Спасти СССР. Инфильтрация - Михаил Королюк

Михаил Королюк

Спасти СССР. Инфильтрация

Пролог

10 июля 2015 года, 09:57

Украина

– Ну что, вмажем по стременной, что ли, на ход ноги? – жизнерадостно предложило сидящее напротив существо. – Для стимуляции мыслительных процессов.

Я лишь слегка кивнул в ответ. Оно тут же сноровисто обновило кальвадос в рюмашках, извлекло из воздуха золотистую тушку цыпленка табака и решительно разломило ее на две приблизительно равные части, роняя мутные капельки застывшего жира на небрежно брошенную на стол салфетку. По купе разнесся чесночный дух.

Поезд тряхнуло на стрелке, и в окно нагло полезло солнце. Мой визави оторвал взгляд от мелькавших за стеклом кустов и многозначительно посмотрел на меня:

– До Шепетовки осталось минут пятнадцать. Пора…

Я опять изобразил вялый кивок, рассеянно наблюдая, как при каждом перестуке колес по поверхности чая пробегает рябь.

«Да, сегодня ты, Дюха, достиг новых высот. С кем только не пил, но чтобы с явлением… – После бессонной ночи мысли двигались еле-еле, словно плавники разморенной в теплой воде рыбы. – Пожалуй, это слишком смелая концепция для меня, что бы оно ни говорило. Пусть побудет существом, раз не является человеком. В конце концов любое существо – само по себе явление…» – Я готов был думать обо всем, кроме главного.

Где-то в животе пульсировал шальной восторг ожидания чуда, и одновременно холодным червячком шевелилось опасение обмана. Слишком сладким ломтем меня поманили… Не муляж ли это?

Я еще помню, как было до, и знаю, как сделалось после, и оттого мне порой становится страшно. Это не тот страх, который ползет мурашками по коже, когда ты на кураже залез на десятиметровую вышку и, подойдя к краю, обнаружил, что люди под ногами съежились до букашек: такой страх можно преодолеть, сделав шаг вперед. Нет, это другой страх, тоскливый и безнадежный, цементирующий ночь могильной уверенностью, что серое и корявое сегодня, так внезапно выкрутившееся из ничего и заслонившее собой прекрасное далёко, теперь навсегда. Навсегда – вот ключевое слово.

Стоп. Хватит дергаться. Сейчас все станет ясно, я же ничем не рискую? Лишь надеждой… В худшем случае ничего не изменится.

Странно, но я так и не испытал сомнений в реальности происходящего. Как-то сразу и однозначно стала ясна фальшивость версий об иллюзорности, сне или гипнозе. Да и доказательства своих слов оно, что ни говори, предъявило убедительные. Ой не сон это, Андрюха, не сон…

Время как будто замедлило бег, и мозг, продолжая перепроверять уже принятое решение, одновременно отстраненно замечает и запоминает всякую мелочь вроде взаимного расположения косточек от маслин на столике или рисунка-вышиванки на наволочке. Почему-то кажется, что даже в порядке мелькания хат за окном и перестуке колес есть скрытый смысловой слой, который можно будет потом, в спокойной обстановке, раскодировать и использовать.

Чушь, конечно. Значение имеет только происходящее в купе, только те слова, которые сейчас скажу.

– Я решил, – начал я. Вышло сипло и фальшиво. Хмыкнув, попытался расслабить горло и без всякого удивления обнаружил, что все тело, видимо уже давно, сковано предельным мышечным напряжением. Крутанул головой, сделал пару движений плечами, с хрустом разминаясь, поморщился из-за тупой боли под левой лопаткой и уже нормальным голосом повторил: – Я решил. Март семьдесят седьмого, в себя.

9 июля 2015 года, 16:34

Москва, Киевский вокзал

Он вошел в купе минут через пять после того, как уплыл назад перрон Киевского вокзала и я уже успел возрадоваться счастливой случайности, лишившей меня в поездке на юг соседей по купе.

Первым в откатившуюся дверь просунулся слегка потертый жизнью, но сохранивший импозантность темно-рыжий портфель с медными накладками на уголках. Сразу стало понятно, что скроен он из самой что ни на есть натуральной свиной кожи хорошей выделки в те времена, когда воздух был чист, рыба в Оке водилась, а идея приделывать к классическим мужским портфелям ремни для ношения на плече еще никому не пришла в голову.

Я подавил вздох разочарования и быстро нацепил на лицо гримасу радушия. Вышло, полагаю, неважно – актер из меня так себе.

За портфелем в проеме возникла невысокая, но крепко сбитая мужская фигура из тех, о которых говорят «старичок-боровичок». Слегка волнистые иссиня-черные волосы с редкой проседью эффектно обрамляли породистое лицо, на котором играло странное для такого возраста озорное выражение.

– День добрый, – провозгласил он, уложив портфель на полку, и, протянув руку, представился: – Владимир, ваш сосед до Шепетовки.

– Андрей. – Я ответил рукопожатием и, заулыбавшись уже по-настоящему, еще раз окинул взглядом колоритного попутчика. Этакий благообразный хитрован лет шестидесяти с выразительной мимикой и прущей наружу харизмой. Напоминает того русского попика из анекдота, который на сельской свадьбе на вопрос: «Что пить будете, батюшка, – водку, вино?..» – жизнерадостно отвечает: «И пиво!»

«Не самый худший вариант попутчика, лишь бы не храпел», – успокоившись, решил я.

Минут через тридцать, когда проводница окончательно убедилась в нашем праве занимать места и, получив заказ на два чая с лимоном, удалилась, Владимир достал из портфеля нарезку твердокопченой колбасы, по виду – брауншвейгской, хлеб и банку греческих маслин. Финальным аккордом стали извлеченные жестом фокусника бутылка кальвадоса «Буляр X.O.» и две допотопные рюмки с потертыми золотистыми ободками по краям, никак не вяжущиеся своим внешним обликом с благородным напитком.

– Прошу без лишнего стеснения, – веско сказал сосед, решительно сворачивая бутылке голову и ловко наполняя сосуды. – Если нет медицинских противопоказаний, конечно. Воспользуемся отсутствием дам.

По купе поплыла ароматная симфония легких коньячных нот с отчетливым яблочным оттенком. Я с благодарностью улыбнулся госпоже Удаче. Вот уже года два, как у меня длится «кальвадосный период», и я, перебрав несколько вариантов, пришел в итоге к тесной дружбе именно с данным сортом. Иногда крепость наших отношений проверялась моими легкими интрижками с другими «X.O.» и «V.S.O.P.», но каждый раз я убеждался, что время для окончательного разрыва еще не пришло.

– Э-э-э… Да я как-то не захватил с собой ничего для адекватного алаверды… – протянул я неуверенно.

– Бросьте, Андрей. Все это, – небрежно махнул он рукой, – мелочи, не стоящие того, чтобы из-за них комплексовать. Смело пользуйтесь тем, что Бог послал. Кстати, вы знаете, что использованное вами слово «алаверды» как раз переводится с тюркского как «Бог дал»?

– Интересно… Нет, не знал. – Я перестал ломаться и завладел тем ломтиком колбасы, который сильнее всего подманивал меня задорным блеском своих сальных крупинок. И ведь не сказать, что голоден, но слюна на перекус в купе выделилась сразу – рефлекс с детства. С другой стороны, сидеть и кукситься тоже глупо.

Подхватил рюмку, изобразил привычное круговое движение и вдохнул аромат:

– Божественно… И жизнь хороша, и жить хорошо. Ваше здоровье, Владимир.

– За встречу, – охотно поддержал он и, артистично чокнувшись, одним глотком отправил содержимое рюмки в себя. С акцентированным пристуком опустил рюмашку и веско добавил: – Жизнь – штука странная, иногда и случайная встреча в вагоне может ее изменить.

Это был намек, но тогда я его не понял и промычал в ответ что-то нейтральное.

9 июля 2015 года, 23:15

Россия

– …сам подумай, – энергично напирал оппонент, азартно постукивая ногтем по краешку стакана, – в Штатах два процента населения, работающего в сельском хозяйстве, легко кормили всю страну, а в СССР двадцать процентов трудились в совхозах и колхозах – и был дефицит продовольствия. В десять раз больше, а все равно страну накормить не могли! О чем тут спорить?

– Не, Володь, ты не прав. Дьявол – в мелочах. – Для большей убедительности я почему-то ткнул пальцем вверх. – Во-первых, кого считать аграрием. У нас учитывали весь списочный состав колхозов, включая нянечек в детском саду, медсестер, сторожей, шоферов и бухгалтеров, а за бугром – только непосредственно работающих на полях или с живностью.

Я перевел дух, глотнул с донышка настоявшийся на лимоне чай и, отставив стакан, продолжил:

– Во-вторых, климатические условия у нас сильно различаются, поэтому и результаты несопоставимы. В Штатах только один процент посевов находится в зоне недостаточного увлажнения. В СССР таких было почти шестьдесят процентов, а остальное и того хуже – в зоне рискованного земледелия. Если корректно учесть влияние природных факторов, то производительность труда в сельском хозяйстве в СССР была где-то на пятнадцать – двадцать процентов ниже, чем на Западе, но никак не в десять раз. И обусловлено это было нашим отставанием по уровню механизации.