Предназначено на слом - Теннесси Уильямс

Теннесси Уильямс

Предназначено на слом

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Уилли.

Том.

Декорация напоминает картину «Домик у железной дороги», выставленную в Музее современного искусства на Пятьдесят третьей улице. Железнодорожные пути на окраине небольшого городка в штате Миссисипи. Молочно-белое зимнее утро – такие бывают только в этой части страны. Влажный прохладный воздух. Невысокая насыпь и рельсы, за насыпью – задник, на котором написан большой желтый сборный дом, пребывающий сейчас в безотрадном запустении. Некоторые окна второго этажа зашиты досками, часть крыши обвалилась. Местность вокруг на редкость плоская. Слева, на заднем плане, щит с объявлением, возвещающим:

«Джин и ром», несколько телеграфных столбов и по-зимнему голых деревьев. Бескрайнее молочно-белое небо; время от времени карканье ворон, похожее на треск разрываемой ткани. В случае необходимости настроение может быть усилено модернистской трактовкой изображения на заднике. Девочка УИЛЛИ – весьма примечательное существо. Она худа как щепка; на ней изношенный, но все еще вызывающий наряд: вечернее платье из синего бархата с грязным кружевным воротником кремового цвета и сверкающее ожерелье из фальшивых бриллиантов. На ногах пара истпепанных туфель из посеребренной кожи с большими декоративными пряжками. Запястье и пальцы унизаны дешевой бижутерией. На ее детском личике алеют малиновые пятна – неумело положенные румяна; губы нелепо подмазаны сердечком. Ей лет тринадцать, и во всем ее облике, несмотря на косметику, есть что-то неистребимо детское и невинное. Она то и дело разражается громким хохотом, в котором чувствуется какая-то преждевременная трагичная безоглядность. При поднятии занавеса Уилли осторожно идет по рельсе, балансируя раскинутыми руками, в одной из которых зажат банан, а в другой – невероятно растрепанная кукла с грязными светлыми волосами. Мальчик ТОМ – он немного старше Уилли – наблюдает за ней, стоя под насыпью. На нем вельветовые штаны, голубая рубашка, свитер; в руках – змей из красной папиросной бумаги с хвостом из ярких лент.

Том. Эй! Ты кто такая?

Уилли. Подожди. Вот упаду, тогда и поговорим. (Пошатываясь, продолжает двигаться вперед.)

Том с немым восхищением наблюдает за нею. Ее все больше и больше клонит из стороны в сторону.

(Задыхаясь.) Возьми… мою Растрепку… Ну, мою куклу. Ладно?

Том (карабкаясь на насыпь). Ладно.

Уилли. Боюсь разбить ее… когда упаду. По-моему… мне долго… не продержаться. Верно?

Том. Факт.

Уилли. Вот-вот… упаду.

Том хочет поддержать ее.

Нет, не трогай меня. Помогать не полагается. Надо все расстояние пройти самой. О господи, до чего же меня качает! И чего я так разнервничалась? Видишь бак с водой, вон там?

Том. Ну, вижу.

Уилли. Оттуда… я и начала. Это самое большое расстояние, которое… мне удалось пройти… ни разу не упав. Вернее, будет самым большим… если я продержусь… до следующего… телеграфного столба. Ой, падаю! (Окончательно теряет равновесие и скатывается с насыпи.) Том (теперь он стоит над ней). Ушиблась?

Уилли. Коленку оцарапала. Хорошо еще, что шелковых чулок не надела.

Том. А ты поплюй на царапину – от этого боль проходит.

Уилли. Попробую.

Том. Звери всегда так лечатся – раны себе зализывают.

Уилли. Знаю. Но больше всего пострадал, кажется, мой браслет: один бриллиант даже выпал. Куда он только закатился?

Том. Тут, в шлаке, его ни за что не найти.

Уилли. А может, и найдем. Он очень ярко блестит.

Том. Все равно поддельный.

Уилли. А ты почем знаешь?

Том. Догадываюсь. Будь он настоящий, ты бы не ходила по рельсам с растрепанной куклой и гнилым бананом в руках.

Уилли. Ишь ты, какой умник! А может быть, я психованная или еще что-нибудь? Не знаешь – не говори. Звать-то тебя как?

Том. Том.

Уилли. А меня Уилли. У нас обоих мужские имена.

Том. У тебя-то почему?

Уилли. Старики ждали мальчика, а я взяла и оказалась девочкой. А у них уже была одна. Элва. Моя сестра. Ты почему не в школе?

Том. Я думал, ветрено будет и мне удастся запустить змей.

Уилли. А почему ты так думал?

Том. Потому что небо совсем белое.

Уилли. Это примета?

Том. Да.

Уилли. Знаю. Оно выглядит так, словно его метлой подмели. Верно?

Том. Ага.

Уилли. И белое-белое. Как чистый лист бумаги.

Том. Угу.

Уилли. А ветра нет.

Том. Нет.

Уилли. Он дует слишком высоко, мы его не чувствуем. Он гуляет гораздо выше, по чердакам, сметает там пыль с ломаной мебели.

Том. А ты почему не в школе?

Уилли. Я в нее не хожу. Уже два года как бросила.

Том. В каком была классе?

Уилли. В пятом «а».

Том. У мисс Престон?

Уилли. Ага. Она вечно твердила, что у меня руки грязные. Но потом я объяснила ей, что это в них зола въелась – я ведь постоянно с рельсов падаю.

Том. Она здорово строгая.

Уилли. Да нет, просто злится, что не вышла замуж. Не представилось случая бедняжке. Вот ей и осталось одно – учить пятый «а» до конца своей жизни. Она как раз начала проходить с нами алгебру, а мне было наплевать, что там означают разные иксы. Вот я и бросила школу.

Том. Но ты никогда не получишь образования, бегая по рельсам.

Уилли. Запуская красного змея, образования тоже не получишь. И, кроме того…

Том. Что?

Уилли. Чтобы преуспеть в жизни, девушке нужно светское воспитание. А я научилась всем этим штукам у моей сестры Элвы. Она страшно нравилась всем мужчинам с железной дороги.

Том. Машинистам?

Уилли. Да, и машинистам, и кочегарам, и проводникам. Даже товарному кондуктору. Наши держали меблированные комнаты со столом для служащих железной дороги. Элва была, можно сказать, главной приманкой. Красивая! – никакой кинозвезде не уступит, ей-богу!

Том. Твоя сестра?

Уилли. Она самая. Один наш постоялец из каждой поездки привозил ей большую красную шелковую коробку в форме сердца, а в той коробке – и шоколад ассорти, и орехи, и конфеты. Здорово?

Том. Д-да.

Карканье ворон.

Уилли. Знаешь, где теперь Элва?

Том. В Мемфисе?

Уилли. Нет.

Том. В Нью-Орлеане?

Уилли. Нет.

Том. В Сент-Луисе?

Уилли. Все равно ни за что не угадаешь!

Том. Где же она тогда?

Пауза.

Уилли (торжественно). Она в юдоли смерти.

Том. Где-где?

Уилли (взрываясь). В юдоли смерти, на кладбище, в могиле! Ты что, глухой, что ли?

Том. Ах вот оно что! Скверное дело.

Уилли. Но ты еще не знаешь всего, приятель. До чего же весело мы проводили когда-то время в этом большом желтом доме!

Том. Представляю себе!

Уилли. Музыка день и ночь, инструменты не смолкают…

Том. Инструменты? Какие?

Уилли. Пианино, виктрола, металлическая гавайская гитара. Каждый на чем-нибудь да играл. Но теперь там до ужаса тихо. Оттуда ни звука не доносится, верно?

Том. Да. В доме никто не живет?

Уилли. Никто, кроме меня. И на стене висит большое объявление.

Том. Что же там написано?

Уилли (громко, но слегка прерывающимся голосом). «Предназначено на слом».

Том. И ты все-таки живешь там?

Уилли. Угу.

Том. Что у вас стряслось? Куда же все подевались?

Уилли. Мать сбежала с тормозным кондуктором. И после этого все развалилось.

Гудок паровоза.

Гудок слышишь? Это курьерский. Ух, как несется!.. А старик мой запил.

Том. Где он сейчас?

Уилли. Исчез. Думаю, мне следовало бы заявить о нем в бюро по розыску без вести пропавших. Он именно так и поступил, когда сбежала мать. Потом мы жили вдвоем с Элвой, пока у нее не разболелись легкие. Ты Грету Гарбо видел в «Даме с камелиями»? Прошлой весной у нас в киношке крутили эту картину. Так вот, она хворала тем же, от чего умерла Элва. Больные легкие.

Том. Да ну?

Уилли. Только в кино все получилось очень красиво. Понимаешь, играли скрипки, всюду груды белых цветов, и все ее поклонники вернулись к ней. Очень трогательная сцена.

Том. Да ну?

Уилли. А вот от Элвы все поклонники сбежали.

Том. Да ну?

Уилли. Словно крысы с тонущего корабля. Это она так говорила – Элва. Непохоже было на смерть в кино.

Том. Да?

Уилли. Она спрашивает: «Где Элберт? Где Клеменс?» А их и след простыл. Я ей вру: «Они передали тебе привет. Зайдут завтра». «Где мистер Джонсон?» – спрашивает она. Джонсон – это товарный кондуктор, самый солидный наш постоялец. «Его перевели в Гренаду, – отвечаю я, – но он просит не забывать его». Но все равно она знала, что я вру.

Том. Да ну?

Уилли. «Это расплата, – частенько говорила она. – Все они бегут от меня, словно крысы с тонущего корабля». Все, кроме Сидни.

Том. А кто такой Сидни?

Уилли. А тот, что дарил ей большущие красные шелковые коробки с шоколадом «Американская красавица».

Том. Вот оно что!

Уилли. Он остался ей верен.

Том. Это хорошо.

Уилли. Но Сидни ей никогда не нравился. Элва говорила, что у него гнилые зубы и изо рта плохо пахнет.

Том. Вот тебе раз!

Уилли. Да, она умирала не так, как в кино. Когда в кино кто-нибудь умирает, обязательно играют на скрипках.