Три лика пламени - Наталья Аверкиева

Наталья Николаевна Аверкиева

(Shelena)

Три лика пламени

Часть первая. Валинор

По строкам черно-белымНе нами придуманных замысловМы упрямо чертили своё. Неоправданно-смело?Нет, оправданно. Даже если: пронзительно-красным…

Никогда не бывали излишне простыми решения,Без помарок — листы, однозначно-строгими руны…Мы неспешно сплетали с тобою свои уравнения,Иль, если хочешь, подгоняли к созвучию струны…

Глава первая. Хелкорэ — путь Мастера

Тебе цыганка пела и гадалаПо тонким линиям твоей руки.И нагадала: будет город снежный,Любовь, сжигающая как огонь,Путь и печаль…Но линией мятежнойРассечена твоя ладонь.Она сулит убийства и тревогу,Пожар, и кровь, и гибельный конец…

…Роды начались внезапно…

Исиль не была целительницей. Рожденная в Благих Землях, она редко встречалась с болью и никогда — со смертью. Даже слово это она знала лишь из рассказов старших родичей, что по зову Великих пришли некогда в Благие Земли, и от рассказов этих веяло порой таинственной жутью. В Обиталище айнуров не было места смерти. Отчего же сейчас, в королевских покоях, Исиль так ясно чувствовала ее присутствие, будто страшная гостья и впрямь прошелестела мимо нее и нависла над резным изголовьем кровати, вокруг которой испуганно и бестолково метались благороднейшие из дев Тириона, пытаясь хоть чем-нибудь помочь королеве Мириэль?

— Да помолчите же! — Властно прикрикнула на подруг Тинвель, старшая, помнившая еще дикие просторы Среднеземья.

Ученица Инид-Утешительницы, супруги Владыки Снов, беспокойно склонилась над впавшей в забытье роженицей, стараясь понять, что же случилось. Ей приходилось принимать роды. Дети рождались и у берегов Куйвиенен[1], и в долгом переходе к Великому Морю, но никогда целительница не видела ничего подобного и теперь просто растерялась… Она уже распорядилась послать гонца в Ильмарин[2], но надежды, что король и кто-нибудь из младших айнуров прибудет вовремя, почти не было…

— Может, нужно кого-то позвать? — робко предложила Исиль, зачарованно следя, как расползается по белоснежной простыне красное-красное пятно. — Король ведь может… не успеть.

— Кого? — Устало бросила Тинвель. — Все Древние собрались на Таникветиле[3], как и правители трех племен, решают — быть войне или нет. Так кого же звать? Линхира, или, может, Раэндира? Мужчинам запрещено видеть таинство рождения, сама знаешь. Да и вряд ли они смогут здесь помочь. Не понимаю… Просто не понимаю… Ребенок лежит неправильно, правда, но она… словно истаивает, не хочет бороться! Я боюсь, что… — Целительница не договорила, взглянув на побледневших подруг.

Юная Линдориэ, дочь Румила Мудрого, подарившего эльдарам письменность, всхлипнула и тут же зажала рот ладошкой. Близнецы Ириссэ и Финриль, встав на колени возле кровати, беззвучно шевелили губами. Взывали к Эру[4]? К Великим? Эстель — танцовщица, младшая сестра Исиль, рыдала в голос, некрасиво хлюпая носом и вытирая слезы рукавом.

— Прекратите! — Внезапно разозлилась Тинвель. — По живым не плачут!

… Едва держась на ногах, Тинвель прислонилась лбом к прохладной стене. Не смогла. Не удержала. Да будет Единый[5] милостив к Финвэ… И к ребенку, потерявшему мать, едва родившись…

— Ой, какая… некрасивая! — Целительница резко обернулась: Ириссэ, осторожно взяв дитя на руки, с удивлением разглядывала его.

— Перестань! Как ты можешь… — Линдориэ покосилась на заботливо укрытое вышитым покрывалом тело.

— Что ты болтаешь! Дай-ка мне! — Тинвель выхватила пискнувший сверток из рук Ириссэ… и огорченно покачала головой. Пытаясь вытянуть с порога Мириэль… и закрыв умершей подруге глаза, она и не взглянула толком на ребенка, убедилась только, что жив. Руки бездумно выполняли привычную работу — перевязывали пуповину, обмывали, пеленали хрупкое тельце. Девочка. Такая маленькая — Тинвель никогда не видела прежде недоношенных младенцев, действительно, некрасивая… как… как маленький лягушонок! Бедное дитя…

— Темнеет! — Вскрикнула вдруг Финриль, стоявшая у окна в надежде разглядеть скачущего к дому короля и его спутников. — Посмотрите, на улице темнеет!

День Валинора померк. На площади перед дворцом слышались крики. Финриль, до половины высунувшись из окна, ахнула: «Солнце гаснет!»

…Так тьма затмения пала на Благие Земли и узрели Владыки в этом знак, что власти их мятежного собрата в Среднеземье должен прийти конец. И, пылая священным гневом, выступили на войну…

…Так король нолдоров потерял возлюбленную супругу и обрел дочь, и нарек скорбящий отец ей имя «Фэйниель», что значит «Белая дева»…

Дети беззаботно и шумно играли в пятнашки на склоне Туны[6]. Устроившийся под деревом Аллан Кователь благодушно наблюдал за стайкой резвящихся эльфят, раздумывая, какие же камни бросить по ободу новой тиары Вэридэ — излюбленные ею бриллианты, или, может, сапфиры, под цвет глаз Королевы, или те и другие вместе…

Листва над головой айнура зашелестела, и поднявший голову Владыка Аллан удивленно воззрился на показавшиеся из кроны старого клена ножки в изрядно разношенных сандалиях. Ножки уверенно нащупали нижнюю ветку… и соскользнули по мягкому лишайнику. Послышался какой-то треск, вскрик, и бесстрашный древолаз свалился в заблаговременно подставленные руки Кователя. Аллан со смешком рассмотрел «добычу» — худенькая девчонка в темно-коричневых штанишках и короткой тунике, когда-то, в глубокой древности, видимо, красной, а теперь пыльно-кирпичной. В снежно-белых волосах запутались кусочки коры. Губы поджаты, светлые брови, почти неразличимые на бледном лице, насуплены. Сопит — точь-в-точь сердитый ежик. В руке зажат лист бумаги, за ухом — чудом удержавшийся грифель. Ну, конечно, Фэйниель, дочь Финвэ. Чудные же развлечения у принцессы нолдоров…

— Безобразим? — Нарочито строго вопросил Аллан, поставив девочку на ноги, и убедившись, что ущерб от «полета» ограничился мусором и царапиной на щеке.

— Работаем. — В тон ему ответила беловолосая, смерив Кователя царственным взором. Ни малейшего трепета перед одним из Великих. И то славно, — сыт уже благоговением по горло…

— И над чем же, дитя мое, ты работаешь на дереве? — Решил подыграть Аллан. Девочка протянула айнуру мятую бумагу. Взглянув на рисунок, Кователь надолго замолчал, бережно разглаживая лист, и цепко отмечая мельчайшие детали. Фэйниель примостилась рядом. Лицо — вежливо-непроницаемая маска, хоть статую с нее ваяй, только глаза поблескивают от нетерпения.

— Занятно, — выдал, наконец, Кователь, хитро прищурившись, — а из чего делать прикажешь? Из золота с алмазами?

— Еще не хватало, — фыркнула девочка, — металл белый нужно. А камень — опал, я у Тинвель в кольце такой видела, ей Владычица Инид на свадьбу подарила.

Аллан довольно хмыкнул, — то кольцо делал он. У юной нолдэ[7] редкостный дар… И не развивать его — настоящее преступление.

— А хотела бы ты учиться у меня? — Глядя в широко распахнутые темно-серые глаза, Кователь не сомневался в ответе.

Прохожие на широких мостовых Тириона изумленно косились на почтившего город своим присутствием Владыку и гордо вышагивающую рядом с ним Фэйниель…

…Вэридэ Элинхоару Н'лайрэ, Королева Древних, прекраснейшая из айнуров, примеряла новое ожерелье, дар Кователя. Огромное, во всю стену покоя, зеркало послушно отразило уложенные в высокую прическу серебристые волосы, искрящиеся при каждом повороте серебристое платье, переплетение матового серебра и туманно-переливчатых камней на безукоризненной шее. Темно-синие глаза сверкали ярче самоцветов в ожерелье. Да, Аллан превзошел сам себя. Или это придумала его новая ученица? То маленькое уродливое существо? Бедное дитя…

Платье, лежавшее на столике, словно просило: «примерь меня». Чудесное платье, белое, искусно расшитое цветами и травами по горловине и подолу, с узкими рукавами и струящейся юбкой. Я задумчиво погладила мягкую ткань и усмехнулась. Так вот на что намекала мачеха, многозначительно улыбаясь и делая страшные глаза, когда шел разговор о Празднике Урожая[8]. Отец стойко отмалчивался, братцы деловито очищали тарелки: Нолофинвэ — демонстративно не прислушиваясь к «женской болтовне», Арафинвэ, по своему обыкновению, витая в облаках. Вряд ли наше златокудрое «сокровище» замечало, что именно ест. В голове маленького паршивца вызревала очередная душещипательная баллада. Убила б за такие песни! Его же лютней.