Тень без имени - Игнасио Падилья

Игнасио Падилья

ТЕНЬ БЕЗ ИМЕНИ

Лили, Констансе и Хорхе,

с кем связано мое будущее.

Я чувствую, что я — никто, лишь теньНе видимого мною и того, что удивляет,И в пустоте я существую тьмой холодной.

От издателя

Действие этого романа происходит в Австрии, Германии, Польше и Сербии в период с 1916 по 1945 год, то есть с середины Первой мировой войны до окончания Второй. Повествование ведется с того самого момента Первой мировой войны (в произведении она также названа великой войной, или войной четырнадцатого года), когда фортуна начинает отворачиваться от Германии, Австро-Венгерской империи и их союзников. Вследствие этого исчезает с карты Европы Австро-Венгрия, а Германия просит мира, договор о котором подписывают в Версале в 1919 году. Перестают существовать также Оттоманская и Российская империи.

В период между войнами поверженная Германия снова становится мощной державой. Гитлер осуществляет аннексию Австрии и вторгается в Польшу в сентябре 1939 года, что знаменует начало Второй мировой войны, которая закончится безоговорочной капитуляцией нацистских войск в мае 1945 года.

«Мощь изобретения и сила воображения выделяет Падилью как автора гениальных романов. Он — романист, который разрушает наше чувство реальности, нормы поведения и тем самым расширяет рамки человеческих возможностей»

«Блестящий молодой автор… плетет невероятную сеть… изящное и лаконичное повествование»

«Роман-наркотик, сложный и многогранный, переплетающий в себе прошлое и будущее… вместе с интеллектуальным триллером Игнасио Падильи мексиканская литература вышла на новый уровень…»

I. Тень без имени

Франц Т. Кретшмар.

Буэнос-Айрес, 1957.

Мой отец, который представлялся всем как Виктор Кретшмар, был стрелочником на линии Мюнхен — Зальцбург и вовсе не был похож на человека, намеревающегося совершить преступление. Он страдал от бедности, но был крайне расчетливым, способным долгие годы терпеливо ждать благоприятного момента, чтобы поправить свое положение. Молчаливый и замкнутый в обычном общении, отец мог неожиданно прийти в ярость, и посему в личной жизни он походил на порох, запальный шнур к которому казался всегда подожженным. Вспышки ярости настигали его внезапно, являясь результатом внутреннего монолога, постоянно происходившего в мозгу этого человека, который, я уверен, пробил бы туннель в базальтовых толщах, если бы надеялся возвратить себе свет, отобранный у него в юности. Однажды я видел, как он более десяти часов кряду прятался в чаще, поджидая голодного зайца, которого должен был застрелить на спор, отметив выстрелами начало своего рабочего дня. Стояла ночь, когда животное наконец упало от пули обозленного стрелка, получив вдобавок пинки, которые превратили его в несъедобный ком крови и снега.

Спустя годы, в то время как мой отец безуспешно опровергал обвинения железнодорожного трибунала, я спросил у матери, помнит ли она о случае с зайцем; мать не смогла или не захотела мне ответить. После случившегося крушения поездов она впала в каменное молчание, причину которого я видел вначале в цепи семейных бед. Тем не менее в дальнейшем, выслушав приговор судьи, мать издала глубокий вздох и предалась облегчающему плачу: так плачет человек, освободившийся наконец от непосильного груза, который отравлял каждый миг его существования. Мои сбивчивые слова утешения едва смогли немного ее успокоить. Тогда, словно отвечая на мой вопрос о зайце, она указала на моего отца и пробормотала:

— Этого человека, сын мой, зовут Тадеуш Дрейер, и он всей душой ненавидит поезда.

Вначале я подумал, что моя мать в бреду и говорит о другом человеке. Будто за спиной стрелочника Виктора Кретшмара вдруг возникла зловещая тень — причина всех его огорчений, и прежде всего крушения, из-за которого ему, по всей видимости, придется провести остаток своих дней в заключении. Однако взгляд моей матери остановился на дрожащей фигуре ее мужа, и не оставалось места для сомнений: вскоре мне стало ясно, что во время суда она решила раскрыть мне подлинную природу поступков стрелочника Виктора Кретшмара. Возможно же, она просто решила расставить по своим законным местам все подробности давней семейной истории, которую я до этого дня в моих детских видениях видел в романтическом свете.

О том, что настоящее имя моего отца не Виктор Кретшмар, я знал с детства, что нисколько не уменьшало моего слепого восхищения им. Для меня это всегда было незабываемой семейной тайной, которая наполняла мое существование мальчишеской заговорщической гордостью. Напротив, его ненависть к поездам, о которой я не подозревал, приобрела в приговоре матери вид разоблачений, разорвавших нить между моим детством и взрослостью. Насколько позволяют глубины моей памяти, я всегда думал, что отец обожает поезда, начиная с того дня, как в одном из них он поставил на кон свою жизнь, выиграв свою судьбу в шахматной партии. Вряд ли найдется кто-либо, способный сомневаться в важности роли стрелочника на железной дороге, принимая во внимание то величие, какое придает ему работа с этими мощными стальными животными, пасущимися на бескрайних дорожных просторах. Каждое мгновение жизни моего отца было посвящено служению железной дороге, и сейчас я думаю, что избранный им способ получения места стрелочника не был простым капризом судьбы. Для отца та игра в шахматы в поезде, идущем на Восточный фронт во времена войны четырнадцатого года, была кульминацией плана, замышленного в его пользу сострадательным Творцом мира, который уже в течение нескольких лет спасал его от неминуемой смерти.

Долгое время я думал, что та историческая шахматная партия происходила в роскошном вагоне, переполненном офицерами и дамами высшего света. Руки в перчатках, развевающиеся плюмажи шлемов, шахматные фигуры из слоновой кости и ароматный дым курительных трубок… Все это годами жило в моих детских фантазиях, которые никогда не пытались разрушить мои родители. Однако после крушения из уст матери я узнал о том, что в жизни все происходило иначе.

В то время мой отец был значительно моложе, чем я представлял себе, но не настолько молод, чтобы избежать армейского призыва, который в 1916 году потряс границы Австро-Венгерской империи с целью усилить ее Восточный фронт. Где-то среди моих вещей я еще храню фотографию, где мой дедушка, крестьянин из Ворарльберга, о котором я имею лишь отрывочные сведения, прощается на поселковой станции с последним из своих отпрысков, одетым в военную форму. На фотографии старик удовлетворенно улыбается, что немыслимо для человека, отправляющего своего сына на войну. Что же касается молодого рекрута, то он, похоже, не разделяет призрачного энтузиазма своего отца: он отводит взгляд, улыбается вымученно, мертвенно-бледный, обнимает моего дедушку, словно боится потерять сознание посередине станции. Можно было бы сказать: он ждет возможности убежать с фотографии и затеряться высоко в горах, куда не проникнет звук свистка паровоза, который увезет его под дула пушек Антанты. По моим подсчетам, ему не более двадцати лет, тем не менее лицо на фотографии уже свидетельствует о том, что он открыл для себя ценность собственной короткой жизни и страшится того, что эта жизнь скоро будет поставлена под угрозу. Я представляю себе, что в тот раз дедушка, должно быть, приказал ему улыбнуться перед фотоаппаратом и даже счел необходимым подтолкнуть его к вагону энергичным жестом старого крестьянина, самой большой гордостью которого, по словам моей матери, было то, что он уже отдал родине жизнь двоих старших сыновей. Как бы там ни было на самом деле, ясно, что у моего отца в тот момент не хватило храбрости убежать в горы, и дело кончилось тем, что он послушно оказался со всеми своими страхами в старом изношенном вагоне, совсем не таком, какой присутствовал в моих фантазиях. Там он должен был погрузиться в летаргическое состояние преждевременного ожидания неопределенного будущего и попрощаться с близкими людьми, высунув свою безжизненную руку через разбитое стекло, откуда дул встречный ветер, наполненный предчувствиями и пахнущий дымом локомотива. Там, на перроне, должен был оставаться мой молодой отец, по крайней мере в течение четырех часов до тех пор, пока в вагон не вошел его соперник, настоящий Виктор Кретшмар.

Даже сегодня мне трудно понять, почему я всегда представлял себе этого человека как утонченного викторианского кавалера, возможно офицера в отставке, одно лишь присутствие которого наполняло рекрута смешанным чувством ужаса и уважения. Возможно, когда-то сам мой отец описал его так в своем стремлении скрыть от нас действительное содержание сцены и трагичность ее последствий. А может быть, просто безбрежное воображение породило во мне этот образ. По прошествии нескольких лет моя мать также сумела поставить его на соответствующее место. Персонаж из поезда, сообщила мне она между всхлипываниями, когда мы покидали зал суда, был всего лишь молодым человеком из провинции, который сумел использовать влияние своего далекого дяди для того, чтобы избежать призыва и получить место стрелочника в Зальцбургском округе. В соответствии с собственным вымыслом моя мать описала мне загадочного игрока как алкоголика, человека неуравновешенного и непорядочного, который находил болезненное удовольствие, обманывая праздных путешественников или подростков, готовых играть с посторонним на свою небольшую собственность. В связи со всем этим, неизвестно почему, когда произошло крушение и судьи приняли решение о предумышленной халатности стрелочника Кретшмара, материнское описание странного путешественника трансформировалось в моем сознании таким образом, что из приятного викторианского человека он превратился в ужасающе темную личность. Вскоре славный образ настоящего Виктора Кретшмара полностью растворился в моей памяти перед ясностью, с которой я начал воскрешать в воспоминаниях моего молодого отца, охваченного страхом и внезапно атакованного этим пьяным подобием Мефистофеля, не замедлившего лишить его крон, на которые отец намеревался подарить себе последние дни в Белграде.