Древо Жизора - Стампас Октавиан

Октавиан Стампас

Древо Жизора

ГЛАВА ПЕРВАЯ

В ясный весенний полдень, когда за окнами вовсю раздавался бесцеремонный птичий гвалт, покои графского дворца в Ле-Мане огласились весьма нескромным и требовательным воплем, ознаменовавшим собой появление на свет малютки Анри; через несколько мгновений, будто утренний петушок, заслышавший возглас собрата, запел, покинув утробу матери, другой маленький граф, родившийся за много лье от Ле-Мана, в имении Шомон; а еще севернее, уже на английской стороне, в замке Жизор, спустя пару минут после своего соседа, вступил в жизнь ребенок, чей угрюмый вид сразу напугал повивалок и измученную роженицу. Разная судьба уготована была этим трем младенцам, увидевшим свет почти одновременно, но они, конечно же, пока об этом не подозревали.

— Здравствуй, Анри, — промолвила Матильда, беря на руки новорожденного сына, графа Анжуйского, имя которого было определено заранее, еще когда он резво взбрыкивал в ее чреве. — Передайте сеньору Годфруа, что его наследник пришел к нам.

— Нет, вы только посмотрите, какой бойкий паренек! Славный будет рыцарь. Увидите, он сделает Шомон столицей Франции, — воскликнула служанка Вероника, пытаясь взбодрить семнадцатилетнюю графиню Анну, откинувшуюся без чувств к горячим подушкам. — Господин Гийом будет страшно доволен.

— Неужели это он? — недоверчиво спросила Тереза де Жизор, с ужасом рассматривая своего младенца.

— Казалось, он уже умеет видеть, настолько осмысленным и выразительным был его взгляд, полный страдания и обиды. «Зачем? Кто вас просил? С какой стати?» — так и читалось в этих темно-синих, блестящих глазах. Повивалки испуганно обшлепывали его сизое тельце, недоумевая, почему он только смотрит и молчит. Наконец, будто делая одолжение, младенец вдохнул, зашевелил ручками и ножками и не закричал, не завопил, а горько-прегорько разрыдался, словно с ним приключилось непоправимое несчастье.

Когда слуги прибежали на площадь, где проходил турнир, они увидели своего господина, графа Годфруа Анжуйского, уже на лошади. Он надел свой шлем, как обычно украшенный пышным букетом дрока, нарочно выращиваемого в оранжерее, и изготовился к бою. Вряд ли стоило отвлекать это сейчас; даже столь важным сообщением, и они решили чуточку обождать. Годфруа был сегодня в прекрасном расположении духа и без особого труда справился со своим соперником, трижды выбив из его нетвердой руки меч. Когда граф де Пуату признал свое полное поражение, анжуйский сеньор весело похлопал его по плечу и утешил:

— Ничего, дружище, Господь поровну распределяет таланты, и тот, кто лучше всех в мире сочиняет стихи, чаще других бывает уязвим в сражении.

Бросившиеся к нему с поздравлениями гости и участники турнира заодно сообщили и о появлении на свет маленького Анри.

— Весьма кстати! — воскликнул граф Анжуйский. — Молодчага, Анри, вовремя подоспел, чтобы поздравить своего папашу с победой. Надо будет его как-нибудь навестить. А сейчас, друзья мои, нас ждет превосходный обед.

Он так и не удосужился в этот день взглянуть на отпрыска, хотя многие и уговаривали его отправиться и посмотреть на будущего господина графства Анжу. Грандиозное пиршество обещало затянуться на несколько дней, так что, было куда спешить.

— Пусть немного подрастет, — шутил Годфруа. — Может быть, когда мы соберемся на следующий турнир, он к тому времени уже достаточно окрепнет, чтобы показать нам, каков он и умеет ли держать в руках оружие.

Праздник в честь турнира в Ле-Мане удался на славу. Чего здесь только не было — яства и вина, собранные если и не со всего мира, то, во всяком случае из всех стран, окружающих Анжу, зрелища, восхитительные для воображения самого скучающего зрителя. На другой день пира, когда у всех изрядно разболелись головы, очаровательные пленницы с юга — магрибские красотки — излечивали гостей своими ласковыми прикосновениями и тайными утехами, отчего присутствующие лица духовного сана для приличия морщились и ворчали, обращая взоры к небу. Но все же, самое забавное случилось к вечеру второго дня праздника, когда одновременно появились гонцы из Шомона и Жизора. Первым получил известие из дома Гидом де Шомон.

— Чортnote 1 бы меня побрал! — воскликнул он. — Годфруа! Ты слышишь? Мой сын родился тоже вчера, день в день с твоим Анри.

— За это следует выпить бургундского, его мы еще кажется не пили, — пробормотал граф д'Анжу. — Погоди, э, разве у меня родился вчера, а не позавчера? Ах, да, да вчера… Ну, прекрасно!

Тотчас сообщили о рождении сына и Гуго де Жизору. Осчастливленный отец в ту минуту возлежал головой на коленях у прекрасной; хотя и безродной девы, обнаженная грудь которой ласкала ему взор, и он спросил ее:

— Как зовут тебя, радость моя?

— Жанна, сеньор. Но если вам не нравится это имя, можете звать меня так, как вам заблагорассудится.

— Отличное имя! — рявкнул Гуго де Жизор. — Я назову в твою честь своего новорожденного сына. Слыхала, дурочка, у меня вчера сын появился. За моего Жана! Выпьем!

Тут начали показывать свое изумительное искусство сирийские огнеглотатели, привезенные на праздник Андре де Монбаром, героем первого крестового похода и знаменитым тамплиером, и чудесное известие об одновременном рождении трех мальчиков напрочь бы забылось, если б трубадур Бернар де Пуату, тот самый, что проиграл поединок хозяину замка, не спел бы в честь этого события молниеносно сочиненную песнь. Стихи получились безукоризненно прекрасные, и виконт де Туар мгновенно протрезвел от зависти. Он считал Бернара де Пуату талантливым пустобрехом, складные, но неглубокие стихи ни в какое сравнение не идут с его, виконта де Туара, сочинениями. Ясное дело — Бернар продолжает купаться в славе своего покойного отца, Гийома де Пуату, первого трубадура Франции, и все же, почему, ну почему, все восторгаются поэзией этого самодовольного нахала и не замечают, что рядом цветет истинный гений — Мишель де Туар, чьи новые кансоны даже лучше, чем стихи покойного Гийома.

Закусив нижнюю губу, виконт приблизился к Бернару де Пуату и пробормотал:

— Отличная песенка. Ваш отец был бы вами доволен, упокой, Боже, его душу. Жаль только, что вы тратите свой талант на всякую чепуху и мелочь. Позвольте кое-что шепнуть вам на ухо.

— Пожалуйста, — ответил Бернар. — Хотя я считаю, что слова, которые нельзя сказать вслух, лучше вовсе не произносить.

— Как вам будет угодно, — прошипел виконт де Туар. — Но только ваша племянница, как мне кажется, вот-вот соблазнит молодого Осмона де Плантара. Шустрая девочка. Ей, сдается мне, еще и десяти нет?

Племянница Бернара де Пуату уже достигла десятилетнего возраста, и в этом году ей должно было исполниться одиннадцать, но это была необычная девочка — уже в пять лет она стала проявлять особый интерес к взрослым мужчинам и вести себя так, что многие в ее присутствии смущались от собственных неприличных мыслей, которые она в них возбуждала своим поведением. Кончилось все тем, что однажды — дело было в прошлом году в Люсиньянском замке — мать застукала Элеонору на конюшне в тот самый миг, когда дочь утрачивала девственность. Конюх, совершивший дефлорацию, при других обстоятельствах был бы затравлен собаками или брошен на съедение сидящему на цепи медведю, но учитывая раннюю распущенность Элеоноры, его всего лишь отменно высекли, так, что через неделю он уже вновь исполнял свои обязанности конюха. Услышав сказанное виконтом де Туаром, Бернар де Пуату от души пожалел, что поддался уговорам племянницы и взял ее с собою на турнир в Ле-Ман. Он поискал взглядом по залу и увидел, что Элеонора, подражая блудницам, полуобнажила свою детскую грудь и весьма недвусмысленно кокетничает со старшим сыном Андре де Плантара, Осмоном. Несмотря на свой ангельски малый возраст, чертовка была соблазнительна, как опытная любовница, и Бернар со вздохом решил, что надо уезжать и везти юную греховодницу к ее матери в Пуатье. Тут еще и Годфруа подлил масла в огонь: