майя осталась дома…

Политического ссыльного Аркадия Романовича Эхова, по предписанию господина исправника, доставили в инородную управу[4]. Конвоировали заключенного из Вилюйска два дюжих казака.

Эхов высок, худощав, кудрявые волосы цвета засохшего мятлика. Продолговатое лицо окаймляют бакенбарды и густая курчавая борода. Глаза у него голубые, как воды озера Хампа в тихую ясную погоду.

Любой встречный, посмотрев на Эхова, мог сказать с недоумением: «Этот молодой человек — преступник? Да полноте вам. Разве такие преступниками бывают?»

Вместе с Аркадием Романовичем в управу прибыла бумага, гласящая, что Эхов, обучаясь в Петербургском университете, вступил в студенческую организацию, преследовавшую цель «совершить покушение на жизнь его Величества Александра Второго».

В 1876 году студента Эхова заключили в Петропавловскую крепость. Он был приговорен к пожизненному заключению.

Спустя пять лет царя убили. Высочайшим манифестом наследника престола пожизненное заключение Эхова было заменено вечной ссылкой в Восточную Сибирь. Эхов очутился в Якутии. Два года его возили из одной пересыльной тюрьмы в другую, пока наконец в 1883 году не определили на постоянное место жительства — в Средневилюйский улус.

Поселили ссыльного в здании улусной управы. Голова Харатаев сторонился его, с опаской