О скитаньях вечных и о Земле - Рэй Брэдбери

Рэй Брэдбери

О скитаньях вечных и о Земле

От издательства

Перед вами — новая книга Рэя Брэдбери. Впрочем, новая ли? Но давайте по порядку.

Прежде всего, кто такой Рэй Брэдбери? Фантаст? Разумеется. Но самое главное, он — Писатель. Что же касается фантастики, то подчас границы этого жанра весьма размыты. Допустим, что такое «Мастер и Маргарита»? А «Замок»? Кстати, Рэй Брэдбери за свою жизнь не получил ни одной значительной фантастической награды. Наверное, судьи смущались. Ну посудите сами: вроде фантастика, а вроде и нет.

А с другой стороны, серьезные литераторы его тоже не принимали — уж слишком сказочен он в своих сюжетах. И тут надо отдать должное писателю, ведь очень сложно жить вот так, на грани, ни туда, ни сюда. Однако Рэй Брэдбери упорно продолжал работать, заняв самую мудрую позицию — время рассудит. И оно рассудило. Сейчас Рэя Брэдбери относят к самым значительным писателям XX века. Следует отметить, что в конце столетия признали Брэдбери и собратья-фантасты, одарив его всевозможными титулами типа «Гранд-Мастер», «За достижения» и проч. Но все это суета, а перед этим было Творчество.

Так вот, о Творчестве. Книгу, которую вы держите в руках, нельзя назвать новой. Новая она только в том смысле, что в ней ВПЕРВЫЕ предпринята попытка собрать лучшие, самые интересные и разнообразные тексты писателя, которого мы знаем с детства. Отбор был очень строг, рассматривались переводы, рассказы менялись местами, выбрасывались, снова возвращались: «Нет, ну вот это же нельзя не включить… А это? И тем более это!» В конце концов объем вырос настолько, что пришлось консультироваться с типографией — смогут ли? Нет. Пришлось урезать. И вот наконец перед вами новая-старая книга любимого Рэя Брэдбери.

Рассказы в ней выстроены согласно некоему хронологическому принципу. Есть пролог, эпилог и четыре части. Начинается наше путешествие, разумеется, с Земли — из прошлого через настоящее в будущее. А затем — ввысь, к иным мирам…

Также следует отметить, что в книгу вошли три основных крупных произведения писателя — это «Вино из одуванчиков», «451° по Фаренгейту» и, конечно же, «Марсианские хроники».

Хочется сказать спасибо тем переводчикам, которые в свое время донесли до нас творчество Рэя Брэдбери. Многих уже нет, но их тексты все перепечатываются и перепечатываются — это ли не есть Слава?

Ну а теперь слово самому Рэю Брэдбери:

«Вы, читатели, и я, писатель, очень похожи. Юноша, живущий во мне, набрался смелости писать, чтобы доставить вам удовольствие. Мы встречаемся на обычной земле, но в необычное Время, мы одариваем друг друга светом и тьмой, снами, красивыми и кошмарными, простыми радостями и такой непростой грустью.

Маленький волшебник говорит с вами из прошлого. Я отхожу в сторонку и даю ему сказать все, что он хочет. Я слушаю, и мне хорошо.

Надеюсь, вам тоже…»[1]

Пролог

Человек в картинках

С Человеком в картинках я повстречался ранним теплым вечером в начале сентября. Я шагал по асфальту шоссе, это был последний переход в моем двухнедельном странствии по штату Висконсин. Под вечер я сделал привал, подкрепился свининой с бобами, пирожком и уже собирался растянуться на земле и почитать — и тут-то на вершину холма поднялся Человек в картинках и постоял минуту, словно вычерченный на светлом небе.

Тогда я еще не знал, что он — в картинках. Разглядел только, что он высокий и раньше, видно, был поджарый и мускулистый, а теперь почему-то располнел. Помню, руки у него были длинные, кулачищи как гири, сам большой, грузный, а лицо совсем детское.

Должно быть, он как-то почуял мое присутствие, потому что заговорил, еще и не посмотрев на меня:

— Не скажете, где бы мне найти работу?

— Право, не знаю, — сказал я.

— Вот уже сорок лет не могу найти постоянной работы, — пожаловался он.

В такую жару на нем была наглухо застегнутая шерстяная рубашка. Рукава и те застегнуты, манжеты туго сжимают толстые запястья. Пот градом катится по лицу, а он хоть бы ворот распахнул.

— Что ж, — сказал он, помолчав, — можно и тут переночевать, чем плохое место. Составлю вам компанию — вы не против?

— Милости просим, могу поделиться кое-какой едой, — сказал я.

Он тяжело, с кряхтеньем опустился наземь.

— Вы еще пожалеете, что предложили мне остаться, — сказал он. — Все жалеют. Потому я и брожу. Вот, пожалуйста, начало сентября. День труда — самое распрекрасное время. В каждом городишке гулянье, народ развлекается, тут бы мне загребать деньги лопатой, а я вон сижу и ничего хорошего не жду.

Он стащил с ноги огромный башмак и, прищурясь, начал его разглядывать.

— На работе, если повезет, продержусь дней десять. А потом уж непременно так получается — катись на все четыре стороны! Теперь во всей Америке меня ни в один балаган не наймут, лучше и не соваться.

— Что ж так?

Вместо ответа он медленно расстегнул тугой воротник. Крепко зажмурясь, мешкотно и неуклюже расстегнул рубашку сверху донизу. Сунул руку за пазуху, осторожно ощупал себя.

— Чудно, — сказал он, все еще не открывая глаз. — На ощупь ничего не заметно, но они тут. Я все надеюсь — вдруг в один прекрасный день погляжу, а они пропали! В самое пекло ходишь целый день по солнцу, весь изжаришься, думаешь — может, их потом смоет или кожа облупится и все сойдет, а вечером глядишь — они тут как тут. — Он чуть повернул ко мне голову и распахнул рубаху на груди. — Тут они?

Не сразу мне удалось перевести дух.

— Да, — сказал я, — они тут.

Картинки.

— И еще я почему застегиваю ворот — из-за ребятни, — сказал он, открывая глаза. — Детишки гоняются за мной по пятам. Всем охота поглядеть, как я разрисован, а ведь не всем приятно.

Он снял рубашку и свернул ее в комок. Он был весь в картинках, от синего кольца, вытатуированного вокруг шеи, и до самого пояса.

— И дальше то же самое, — сказал он, угадав мою мысль. — Я весь как есть в картинках. Вот поглядите.

Он разжал кулак. На ладони у него лежала роза — только что срезанная, с хрустальными каплями росы меж нежных розовых лепестков. Я протянул руку и коснулся ее, но это была только картинка.

Да что ладонь! Я сидел и пялил на него глаза: на нем живого места не было, всюду кишели ракеты, фонтаны, человечки — целые толпы, да так все хитро сплетено и перепутано, так все ярко и живо, до самых малых мелочей, что казалось — даже слышны тихие, приглушенные голоса этих бесчисленных человечков. Стоило ему чуть шевельнуться, вздохнуть — и вздрагивали крохотные рты, подмигивали крохотные зеленые с золотыми искорками глаза, взмахивали крохотные розовые руки. На его широкой груди золотились луга, синели реки, вставали горы, тут же словно протянулся Млечный Путь — звезды, солнца, планеты. А человечки теснились кучками в двадцати местах, если не больше: на руках, от плеча и до кисти, на боках, на спине и на животе. Они прятались в лесу волос, рыскали среди созвездий веснушек, выглядывали из пещер подмышек, глаза их так и сверкали. Каждый хлопотал о чем-то своем, каждый был сам по себе, точно портрет в картинной галерее.

— Да какие красивые картинки! — вырвалось у меня.

Как мне их описать? Если бы Эль Греко в расцвете сил и таланта писал миниатюры величиной в ладонь, с мельчайшими подробностями, в обычных своих желто-зеленых тонах, со странно удлиненными телами и лицами, можно было бы подумать, что это он расписал своей кистью моего нового знакомца. Краски пылали в трех измерениях. Будто окна распахнуты в зримый и осязаемый мир, ошеломляющий своей подлинностью. Здесь, собранное на одной и той же стене, сверкало все великолепие вселенной; этот человек был живой галереей шедевров. Его расписал не какой-нибудь ярмарочный пьяница татуировщик, все малюющий в три краски. Нет, это было создание истинного гения, трепетная, совершенная красота.

— Еще бы! — сказал Человек в картинках. — Я до того горжусь своими картинками, что рад бы выжечь их огнем. Я уж пробовал и наждачной бумагой, и кислотой, и ножом…

Солнце садилось. На востоке уже взошла луна.

— Понимаете ли, — сказал Человек в картинках, — они предсказывают будущее.

Я промолчал.

— Днем, при свете, еще ничего, — продолжал он. — Я могу показываться в балагане. А вот ночью… все картинки двигаются. Они меняются.

Должно быть, я невольно улыбнулся.

— И давно вы так разрисованы?

— В тысяча девятисотом, когда мне было двадцать лет, я работал в бродячем цирке и сломал ногу. Ну и вышел из строя, а надо ж было что-то делать, я и решил — пускай меня татуируют.

— Кто же вас татуировал? Куда девался этот мастер?

— Она вернулась в будущее, — был ответ. — Я не шучу. Это была старуха, она жила в штате Висконсин, где-то тут неподалеку ее домишко. Этакая колдунья: то дашь ей тысячу лет, а через минуту поглядишь — не больше двадцати, и она мне сказала, что умеет путешествовать во времени. Я тогда захохотал. Теперь-то мне не до смеха.