Сердце степи. Полёт над степью (СИ) - Иолич Ася

Сердце степи. Полёт над степью

1. Руан.Что мы натворили?

Ичим громко лаял снаружи. Лай разрывал голову на части. Руан повернулся, стараясь делать это медленно, и сел.

Ледяной ужас нахлынул на него. Всклокоченные волосы, выбившиеся из косы, колыхались над лицом, на полу перед толстым матрасом стоял стакан травяного отвара, и это был не его ковёр, не его матрас и не его шатёр. Он был в шатре Аулун, но кошмарный сон, в котором он пришёл к ней и воспользовался тем, что она не может отказать хозяину, не мог быть правдой, не мог.

Голова неистово раскалывалась. Руан протянул руку, схватил стакан, в один глоток опрокинул содержимое в глотку и скривился, одновременно морщась от боли в голове. На полу у очага лежало что-то маленькое и светлое. Он взял с сундука аккуратно сложенные штаны и рубашку и медленно оделся, стараясь как можно меньше двигаться, подошёл поближе и подвинул предмет носком сапога.

Тесёмка от нижнего платья маленькой белой ядовитой змеёй впилась в его душу, отравляя надежду на то, что кошмарный сон был просто сном, и она увядала, умирала, рассыпалась осколками, раны от них кровоточили, а каждый вдох был обжигающим и тяжёлым.

Он вышел за дверь, пригнувшись, и вздрогнул от резкого белого света, резанувшего по глазам, раздражающего, разжигающего злую, грызущую боль.

Ермос шарахнулся от него, и Руан сморщился. Прищур помогал от ноющей боли в висках, а может, это зелье Аулун начинало действовать.

Память обожгло. «Аулун, Аулун, Аулун»… Её гибкое тело под ним, молоко и мёд под его взглядом, бархат под его пальцами, тающий снег вокруг лесного родника, розовые осенние яблоки с нежной кожицей и рассыпчатой белой мякотью, и осенняя листва в его руках, охапкой, прижатая к груди, подмятая, покорная, влекущая.

- Кир Салке, тебе полить? - тихо осведомился Бун, медленно поворачиваясь к нему.

- Полей, - хрипло отозвался Руан, развязывая халат. - Давай-ка ледяной.

Тело обожгло. Руан стоял, тщательно вытирая светлую рыжеватую шерсть, и радовался мучительному холоду. За то, что он сделал, его мало убить. Это преступление не отмыть ничем. Почти четверть века назад он поклялся, что никогда не воспользуется теми, кто оказался зависим от него, поклялся на крови, перед семью представителями туадэр, и вот он стоит, клятвопреступник, который воспользовался зависимой от него женщиной для удовлетворения грязной похоти.

- Кир, там Алай… Сходи к ней, - сказал негромко Айтелл. - Её бы утешить…

«Аулун думала, господин хотел её купить для… утешения. Лекарка понимает, что это бывает необходимо».

Руан застонал. Сколько слов он сказал ей про то, что человек не может принадлежать кому-то… Сколько красивых, бесполезных и бессмысленных слов!

Он открыл дверь и перешагнул резной порог большого шатра. Алай сидела на ковре, сгорбившись, и рыдала. Встревоженная Аулун сидела рядом и бросила лишь косой взгляд на Руана, но он в ужасе застыл: багровые крупные пятна на её шее повергли его в пучину такого отчаяния, что он чуть не зарычал от бессильной ярости и злобы. Что он натворил?!

- Что случилось? - спросил он, прокашлявшись. - Алай!

- Он пришёл на рассвете весь в крови… - Алай была белее бумаги. - А потом пришли за ним… Сказали, он покалечил Тура и убил младшего брата…

Сердце остановилось, кровь отхлынула. Руан стиснул челюсти и шагнул, кладя руку на плечо Алай.

- Где он? Что он сказал?

- Его заперли… Он ничего не помнит. Руан… Руан!

Алай кинулась ему на шею. Руан стиснул её, гладя по голове, потом осторожно отпустил и встал.

- Мне нужно во дворец. Алай, я всё выясню и вернусь. Кто приходил за ним? И где Рикад?

- Не знаю… Я видела его вчера, когда отводила Сэгил к Камайе. Руан! - Алай рыдала так, что сердце сжималось от боли.

- Аулун, завари ей четыре ложки на стакан из мешочка, где написано «каприфоль». - Руан сжал виски руками, но пульсирующая боль не проходила. - Спасибо.

- Слушаюсь, господин. - Голос был тихим, он тихо раздирал душу. - Господину заварить ещё от похмелья?

- Нет.

Страданиями не искупить то, что он сделал, но это не должно остаться безнаказанным. Пусть болит. Пусть болит сильнее. Зря он выпил то, что она оставила.

Каждый шаг отзывался болью в голове. Он шёл, морщась, ёжась, проклиная того, кто посылал ему это горькое пойло накануне. Навстречу попадались такие же помятые хасэ и свеженькие, аккуратные служанки, и Руан, спохватившись, зашёл за угол и переплёл косу, убирая в неё выбившиеся наружу напоминания о его преступлении.

- Мне нужно поговорить с су-туусом. Я по поводу су-тууса Харана, - сказал он слуге у восточных ворот внутренней части.

- Ох… Господин слышал? Он брата убил…

Руан стоял, сморщившись, и ждал, пока су-туус Каваад медленно шёл к нему по свежевыпавшему снегу, который ветер ещё не успел вымести с улиц.

- Это не в моём ведении, - сказал Каваад, осторожно мотая головой. - Су-туус Харан подчинялся господину Аслэгу… Но господин Аслэг не выходил со вчерашнего вечера. Он вряд ли выйдет, похоже, он заболел. О. Вон и ещё одна лекарка к нему.

Руан обернулся. Аулун спешила к воротам в сопровождении двоих служанок. Она не заметила его: служанки буквально тащили её за собой, и она бежала, пытаясь поспеть за ними.

- С таким вопросом тебе лучше к Ул-хасу. - Каваад поправил шапку и хмыкнул. - Но вряд ли чего добьёшься… Братоубийство наказывается смертью.

- А поговорить с ним… Повидаться?

- Он в подвале… Так-то нельзя...

- Десятку даю.

Каваад мялся, и Руан засунул руку в карман халата и потряс им. Узкие глаза су-тууса распахнулись: звон был очень характерным.

- Пойдём, - сказал он, озираясь. - Давай, господин Руан, не волочи ноги.

Шли они всё равно медленно, и Руан вспоминал, как Кавааду накануне подносили стаканы. Тупой обычай, тупейший! Спаивать друг друга!

Высокие ворота открылись. Руан зашёл за Каваадом в большой огороженный двор, и тот провёл его мимо небольшого оружейного склада и кузницы, через ещё одни ворота, вниз по лестнице в каком-то душном здании.

- Харан…

Каваад стоял за спиной. Руан кивнул ему на лестницу. Су-туус нехотя поднялся и остановился, судя по тени, на самом верху.

Харан смотрел на него угрюмо. Он был прикован длинной цепью за руки к каменной колонне у одной из стен, под маленьким окошком у потолка, и сидел на грязной соломе, скудно покрывающей пол, рядом с вонючим ведром нечистот.

- Харан, как это случилось?

- Я не помню ничего.

- Мне сказали, Улкет…

- Я сказал, что не помню! - заревел Харан, и Руан сжал виски руками. - Ничего!

- Не ори… Я попытаюсь вытащить тебя. Где этот кусок афедасте, которого ты побил?

- Я не знаю… Алай… С Алай всё хорошо?

- Что с ней может быть хорошо? - крикнул Руан, раскалывая голову болью. - Рыдает! Трясётся за тебя, белая вся! Как же ты…

Он осёкся. Харан сидел, уронив голову, огромные плечи в изгвазданной бурой рубахе вздрагивали. Спутанные, скомканные волосы закрывали лицо. Он всхлипнул, вытираясь рукавом, отвернулся и прижался лбом к стене, звякнув своей цепью.

- Не говори ей.

- Не скажу. - Руан стиснул зубы. - Не скажу.

Он шагал по лестнице, к свежему воздуху, оставляя Харана одного в вонючем подвале, прикованного, плачущего. В прошлый раз он забрал его с собой. И в этот раз заберёт.

- К Ул-хасу надо, - сказал он, отсчитывая обещанное золото.

- К Ул-ха-а-асу… - протянул Каваад, рассматривая монеты.

Ах ты жадный кеймос! Руан размял шею и оглянулся, сдерживаясь, чтобы рука сама не треснула Каваада по затылку, сбивая дорогую шапку.

- Сколько? - спросил он, сделав несколько вдохов и выдохов.

- Ну… Дело сложное…

- Су-туус! Скорее!!! Те двое, из бедовых!

Каваад кинулся, чуть не рассыпав монеты, на истошный крик машущего ему из-за угла парня, и Руан бросился за ним, проклиная каждый шаг.