Закат Птолемеев - Александр Кравчук

Кравчук Александр

Закат Птолемеев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

«БОЖЕСТВЕННОСТЬ»

И ТЁМНЫЕ ДЕЛА

ОТЦА КЛЕОПАТРЫ

«О вы, все судьи и учёные, все богатые и знатные, все, кто когда-нибудь войдёт в эту гробницу, приблизьтесь и выслушайте историю моей жизни!

Я родилась на девятый день месяца хойак, когда девятый год царствовал царь Верхнего и Нижнего Египта, повелитель Обеих Земель, Бог Птолемей Филопатор Филадельф [1], сын бога Ра, владыка диадемы; да живёт он вечно, возлюбленный Птахом и Исидой.

В первый день месяца эпифа, на двадцать третьем году царствования того же властителя, отец выдал меня замуж. Моим господином стал пророк бога Птаха, писец в доме книг бога, пророк Дома Востока, жрец чистоты богов в Мемфисе, пророк всех богов и богинь Верхнего и Нижнего Египта, око царя Верхнего Египта, ухо царя Нижнего Египта, второй после царя при воздвижении столба джеда [2], скипетр царя в святилищах, князь-наместник бога Геба, жрец, устами которого говорит бог Тот, жрец, повторяющий творение бога Хнума, жрец, взирающий прямо на великого бога, — верховный жрец в Мемфисе Пшерени-Птах, сын Петубаста, который носил те же титулы.

Трижды я была беременна и каждый раз приносила не мальчика, а девочку. Мы просили сына у священного, чудесного и милостивого величия бога Имхотепа, сына Птаха. Он услышал наши мольбы, сжалился над нашими слезами, явился во сне верховному жрецу и сказал:

— Прикажи, чтобы выполнили работы по украшению храма в Анехтауи, где покоится моё тело!

Пробудившись от сна, верховный жрец пал ниц перед величием бога. Он сразу же отдал приказы жрецам и мастерам, он велел, чтобы они выполнили в храме художественные работы. Он сам исполнил обряд оживления статуи бога и принёс богатую жертву всякими прекрасными вещами. Он заплатил мастерам и порадовал их сердца. В награду за это бог сделал так, что я, забеременев, родила на свет сына.

Он родился в пятнадцатый день месяца эпифа, в восемь часов, на шестой год царствования царицы, владычицы Обеих Земель Клеопатры, да живёт она вечно и будет здорова. Это случилось как раз в праздник прекрасного бога Имхотепа, сына Птаха. Радовались все жители Мемфиса. Мальчик получил имя Имхотеп, а прозвище Петубаст.

Я умерла в шестнадцатый день месяца мехир, на шестнадцатом году супружества. Мой муж, пророк Птаха и Осириса, верховный жрец Пшерени-Птах, проводил меня в страну Запада. Он выполнил надо мной все обряды, подобающие знатным особам. Он устроил мне прекрасные похороны и уложил на вечный покой в своей гробнице около Ракотис [3]».

Так рассказывает о своей жизни женщина по имени Та-Имхотеп. Эта надпись высечена на её надгробии египетскими иероглифами. Как было принято в большинстве государств древности, события датируются годами царствования того или иного царя. Если перевести на наше летосчисление, то биография Та-Имхотеп будет выглядеть так.

Она родилась в 72 году до н. э.; в 58 году, едва достигнув четырнадцати лет, вышла замуж за верховного жреца в городе Мемфисе Пшерени-Птаха. Та-Имхотеп подарила мужу трёх дочерей, а позднее, в 47 или 46 году, горячо желанного сына. Вскоре, по-видимому, в 42 году, когда ей было тридцать лет, Та-Имхотеп умерла и была похоронена в Ракотис — так в египетских надписях называли Александрию.

Очень интересна вторая, заключительная, часть надписи Та-Имхотеп, в которой покойная обращается к своему мужу:

«О мой брат, о мой муж и друг, жрец бога Птаха! Пей, ешь, упивайся вином, наслаждайся любовью! Проводи свои дни в веселье! Днём и ночью следуй зову своего сердца. Не допускай, чтобы забота овладела тобой. Ибо чем являются годы, которые не прожиты на земле? Запад — это страна печали и глубокой тьмы; жители его погружены в сон. Они не проснутся, чтобы взглянуть на своих братьев, не увидят своих матерей и отцов. Их сердца забыли о жёнах и детях.

Нет у меня воды жизни, которая питает все творения. Она течёт только для тех, кто на земле. Я страдаю от жажды, хотя вода рядом. Я не знаю, где я и откуда сошла в эту юдоль. Принеси мне проточной воды! Скажи мне: будь всегда над водой! Обрати моё лицо навстречу северному ветру! И лишь тогда моё сердце перестанет пылать в страдании.

Смерть призывает каждого. „Иди!" — вот имя смерти. И все сразу идут к ней, хотя сердца трепещут от страха. Никто не может её избежать — ни бог, ни человек. Великие в её руках так же, как малые. Никто не сможет уберечь своих близких от её проклятия. Охотнее, чем одинокого старца, она уносит сына из объятий матери. Все в тревоге молятся ей, она же ни к кому не обращает своё лицо. Она не придёт к тому, кто к ней взывает. Не выслушает того, кто её прославляет» [4].

Читая эти строки, мы можем предположить следующее.

После смерти жены, родившей ему единственного сына, верховный жрец должен был погрузиться в печаль и горестное раздумье. Но как отказаться от радостей жизни в расцвете сил? Верховному жрецу помогла извечная мудрость его народа. Старинные песни рассказывали о величии скорби и бурных порывах человеческого сердца. И, как бы ища оправдания, Пшерени-Птах вложил в уста своей покойной жены слова из поэмы «Песнь арфиста».

Эта поэма возникла за двадцать веков до времени Пшерени-Птаха. Она часто переписывалась и дошла до нас в нескольких вариантах. Вот один из них.

«Повелел благой царь прекрасную судьбу: исчезают тела и преходят, другие идут им на смену, со времени предков. Цари, бывшие до нас, покоятся в своих пирамидах, и духи погребены в гробницах. От строителей домов не осталось даже следа. Что с ними? Слышал я слова Имхотепа и Хардидифа, изречения которых у всех на устах, а что до мест их погребения — стены их разрушены, этих мест нет, их как не бывало. Никто не приходит оттуда, чтобы рассказать о погребениях, поведать об их пребывании, чтобы укрепить наше сердце, пока вы не приблизитесь к месту, куда они ушли. Будь здрав сердцем, чтобы заставить себя забыть об этом; пусть будет для тебя наилучшим следовать своему сердцу, пока ты жив. Возлагай мирру на голову свою, одеяние на тебе да будет из виссона [5], умащайся дивными истинными мазями богов. Будь весел, не дай твоему сердцу поникнуть, следуй его влечению и твоему благу; устрой свои дела на земле, согласно велению своего сердца, и не сокрушайся, пока не наступит день причитания по тебе. Не слушает жалоб Осирис, его сердце не бьётся, а слёзы никого не спасают от гроба. Итак, празднуй, не унывай, ибо нельзя брать своего достояния с собою и никто из ушедших ещё не вернулся» [6].

Было бы ошибкой думать, что один лишь Пшерени-Птах обращался к печальным мыслям «Песни арфиста». В древнеегипетских надгробных надписях часто встречаются подобные жалобы и сетования. Вот что говорит, например, жрец бога Амона, достойный Неб-Нештру, ушедший в страну Запада почти за тысячу лет до Та-Имхотеп:

«Предел жизни — это печаль. Ты утратишь всё, что прежде было вокруг. Тебе будет принадлежать лишь пустота. Твоё существование будет продолжаться, но ты не сможешь ничего сознавать. Возвестят день, но для тебя он не засияет никогда. Взойдёт солнце, но ты будешь погружён в сон и неведение. Ты будешь испытывать жажду, хотя питьё стоит рядом» " [7].

Мрачный характер этих надписей кажется поразительным в стране, где забота об умерших всегда считалась самым важным делом, где усопшим посвящался колоссальный труд живых. Со времён глубокой древности для фараонов воздвигались пирамиды и вырубались в скалах обширные усыпальницы. Прочные и богатые гробницы строились даже для не очень состоятельных людей. В жертву тем, кто ушёл в страну Запада, приносилось огромное количество ценных вещей, а останки тщательно мумифицировались. В Египте развился сложный и дорогостоящий погребальный ритуал, соблюдавщийся всегда, потому что никто не решился бы лишить этого своих близких.

И как бы независимо от культа умерших, словно не в той же самой стране, то и дело раздавались голоса сомнения и отчаяния. Смерть — это конец всего, говорили они, единственное, что может и должен сделать человек, — это выпить радость жизни до последней капли, потому что после смерти его ждут только ночь и небытие.

Не будем слишком строги к Пшерени-Птаху за то, что он поручил одному из своих писцов составить эпитафию именно такого содержания. Верховный жрец, вероятно, считал, что, отвергнув земные радости, он поступит неблагочестиво и выкажет неблагодарность самому богу Птаху, осыпавшему его своими милостями буквально с первых минут жизни.

Великим даром небес было уже то, что Пшерени-Птах появился на свет в священном городе Мемфисе в знатной семье, в которой высокая должность верховного жреца была наследственной. На протяжении жизни более десятка поколений это звание передавалось от отца к сыну — разумеется, с согласия египетского царя. Но уже тогда, когда Пшерени-Птах был ребёнком, повелитель Египта был к нему так же милостив, как и его бог-покровитель Имхотеп. Вот почему много позже, оглядываясь на прожитую жизнь, Пшерени-Птах вспоминал с гордостью: