Змееед - Виктор Суворов

Виктор Суворов

ЗМЕЕЕД

Перед началом Великой чистки в высшем руководстве НКВД был 41 комиссар Государственной безопасности.

Звание Генерального комиссара ГБ равнялось званию Маршала Советского Союза. Это звание тогда носил только один человек. Он был арестован и расстрелян.

Из семи комиссаров ГБ 1-го ранга были арестованы и расстреляны семеро.

Из 13 комиссаров ГБ 2-го ранга — арестованы и расстреляны 11, один отравлен в кабинете нового заместителя главы НКВД, который, в свою очередь, через год был арестован и расстрелян уже во второй волне очищения.

Из 20 комиссаров ГБ 3-го ранга трое покончили жизнь самоубийством.

15 арестованы и расстреляны, один бежал в Маньчжурию, где позднее был убит японцами.

Из 41 комиссара Государственной безопасности, которые накануне Великой чистки руководили тайной полицией Советского Союза, 1937 и 1938 годы пережили двое. После смерти Сталина один из них был арестован и расстрелян, второй арестован, во время следствия сошел сума и умер в психиатрической клинике тюремного типа.

Пролог

Выходит, что за всю свою жизнь ты не убил ни одного человека?

— Так оно и выходит: ни одного.

— Вообще ни одного?

— Да все как-то не выпадало.

— Никогда-никогда?

Совсем парень смутился:

— Никогда…

— Ну, ты даешь! Тебе скоро двадцать один, а ты…

— Так жизнь складывалась, что…

— А ты вспомни. Может, в юности… Ну хоть одного… или, быть может, в детстве?

— Не убивал.

— Зачем же тебя к нам прислали?

— Не знаю. Подписан приказ к вам явиться, вот и явился. Начальству виднее.

— Кем же ты раньше был?

— Разведчиком-наблюдателем по восьмой платформе Северного вокзала.[1]

Переглянулись исполнители, присвистнули: вот это карьера!

— Ты, паренек, видно, с начальством дружишь: из разведчика-наблюдателя да прямо в подручного исполнителя в Лефортове! Такого взлета до тебя никто не делал. Такой приказ мог подписать только сам Народный комиссар товарищ Ягода.

— Вот он самый и подписал.

— Кто же тебя по служебной лестнице с такой скоростью тянет?

— Не знаю, кто тянет. Честное комсомольское, не знаю. Нет у меня блата. Безродный я. Из беспризорных. Знаете в Болшеве колонию НКВД для босяков? Имени товарища Дзержинского. Так я оттуда. Перековали, перевоспитали, — ив разведку. Два года на десятой платформе наблюдателем работал, потом повысили, на восьмую перебросили. Год я там отмотал, обещали на седьмую платформу перевести за ударный труд, а тут вдруг — бац: приказ — подручным исполнителя…

— Тут что-то не так. Так не бывает. Чтобы до таких высот дойти, люди всю жизнь трубят. И очередь в нашу группу длиннее Беломорско-Балтийского канала. К нам заслуженные люди просятся — не берем… К нам исполнители из республиканских наркоматов рвутся, мастера с многолетним стажем…

— А меня сразу к вам…

— Да может мы тебя в свой коллектив не возьмем, неграмотного! На кой ты нам?

— Так прикажете и доложить в секретариат товарища Ягоды? Приказ им лично подписан.

— Приказ — дело серьезное. Да только у нас коллектив сплоченный. Не впишешься — выживем. И товарищ Ягода не поможет. Сам от нас попросишься. У нас работа серьезная. Мы последнюю точку в каждом деле ставим. Тут соображать надо. Давай-ка мы тебя на сообразительность проверим. Готов?

— Готов.

— Смотри, перед исполнением надо совершенно точно удостовериться, что это именно тот, кто тебе нужен. Для этого клиента к нам сюда заводят. Вот прямо в этот кабинет. Клиент не знает, что его прямо сейчас — того. Обстановочка у нас, как видишь, располагающая, даже занавесочка на окне. Я за столом сижу. Дело передо мной. Листаю странички. Мы тут вежливость блюдем. Ему сесть предлагаю. И вопросики — про имя-отчество и год рождения… А на столе у меня по правую руку — пачка «Казбека» и спички. Что бы ты по левую руку положил?

В потолок парень взгляд метнул. Но на потолке ответа не оказалось. Посмотрел в окно. Но и там ничего интересного не обнаружил. Пришлось соображать самому. И он сообразил:

— Кулек мятных пряников.

Переглянулись исполнители. Согласились молча: верно парнишка мыслит.

Глава 1

Меня Иолантой зовут.

— А меня… — он на мгновение задумался.

— А меня — Иваном Ивановичем.

— Вот и познакомились, Иван Иванович.

— Сколько же тебе, Иоланта, годиков?

— Уже восемнадцать, — глазом не сморгнув, — привычно соврала Иоланта.

— И… сколько это стоит?

— Три рубля.

— Сдурела?

— Найдите дешевле.

— Давай за два.

Смерила Иоланта оценивающим прищуром глубину бездонного неба и согласилась:

— Пусть будет два, только денежки вперед.

Так быстро она согласилась, что он даже пожалел: можно было бы рубль предлагать, а то и полтинник. Но было уже предложено и уже принято.

— Ладно. А где?

— У меня место есть.

— Что за место?

— Через площадь привокзальную, через трамвайные линии, за угол, там, в переулке, — трактир, за трактиром — конюшня, на чердаке — сеновал. Никого там нет, на сеновале.

— Хорошо. Только я заплачу, когда придем. Чтоб не удрала с денежками.

— Ах, мы такие недоверчивые… Идите за мной, только по той стороне улицы. И на меня все время не смотрите. Вроде гуляете. Вроде меня не знаете и не замечаете.

— Итак, все с самого начала.

— Товарищ Генеральный комиссар Государственной безопасности, все было как всегда. Но на этот раз лопнуло колесо…

— Надо было сменить.

— Запасное оказалось с проколом.

— Надо было звонить.

— Звонил, никто не отвечал, снова…

— Короче, на сколько вы опоздали?

— На два часа девять минут.

— Дальше.

— Прибыл на Северный вокзал с опозданием. Обыскал все. Его не было.

— В милицию обращались?

— Конечно, нет.

— Правильно. Так где же он?

— Не знаю, как сквозь землю.

— «Владивосток — Москва» прибыл на первую платформу?

— Как всегда, на первую.

— Выяснили, кто работал на первой?

— Должен был Звонарев, агентурный псевдоним — Брыль. Но он на переподготовке. Вместо него работал Змееед с восьмой платформы.

— Здравствуйте, Змееед.

— Здравия желаю, товарищ Народный ко…

— Дома я просто Генрих Григорьевич.

— Здравствуйте, товарищ Генрих Григорьевич.

Подал Генрих Григорьевич руку. Пожал Змееед нежную белую ладонь Народного комиссара внутренних дел.

— Садитесь.

Садится Змееед, а сам замечает: народный комиссар под столом эдак незаметно руку платочком вытер, да платочек батистовый с буковками вышитыми — в мусорную корзину. Опять же — незаметно. Но Змееед не зря три года разведчиком-наблюдателем на Северном вокзале оттрубил. Змееед все видит. Только виду не подает. Так приучен. У больших начальников, известное дело, к своим рукам почтение. Предшественник товарища Ягоды, товарищ Менжинский, ту же манеру имел, — в Болшево, в колонию беспризорную приезжал, всей шпане ручки жал. А потом, бывало, зайдет за уголок, чтоб незаметно, а там из особой канистры ему на руки спирт льют. Беспризорные ему однажды сказали, что лучше бы он им руки не жал и свои ладони спиртом не отмывал, а сразу бы им канистру отдал, так они б его за то пуще бы полюбили…

— Итак, дорогой Змееед, у вас теперь новая работа.

Подумал Змееед, что бы такое ответить, но ничего умного не придумал. Вместо ответа головой мотнул.

— Нравится?

— Еще бы!

— Это я вас на такую высоту поднял.

— Спасибо, Генрих Григорьевич.

— Приказ пока предварительный, но если будете хорошо работать, подпишу приказ окончательно.

— Постараюсь.

— Теперь — к делу. Прежде всего, подпишите вот эту бумагу. Это расписка о неразглашении. Вы, Змееед, никогда на моей даче не бывали, никогда меня не встречали, никогда со мной не говорили.

— Понял.

— Если понял, распишись. И выйдем в сад. Тут душно.

— Люська!

— Да.

— Люська, ты кого, стерва, привела?

— Бобра.

— Так он же чекист.

— А мне почем знать?

— Вот, товарищ Змееед, десять фотографий. Вы кого-нибудь из этих людей видели вчера на первой платформе Северного вокзала?

— Видел вот этого. Курьерский «Владивосток — Москва», прибыл в пятнадцать часов десять минут. Он вышел из шестого вагона.

— Постойте… В поезде двенадцать вагонов. В Москве выходят все пассажиры. И встречающих — толпа. Смена ваша — восемь часов. За смену вон сколько поездов приходит и уходит. И вы одного разглядели? Одного запомнили? Он чем-то привлек внимание?