Двое под гамаком - И Миронов

Миронов И

Двое под гамаком

И. Миронов

ДВОЕ ПОД ГАМАКОМ

Прошло уже две недели. Я отважен, как вепрь, и осторожен, как антилопа. Кажется, все получается отлично.

- Мы все, без единого исключения, недалекие и неумные люди, - сказал академик Ренский. - Мы сделали этих уродцев, и теперь сами же их боимся. Я не только о кибернетике. Рабочий боится станка, машинист - автомашиниста, а все остальные с удовольствием и готовностью соблюдают даже самые идиотские правила техники безопасности. Вы меня действительно понимаете или просто удачно притворяетесь?

- Зачем так? - возразил я. - Вы ведь знаете, что не притворяюсь.

- Да, вы неглупый парень. Двадцать четыре года, умница и опять же - стихи. Почитайте.

- Нет, мы же договорились.

- Верно. Ну, сдавайте, и будь я проклят, если вы не полезете в загон.

Я, журналист Игорь Подольный, и академик Ренский, мой тезка, сидели у него на даче под гамаком, подтянутым к столбам (на гамаке была расстелена простыня от солнца), и играли в карты, подзадоривая друг друга. Если кого-нибудь смущает, что академик играл в карты, - пожалуйста, пусть мы играли в шахматы.

- Е2 - Е4, - сказал Игорь Янович и побил козырным валетом моего трефового туза.

Стояла безветренная июльская жара, но мы играли зло и азартно, потому что проигравший круг из семи игр должен был пойти в загон и медленно - обязательно медленно! - полить водой козу моей хозяйки. Это была удивительная коза. Она целые дни лежала в загоне, ела хлебные корки и тоскливо смотрела на легкомысленный дачный мир огромными бессмысленными глазами. Но в ту минуту, как на нее падала первая капля воды, она превращалась в дикого мустанга, боевого испанского быка и бешеную собаку одновременно. Она подпрыгивала, бодалась, ухитрялась и лягаться и царапаться задними ногами. А передними - ими она вообще делала чудеса. В шестьдесят с лишком очень трудно быть тореадором, а Ренский был им уже два раза. Активисты Общества защиты животных уже, очевидно, разыскивают мой адрес. Да нет же, честное слово, козе это развлечение доставляло огромное удовольствие. Мне даже показалось однажды, что она внимательно посмотрела на нас сквозь прутья загончика, чуть ухмыльнулась в редкую бородку и потерла левое копытце о правое. Впрочем, в жару как-то не до мистики. А Игорь Янович наслаждался жизнью изо всех сил. На пораненный локоть он прислюнил листок подорожника, а постоянно спадавшие с толстого живота пижамные штаны укрепил для надежности связанными шнурками от моих тапок. Он вынес уже два сражения с козой и был готов на все, что ждало его впереди. Мы играли и говорили обо всем на свете. Мы очень нравились друг другу. Но, наивный старик, он не знал, что коварство легендарных древних троянцев мелочь и мальчишество рядом с планом, который я задумал и теперь осуществлял.

В жизни мне очень не повезло - я писал научно-фантастические рассказы. Я просто не мог не писать их. Странный мир вставал перед моими глазами, он казался мне сказочно интересным, я писал, перечитывал и смеялся от радости, что все это сочинил именно я. И прятал в письменный стол. Я где-то прочитал, что древние мудрецы советовали прятать настоящие вещи на год, а потом доставать и перечитывать. Но так делали мудрецы, а я кончил обычную школу, настолько обычную, что на ее дверях даже было написано "Средняя школа" средняя, а не какая-нибудь особенная. И обычный институт. Словом, после первого рассказа я выдержал месяц, а потом достал его из правого ящика стола, из-под груды писем от разных редакций, которые сообщали одно и то же - мои стихи им не подойдут, но пусть я продолжаю писать и побольше читаю классиков.

Огромная кибернетическая машина мучилась от переизбытка самых разных человеческих желаний. Ей хотелось бегать и прыгать, играть в пинг-понг с сотрудниками лаборатории, бежать к телефону по первому звонку и каждый раз отпрашиваться с работы на час раньше, как усатый техник с крайнего стола. Ей хотелось маринованной капусты, за которой тайком, прячась от начальника отдела, бегали за угол младшие лаборантки, хотелось закурить и покрутить у себя самой ручки настройки. Страдания машины я описал красочно и безжалостно. Красочно потому, что однажды, сломав ногу и два месяца провалявшись в гипсе, отлично помнил муки неподвижности. Безжалостно потому, что на месте машины представлял себе, когда писал, своего начальника - толстого и заплывшего, когда-то очень способного, а теперь все растерявшего журналиста. Любитель поесть и поговорить о женщинах, он сластолюбиво двигал мясистыми мокрыми губами и похрюкивал, когда смеялся. Я уже очень давно думаю, что такие наружные признаки точно соответствуют внутренним качествам. Работая с ним, я в этом убедился. Толстокожий, какой-то успокоившийся раз и навсегда, он был бичом для начинающих журналистов. Он обладал острым и безошибочным чувством юмора - все смешное он вычеркивал. Любую романтику он двумя-тремя изменениями и вставками превращал в строки из учебника по тригонометрии. И... всему завидовал. Никуда не выезжая сам, он мучительно хотел успеть всюду. Зачем? Этого он, наверное, и сам не знал. Он завидовал дальним поездкам и новым знакомствам; удачным фразам и хорошему настроению, тонкой шутке и звонкам приятельниц. От этой зависти он уже ничего не мог делать сам, ему хватало времени лишь на то, чтобы постоянно узнавать, кто что успел. Поэтому мне совершенно не было жаль машину. Сначала. А потом она вдруг потеряла все общее с моим шефом и стала несчастным существом. Все началось с мелочи.

Машине, чтобы она угадывала возраст, показали несколько человек. Она рассмотрела их, сопоставила возрастные признаки и... стала всем новым людям давать на несколько лет меньше. Все объяснялось просто - больше половины изучаемых были женщины. Они добросовестно показывались машине, а возраст свой по привычке называли на несколько лет меньше; средние данные у машины оказались заниженными. Я очень гордился такой высокохудожественной находкой и с этой минуты полюбил машину. Рассказ кончался тем, что молодой изобретатель сообщал ей способность к действию.

Я читал рассказ в редакции после работы. И шеф сказал:

- У вас дома есть ящик?

- Есть, - ответил я. И гордо приврал: - Я выдерживал его в ящике полгода, а потом достал и подправил.

- Зря, - сказал шеф.

- Подправил? - спросил я.

- Нет, достал, - радостно сказал шеф. - До рассказов, юноша пылкий со взором горящим, вы еще просто не доросли. Счастье, что написали не роман. Или роман тоже написали? Ну-ну, пишущий да обрящет, как говаривал Нерон, сжигая писателей.

Шефу никто не возразил.

Ты шла со мной к остановке по холодной сквозной аллейке, с хрустом разламывая весенние льдинки на лужах, и говорила. Лучше бы ты молчала.