Два мертвеца - Шолом-Алейхем

Шолом-Алейхем

Два мертвеца

(В честь праздника пурим)

Предисловие

«Мертвецы»? «В честь праздника пурим»? В такой праздник, когда самому богу угодно, чтобы еврей был пьян, а сочинитель дурачился и выступал в роли скомороха?! Я знаю, читатель, что сегодня пурим, что ты должен быть пьян, а я должен дурачиться, – и все же я преподношу тебе рассказ о двух мертвецах, – ничего не поделаешь! Единственное, чем я могу помочь, – это дать совет: если у тебя слабые нервы, не читай на ночь глядя этой истории.

Глава первая

Хлавно – черноволосый, низкорослый, крепко сшитый человечек – любил, грешным делом, выпить. Хорошо, что он родился от евреев, – не то был бы пьяницей. Я не хочу утверждать, что именно это обстоятельство, то есть еврейство, не позволяло ему пить много. Очень возможно, что он пил бы за троих не-евреев, но у него не на что было пить. Финансами ведала его жена Гитл, она не допускала, чтобы к нему в руки попадал наличный грош. Во все, что имело отношение к деньгам, вмешивалась Гитл. Работал он, Хлавно то есть (он, да простит меня, был сапожник), но относить работу и получать деньги – это делала она сама, Гитл то есть. Хлавно, понятно, чувствовал себя обиженным.

– Что я, в самом деле, вор, что ли?

Так говорил Хлавно своей жене и тут же получал ясный ответ:

– Упаси бог! Кто говорит – вор? Ты всего только пьяница. Скажи, не правда это?

Отрицать категорически, сказать, что нет, Хлавно не позволяла совесть. Но, с другой стороны, признаться, что он питает слабость к горькой, тоже не так уж приятно. Тогда ему приходит в голову отделаться шуткой, потому что сапожник Хлавно любит не только хватить рюмочку – он любит и острое словцо, как и все касриловцы в Касриловке. Он почесывает бороду, смотрит в потолок и говорит жене:

– Все у тебя называется «пьянствовать»! Ведь я же до потери сознания не напиваюсь! И за водкой никого не посылаю… Когда мне хочется выпить, я сам иду и покупаю…

– Шел бы ты уже на тот свет!

– Ох, если только с тобой вместе, – в огонь и в воду!

– На! И заткнись!

Так говорит Гитл своему мужу – сапожнику и швыряет в него из-за верстака сапогом, который уже почти готов, не хватает только каблука и двух рядов деревянных гвоздей на подошве. Хлавно принимает подарок со смехом и шуткой, как всегда. А когда Гитл приходит с деньгами, полученными за его работу, и выдает ему несколько копеек на нитки, на воск и щетину, он и вовсе становится мягок и проникается большим уважением к своей жене и ко всем женщинам на свете. Он поглаживает высокий белый лоб (у всех сапожников лбы высокие и белые) и говорит задумчиво, как философ:

– Не знаю, что это царь Соломон, да простит он меня, имел против женщин? Почему он их всех готов был зарыть в землю? Ведь ты, наверное, знаешь, что говорил о вас царь Соломон, или не знаешь?

– Что там говорил твой царь Соломон, я и знать не хочу. Поди-ка лучше на базар за нитками, воском и щетиной и смотри не заблудись – не попади в кабак.

Хлавно даже смех разбирает по поводу такой дикой мысли.

– Сказала тоже! Это все равно что в пятницу вечером читать утреннюю молитву, а в субботу утром – вечернюю… Где базар, а где кабак? Да и вообще, что это за дело среди недели, с бухты-барахты, в кабак?..

При этом Хлавно перекладывает с руки на руку полученные гроши, поглядывает одним глазом на потолок и высчитывает точно, сколько ему нужно на нитки, сколько на воск и сколько на щетину, и с глубоким вздохом медленным шагом отправляется прямо в кабак.

Глава вторая

Как звали того мудреца, который по разумению своему заявил, что в праздник пурим все пьянчуги трезвы? Я бы сказал ему, что он, извините, дурак. Почему пьяница должен пропустить такой день, когда самому богу угодно, чтобы еврей напивался и был пьян, как библейский Лот? Первым запротестовал бы сапожник Хлавно. Пока он дождался святого праздника, у него чуть глаза на лоб не вылезли. А когда праздник настал, он первым долгом отправился в синагогу послушать чтение «Книги Эсфири», рассчитался с Аманом, повесил его на дереве высотою в пятьдесят локтей вместе с десятью его сыновьями и, вместо того чтобы пойти домой и попробовать праздничного треугольного пирога с маком, заглянул на минутку к нескольким приятелям-сапожникам и хватил с ними по рюмочке: «Дай бог, чтобы Аман с десятью своими сыновьями дожил до будущего года, и чтобы мы в синагоге снова повесили их на виселице в пятьдесят локтей высотой, и чтобы мы снова выпили по маленькой! Аминь!..» От всех этих «рюмочек» наш герой оказался до такой степени навеселе, что, сколько он ни шел, никак не мог попасть домой. Ему казалось, что переулок, в котором он живет, играет с ним в прятки: вот, кажется, переулок стоит напротив и мигает огоньками из-за маленьких окошек, но стоит двинуться к нему, как сапожник упирается лбом в стену. Откуда здесь взялась стена? С тех пор как он себя помнит, тут никакой стены не было. Наверное, кто-то построил здесь кущу. Нахальство какое! Среди города поставить кущу! Это, наверное, работа богача реб Иоси. Что только богачу может прийти в голову!.. Но черт его тещиного батьку возьмет!..

– Не будь я Ахашверош!

Сапожник Хлавно хватается обеими руками за стену и тянет ее на себя, он хочет завалить кущу богача реб Иоси, но тут он падает наземь и растягивается в знаменитой касриловской луже.

Пускай он там полежит, пока мы приведем второго героя нашего рассказа, носящего сверкающее, богатое имя – Ротшильд.

Глава третья

Именем «Ротшильд» Касриловка увенчала его за то, что он был самым отпетым бедняком. То есть таких бедняков, как он, в Касриловке что звезд на небе, но такого злосчастного бедняка, такого неудачника даже в Касриловке второго не найти. Есть на свете поговорка (наверное, родом из Касриловки): «И в беде счастье требуется». Так знайте же, поговорка – что божий закон!

Кто такой этот Ротшильд и откуда он взялся, – не могу вам сказать. То, что он был бедняком, вы уже знаете, а занимался он тем, что ходил. Думаете, по домам? Побирался? Ошибаетесь. Он ходил просто так, вроде как на прогулку по лужам, но ходил он мелкими шагами и быстро-быстро, как человек, который занят делом и не имеет времени. Останавливался он только тогда, когда его задерживали.

– Мир вам! Куда шагает господин Ротшильд?

Ротшильд останавливается, вытирает полой пот, смотрит ‹испуганными глазами, а желтое изможденное лицо морщится в улыбку. Он отвечает тихо, еле слышно:

– Так, вообще… Иду… А вдруг господь что-нибудь пошлет…

Ответив, Ротшильд идет дальше мелкими шажками, а тот, кто его остановил, смотрит ему вслед, потом пожимает плечами, смеется и сплевывает:

– Тьфу! Не угодно ли, такая морока!

С тех пор как этого неудачника зовут Ротшильдом, никто в Касриловке не припомнит, чтобы он к кому-нибудь обратился с просьбой дать ему поесть, или выпить глоток воды, или позволить переночевать, хотя всем известно, что Ротшильд, несомненно, голоден и, наверное, не знает, где голову приклонить. Насчет голодных в Касриловке все большие знатоки, можно сказать – специалисты. Они узнают в темноте по голосу, у кого просто сосет под ложечкой, кто был бы не прочь закусить, а кто голоден смертельно, кто кончается! У них, видно, на то особые признаки, как, скажем, у врачей, которые по пульсу узнают, кому просто нездоровится, кто опасно болен, кто при смерти.

Если бы мы умели делить голодающих на таких, которые просто голодны, и на таких, которые смертельно голодны, у нас были бы основания сказать, что наш герой Ротшильд принадлежит к числу смертельно голодных, потому что нередко проходили дни и ночи, в течение которых у него и маковой росинки во рту не было. Он бы, наверное, так и помер среди улицы, если бы какая-нибудь добрая душа не оглянулась и не увидала, что идет Ротшильд. Если ему дадут что-нибудь, он не отказывается, если спросят, голоден ли он, – молчит, а если спросят, сильно ли он голоден, Ротшильд тоже не отвечает, но его желтое изголодавшееся лицо морщится в улыбку, перепуганные глаза смотрят вниз, и, очевидно, от стыда, что человек может быть так голоден, из груди у него вырывается невольный вздох, – но кто знает, что означает этот вздох!..

Касриловцы, которые любят пошутить, дают ему сначала чего-нибудь покушать, а потом начинают подтрунивать:

– Пане Ротшильд, скажите правду, сколько у вас денег и где зарыты ваши богатства?

Ротшильд опускает перепуганные глаза, морщины на желтом лице складываются наподобие улыбки, он молчит… Молодые ребята, озорники, пристают к нему, тянут за рукав:

– Мир вам! Как поживаете, герр Ротшильд? Что слыхать у вас в Париже?

Но Ротшильд опускает глаза, изображает на лице подобие улыбки и молчит. Мальчишки, сорванцы, не дают ему проходу. Они и песенку про него сочинили:

Ротшильд наш богат:У него деньжатТыща коробов!Все есть у него,Кроме одного:Ходит без штанов!

Малышей Ротшильд боится, он берет ноги на плечи и бежит, мелко перебирая ногами, куда глаза глядят. Ребятишки бегут за ним, не переставая напевать… Увидят это старшие и кричат на них: