Дедушка и внучка - Элизабет Мид-Смит

Элизабет Мид-Смит

Дедушка и внучка

Глава I

Гирлянды из маргариток

Дороти Сезиджер сидела на зеленой свежей лужайке, залитой ярким солнцем, среди травы, из которой выглядывало множество чудесных белых маргариток. Ее тетка Доротея смотрела на девочку из окна своего будуара[1], помещавшегося в нижнем этаже старинного дома, где жили многие поколения рода Сезиджер.

Дороти шел седьмой год. Она была одета в белое платье, мягкое и широкое, волнами рассыпавшееся вокруг нее. На довольно худеньком личике светились очень серьезные черные глаза; на голове вились густые темные волосы. Девочка скинула шляпу, которая теперь лежала на траве, и усердно плела гирлянду из маргариток, на ее коленях было множество этих маленьких цветов. Личико малышки казалось серьезным и озабоченным. Она крепко сжала розовые губки, тяжело вздохнула и прошептала:

— Что за несносные, непослушные цветы!

И когда она произносила эти слова, между нежными, точно нарисованными кисточкой, тонкими бровями появилась легкая морщинка.

Мисс Доротея Сезиджер внимательно смотрела на маленькое милое существо. Дороти еще не минуло и семи лет, а между тем она захватила в свои владения всю лужайку. Тетя Доротея была страшно худа, костлява, угловата; свои волосы она причесывала по старинке гладко и отличалась замечательной опрятностью. На тонких пальцах блестело множество дорогих колец, на груди красовалась старинная жемчужная брошка, худое тело покрывало старомодное атласное платье, плечи облегала небольшая кружевная черная шаль.

Доротея сидела в своем будуаре, который, правда, еще сохранял следы былого изящества, но ясно доказывал, что теперь хозяйка совсем забросила его.

Ребенок, игравший на лужайке, был весь облит золотистым солнечным светом и казался до того непохожим на Доротею, что его можно было принять за существо из другого мира. А между тем между этой прелестной девочкой и исхудалой старой девой существовало большое семейное сходство. Только в каждом движении, в каждом взгляде Дороти проглядывали бодрость, смелость и резвость, у Доротеи же была запуганная душа и никакой смелости. Природную живость и отвагу в ней уничтожила жизнь в полном подчинении своевольному отцу.

— Дедуля, время прошло! — прозвучал тоненький, светлый, пронзительный голосок.

Дороти поднялась с травы, оправила белое кисейное[2] платьице, откинула темные кудри и перебежала через лужайку, направляясь к другой стороне дома. Тетя Доротея вздрогнула: она слышала, что сказала девочка, и видела, куда та направилась.

«Что теперь будет? — подумала Доротея. — Мне даже страшно себе это представить! Он жестоко обойдется с ней; скажет что-нибудь недоброе, по своему обыкновению. Всегда так бывает».

— Дедушка, дедушка! Время прошло, совсем прошло! Ты нужен Дороти, — детский голосок звучал повелительно.

«Не сойти ли вниз, не увести ли ее лучше, пока он не заговорил? — подумала тетушка Доротея. — Он всегда спит в это время. Нет, нет, мне слишком, слишком страшно. Ах, если бы я не так ужасно его боялась. Я не хочу, чтобы это маленькое создание перестало быть смелым. Но ведь он сломит каждого! Он убил во мне всякую бодрость и решительность… Мне уже сорок три года, а я никогда не жила по-настоящему. Я только ела, спала и делала то, что он велит. А вот Дороти, которой нет еще и семи, не боится никого и ничего. Но он, конечно, запугает и ее. Бедная, бедная девочка».

— Дедушка, дедушка, — продолжал звать веселый звонкий голос.

Ответа не послышалось, и маленькое создание с длинной гирляндой из маргариток, обмотанной вокруг шейки, забралось в открытое окошко и остановилось на старом, совершенно истертом ковре, глядя на дряхлого человека, который спал в большом глубоком кресле.

Сэру Роджеру Сезиджеру было под восемьдесят, но выглядел он лет на десять старше. Когда-то он был очень высок, теперь же сгорбился так сильно, что казался чуть ли не низкорослым. Прежде его считали очень красивым, и даже теперь, в старости, его черные глаза ярко блестели и смотрели пристальным, проницательным взглядом. В ту минуту, когда к нему вышла Дороти, они были закрыты, и это показалось девочке очень странным. Она сложила маленькие ручки и задумчиво посмотрела на деда.

«Он спит крепким сном, — подумала малышка. — А я сказала ему, что он должен проснуться в четыре часа, и сплела две гирлянды — одну для него, другую для себя. Я помню, как мама всегда говорила, что нужно держать данное слово».

Она сделала три шага вперед. Крепко спавший старик не подозревал, что внучка стоит перед ним. Слабый румянец выступил на нежных щечках девочки. В эту минуту она была очень хороша, хотя смуглое личико немного походило на лицо южанки. Быстро-быстро Дороти вскарабкалась на колени спящего и ловкими пальчиками накинула гирлянду из маргариток ему на шею.

«Раскрыть ему пальцами глаза или нет?» — размышляла она.

Старик сидел, откинувшись на спинку кресла, и Дороти устроилась у него на коленях. Увидев, что понемногу сползает, девочка взяла большую руку деда и обвила ее вокруг своей талии.

«Теперь мне гораздо удобнее, — подумала она. — Как мне нравится дедушка, он похож на папу».

— Эгей! — прозвучал ее голос.

Старик сильно вздрогнул, чуть не уронив на пол маленькое, похожее на бабочку, создание, усевшееся на его коленях.

— Что это, Дороти?

— Что, дедуля? Знаешь, следует держать данное слово! — объявила она.

Старик смотрел на девочку с таким выражением, которое, конечно, никогда не появлялось у него в глазах при виде его дочери Доротеи. Маленькая Дороти тоже смотрела на него смеющимися глазками, смотрела весело, ласково и доверчиво.

— Держи меня чуть-чуть покрепче, дедуля; я чуточку сползаю, — сказала она. — Вот теперь хорошо. Ну, ты славно поспал?

— Кто тебе позволил прийти сюда? — сурово спросил дед.

— Никто. Я просто взяла и пришла.

— Ты не должна больше этого делать. Никогда не приходи больше.

Эти слова, казалось, на минуту озадачили Дороти.

— Знаешь, тебе не идет хмуриться, — сказала она. — Пожалуйста, держи меня покрепче! Мне очень неприятно, что я сползаю. Мама всегда держала меня крепко. Вот, так лучше. Ну, разве нам не хорошо вместе? Правда? А ты знаешь, что на тебе гирлянда из маргариток и что я нарочно сплела ее для тебя?

— Тише, тише, — поморщился старик.

Ему хотелось сорвать с шеи гирлянду, но он лишь быстро и резко выпрямился. Гирлянда разорвалась и упала на пол.

— Ах, зачем ты это сделал? Это очень грубо!

Глаза девочки наполнились слезами. Она соскочила с колен деда, подняла длинную разорванную гирлянду и постаралась поправить ее.

— Пойдем в сад, сделаем другую гирлянду, — предложила она как ни в чем не бывало. — Сегодня такая чудесная погода, так ярко светит солнышко, а здесь у тебя в комнате ужасно. Пойдем, пойдем сейчас. Ах ты, старый, старый лентяй. Если бы ты проспал еще с полсекунды, я непременно подняла бы тебе веки. Знаешь, ты не должен был нарушать данного слова.

— Замолчи! — перебил ее старик. — Ты самая ужасная непоседа, которую я когда-нибудь видел в жизни.

— Ну, а ты ужасное-преужасное чудовище. Лучше быть ужасной непоседой, чем чудовищем.

Он опять сердито посмотрел на нее. Она ответила деду смелым взглядом и вдруг весело и звонко расхохоталась.

— А знаешь, зачем я сюда приехала?

— Уж конечно, не затем, чтобы будить меня, когда я отдыхаю. Я поговорю с твоей тетей Доротеей. Она положит этому конец.

— Мамочка сказала, что я должна полюбить тебя, что я должна открыть свое сердце и посадить тебя в него. Ты очень большой и смотришь на меня не особенно ласково, но мама говорила, что ты хороший, что ты очень хороший, значит, ты такой и есть. Ну, а теперь пойдем в сад!

Никто не мог бы сказать, какие чувства зашевелились в сердце Роджера Сезиджера, когда он услышал слова маленькой внучки, но старик внезапно наклонился, откинул темные волосы со лба Дороти и поцеловал ее.

— Твой отец был моим сыном. Я выгнал его из дома и проклял, но ты не знаешь, что значит проклясть.

Дороти молча покачала головкой.

— Он умер, а тебя привезли сюда. Как же ты можешь любить меня, когда я выгнал его из дому? Спроси тетю Доротею.

— Я не понимаю, что ты говоришь, — сказала малышка. — Я помню, что мама и папа говорили мне о тебе, и отлично знаю, что я должна делать. Поэтому вставай-ка, дедушка, пойдем в сад и давай плести гирлянды из маргариток.

Когда тетя Доротея увидела, что Дороти идет по лужайке и ведет за руку дедушку, у нее закружилась голова, и она не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

«Если бы я не увидела этого своими собственными глазами, никому бы не поверила, — подумала она. — Мой отец, мой строгий, суровый отец разговаривает с этим ребенком! Посмотрим, что они теперь будут делать».