Приключения 1972-1973 - Коллектив авторов

Ульмас Рахимбекович Умарбеков Евгений Анатольевич Коршунов Юлий Иосифович Файбышенко Миермилис Стейга Петр Прокофьевич Шамшур Сергей Максимович Наумов Борис Николаевич Сопельняк Леонид Семёнович Словин Юрий Иванович Усыченко

Приключения 1972–1973

УМАРБЕКОВ Ульмас

Встреча

I

Когда мне бывает трудно, когда я не уверен в Себе и не знаю, какое принять решение, я вспоминаю его. Я спрашиваю его, а он, живой в моей памяти, отвечает мне. Или вдруг улыбнется краешком губ и бросит: «Поэт!» Да, в то время я писал, подражая Хамзе, и даже как‑ то раз мои стихи были напечатаны в газете. Еще я сочинил однажды любовное послание в стихах – адресовано оно было молоденькой учительнице, а подписано именем моего друга, влюбленного в нее, но очень застенчивого.

И вот сколько уж лет прошло. Поэт из меня не получился. Может, он знал заранее, а? Он всегда говорил с улыбкой: «Поэт», я не обижался и улыбался тоже. Потом я перенял эту его привычку, и, когда у кого‑нибудь из моих молодых сотрудников дело не ладится, я бросаю ему с усмешкой: «Эх ты, поэт». Они не понимают и удивляются. Пока не понимают. Я знаю, придет время, и они тоже с улыбкой скажут то же оплошавшему новичку. Я хочу, чтобы было так, хотя никому не рассказываю о том, кто первый назвал меня «поэтом». Это моя маленькая тайна, моя память о близком человеке, память молодых и горячих лет… Самого человека давно уже нет, а вот словечко живет, осталось. Живет и дело, которому он учил меня.

В те годы многие из нас хотели стать чекистами, и особенно, конечно, мои сверстники. Чекист – значит почет тебе и уважение в городе и в кишлаке, ты – сила, гроза всяческой контры, ты – на переднем крае борьбы за революцию, борьбы за светлую, спокойную и счастливую жизнь наших городов и кишлаков, и еще – кто же из нас в те годы не видел себя во сне в кожанке и с револьвером на боку?

Мы, семнадцатилетние, работавшие в губкоме комсомола, просто мечтали о полной опасностей и приключений жизни чекиста, в свободное время любили рассказывать друг другу удивительные истории, где героями неизменно бывали чекисты, но главное, что волновало нас и делало наши мечты осязаемо близким будущим, – то, что за последний год двенадцать наших товарищей ушли по решению комсомола работать в ГПУ. Значит, мы нужны – так понимали мы, нужны наша преданность и решимость, наша вера в собственные силы, крепкие руки, острые глаза и отважные сердца.

Однажды утром секретарь губкома вызвал нас к себе, сразу восемь человек. Мы все догадывались, о чем с нами будет говорить секретарь, и взволнованно обсуждали ожидавшиеся перемены в нашей жизни. Правда, я, хоть и мечтал, как все, о скрипучей кожанке и тяжелом маузере, все же считал себя в душе не военным, а чуть ли не актером и потому был немного растерян.

В кабинете нашего секретаря Виталия Колосова находились, кроме него, два человека, одетые именно в те кожанки, что волновали наше воображение. Сам же Колосов всегда был при оружии, только носил он предмет нашей зависти не сбоку, а на животе. Зависти – потому что из всех работников губкома у него одного был наган.

Колосов назвал каждого из нас по имени, представил сидящим, а потом поднялся, уперся кулаками в стол и начал:

– Почему мы вызвали вас? Усилились враждебные действия против молодой Республики Советов! – Он вообще всегда так выражался и любил поговорить перед народом – ни один митинг без него не обходился, и в своем кабинете он выступал будто с трибуны. – В Душанбе тайно собирался курултай басмачей, в нем участвовал представитель международного империализма, враг революции Энвер‑паша! Акулы империализма усиливают снабжение наших внутренних врагов оружием, деньгами и даже продуктами! Опять встревожен покой трудового народа! Участились нападения басмаческих банд на кишлаки и города, особенно в Ферганской долине! В ответ на это мы, преданная смена партии большевиков, должны считать себя мобилизованными!..

Колосов налил себе воды и стал пить, один из чекистов воспользовался паузой.

– Товарищ Колосов очень хорошо рассказал о последних событиях. Мы обращаемся к вам, ребята: в ГПУ нужны такие грамотные, проверенные люди, как вы, комсомольцы. Все ли согласны участвовать в борьбе с басмачами?

Мы в один голос ответили: да, все готовы защищать завоевания трудового народа.

– Тогда не будем медлить, дело не ждет. Начнем распределение.

Второй чекист взял лист бумаги.

– Шукуров!

Ну надо же, начали прямо с меня.

– Вас направим в Алмалык. Возражений нет? – Тон вопроса не оставлял возможности для возражений, и я растерянно молчал.

– Завтра туда следует отряд милиции. Поедете с ними. Вот путевка.

Он протянул мне бумагу, и я невольно взял ее.

– Джумаев! Вас направим…

Я повернулся и пошел к двери. Вот уж никак не ожидал, что участь моя решится так скоро. Меня догнал Колосов, положил руку на плечо.

– Не ждал? Растерялся?

Я только покачал головой и неуверенно улыбнулся.

– Не бойся, привыкнешь! Ты не хуже других, мы за тебя поручились… Ну ни пуха… Будь здоров! – Он крепко пожал мне руку и вдруг добавил тихо и печально: – Я, брат, тоже еду…

– Куда?

– В Нанай… Убили там секретаря ячейки…

Это был третий случай за последние дни, басмачи не щадили активистов. Но в словах Колосова поразила меня особая, неприкрытая горечь. Лишь за дверью кабинета я узнал, что секретарем в Нанае работала его невеста.

Да, это были не акулы империализма, обыкновенные басмачи. Только я знал, что они делают с девушками перед тем, как убить… И сомнения мои остались там, в кабинете нашего секретаря. Театр и ликбез могут обойтись пока без меня, сейчас мое место там, где стреляют. Алмалык – что ж, пусть будет Алмалык. Работая в губкоме комсомола, я не привык сидеть на месте. Вот только что скажут родители?

Я ждал, что дома будет ужасный скандал, когда родители, особенно мама, узнают о моей новой работе и о завтрашнем отъезде. Она просто могла не отпустить меня, пойти с жалобами и плачем в губком комсомола, в ГПУ: единственный сын, и всего семнадцать ему, и… и… Что было бы дальше, я боялся подумать. Позору не оберешься – тут уж придется скрываться еще где‑нибудь подальше Алмалыка.

Но, кажется, гроза не собралась – хорошо, что дома был отец. Женщины, правда, получили уже равные права с мужчинами, но слово отца до сих пор было в нашей семье законом, не подлежащим обсуждению, – и слава богу.