Работорговец (Русские рабыни - 1) - Игорь Христофоров

Христофоров Игорь

Работорговец (Русские рабыни - 1)

Игорь Христофоров

Русские рабыни

Книга первая

Работорговец

Первая часть

1

Серую папку перечеркивала по диагонали жирная красная полоса.

-- Склонна к побегу, -- безразлично произнесла начальник колонии и подняла от папки выцветшие, словно бы стершиеся о жизнь глаза. -- Отсюда уже не убежишь.

Стоящая посередине кабинета невысокая девушка в синей фуфайке с протравленной известью цифрой "3" на левом рукаве куснула пухлую нижнюю губку, быстрым взглядом обежала полковничью форму начальницы, университетский значок на груди и яркие пластиковые колодочки медалей за выслугу лет и юбилеи армии и прохрипела сухим горлом:

-- Все равно убегу.

Начальница повернулась к ней боком в кресле-крутилке и показала за окно:

-- А что ты на это скажешь?

С высоты второго этажа даже сквозь грязные, в серых сухих полосах окна хорошо просматривалась уходящая вдаль, до самой караульной вышки, вспаханная контрольно-следовая полоса. Слева ее граница очерчивалась металлической сеткой-путанкой, справа -- четырехметровым забором, по верху которого черной ниткой скользил провод сигнализации и горбились стойки фонарей. Еще одна сетка-путанка тянулась между ними прямо по вспаханной земле.

-- Все равно убегу, -- упрямо повторила девушка.

-- Да я тебя!.. -- крикнула начальница и, развернув кресло, грудью навалилась на стол. Правой рукой она привычно нащупала кнопку звонка и до боли в подушечке указательного пальца надавила на нее.

В распахнувшейся двери возник молчаливый серо-зеленый призрак. Девушка испуганно обернулась. На призраке в обтяжку, четко подчеркивая немаленький размер грудей, сидела такая же, как и на начальнице, военная форма, но вместо офицерских погон с просветами цвета запекшейся крови на плечах косо лежали сержантские. У призрака были коротко стриженные пепельно-серые волосы, прикрытые мятым беретом, совершенно незапоминающееся лицо , на котором самым заметным были ярко напомаженные губы, и черная рация в руке.

Начальница внимательно посмотрела на нее, словно не понимая, зачем в кабинете появился контролер из службы режима, и уже хотела отдать приказ, но что-то изнутри кольнуло ее. Вряд ли это была жалость, потому что за долгие годы службы в колонии для несовершеннолетних девушек она поняла, что жалость только портит их. Не походило это и на любопытство, поскольку давно уже ее невозможно было удивить. Махнув рукой на дверь, начальница оживила призрак, и он исчез так же беззвучно, как и появился.

-- Сядь! -- приказала она девушке.

Та подчинилась, но, даже сев, упрямо смотрела мимо начальницы в окно, где за забором виднелся желто-красный островок осеннего леса.

-- За такое дерзкое поведение ты уже через минуту сидела бы в ДИЗО, -- нервно открыла начальница папку. -- Знаешь, что такое -- ДИЗО?

-- Не-ет, -- тихо ответила девушка, хотя и уловила что-то общее с СИЗО -- следственным изолятором, где ей пришлось так долго и так мучительно сидеть.

-- Это -- дисциплинарный изолятор. Своего рода тюрьма внутри колонии, -- и резко спросила: -- Что тебе у нас не нравится?

-- У вас? -- удивленно распахнула девушка карие глаза и покраснела. Она ждала любого вопроса, но только не такого.

-- Да, что тебе, Ирина Конышева, -- отстранившись подальше от папки, прочла она, -- не нравится у нас?

-- Вообще-то... не знаю...

-- А чего ж тогда бежать собралась?

-- Меня несправедливо осудили, -- еще краснее стала девушка.

-- Большой срок дали? -- опять вернула она безразличие в голос.

-- Срок?.. Я в этом не понимаю. Я... я не совершала кражи, за которую меня осудили, -- еле выдавила девушка.

-- А кто же тогда обчистил магазин? -- вчитываясь в строки "Дела", холодно спросила начальница. -- Призраки?.. Ну вот: свидетели есть, улики тоже, сомнений у суда вообще не было...

-- Я ничего не крала. -- Надрыв в голосе стал так силен, что после этих слов неминуемо должны были появиться слезы.

-- На, -- протянула начальница носовой платок, и то, как торопливо тонкие девичьи пальчики вырвали его и прижали к глазам, еще раз кольнуло ее изнутри.

Что-то исходило от этой девушки такое, что напоминало начальнице ту прежнюю, щупленькую девочку, какой она сама была почти тридцать лет назад. Такое же странное соединение слезливости и упрямства, женственности и мужественности. Когда-то давно отец выгнал ее из дома, узнав, что она после окончания пединститута пошла работать офицером-воспитателем в колонию. Для него, человека с принципами, видевшего в дочери лишь учителя, переход в колонию показался похлеще оскорбления. Реки слез пролила она долгими ночами от обиды, но домой не вернулась. Наверное, сейчас, когда остыло сердце и серее стал мир вокруг, она бы так не поступила. Она бы вернулась к отцу, к тихой, всего боящейся матери, и жизнь потекла бы по иному руслу...

-- В общем, так, -- оборвала начальница свои мысли. -- Считай, что этого разговора у нас с тобой не было. Две недели карантина ты провела без замечаний. Инфекционных болезней нет, -- подняла она взгляд от бланка анализов, подшитых к делу. -- Будешь хорошо вести себя и ударно трудиться -- выйдешь после одной трети срока. -- И вдруг встрепенулась: -Тебе сколько лет?

-- Семнадцать... Летом было семнадцать. -- Она положила на стол рядом с папкой аккуратно сложенный платочек. -- Спасибо, -- и шмыгнула маленьким, как под линеечку проведенным носом. Его кончик был красным и жалким.

-- Летом, -- поджала сухие, небрежно мазнутые помадой губы начальница. -- Значит, все равно на "взросляк" переводить...

-- Что?

-- Во взрослую колонию, говорю, переводить... Ну, ладно. Еще дожить нужно... Все, можешь идти.

Девушка мягко, беззвучно встала, поправила измятую фуфайку. Поморгав красными воспаленными глазами, хотела еще что-то сказать, но передумала.

-- Тебя определили в третий отряд, -- напомнила белая тройка на рукаве фуфайки начальнице. -- Первое отделение. Офицер-воспитатель -старший лейтенант Артюхова. Она сейчас к тому же и начальник отряда. Точнее -- и. о., пока настоящий начальник в отпуске. -- И она торопливо закрыла "Дело", подумав, что, в сущности, не совсем ее обязанность -беседовать со всеми вновь прибывающими, но раз уж зам по воспитанию тоже в отпуске, то эту ношу приходится тащить ей самой. -- Моя фамилия -Грибанова. Звание -- полковник внутренней службы, -- теперь уже подумала о том, что для воспитанницы ее фамилия не имеет никакого значения. -Контролер ждет в коридоре. Она отведет тебя в жилкорпус. О-о, скоро уже и обед! -- Посмотрела она на часы с кукушкой, висящие на стене кабинета справа от выцветшего прямоугольника, на месте которого когда-то находился портрет Макаренко.

2

Серый асфальт. Серые лужи. Серое небо. Серые дома жилзоны.

Когда остановились у входа в мрачное двухэтажное здание, Ирине показалось, что и внутри у нее все стало таким же серым. "Помни, твое пребывание здесь должно быть последним", -- прочла она на транспаранте, вывешенном между окнами этажей, и зябко поежилась.

-- Подожди меня здесь, -- черным огрызком-антенной рации показала на лужу у входа контролерша-сержант, наконец-то переставшая быть молчаливым призраком, и нырнула под козырек подъезда.

В лужу, естественно, Ирина не шагнула, а так и осталась стоять на прежнем месте. Сегодня впервые она узнала, что три года отсидки, которые дал ей суд, вполне могут оказаться всего лишь годом, и это была, наверное, единственная хорошая новость за последние месяцы. Все же остальное казалось даже не серым, как сейчас все вокруг, а черным. Словно какая-то злая туча накрыла ее и сколько она ни пыталась выбежать из мрака, подставить лицо солнцу, туча не отпускала, а неслась и неслась все время над ней. Неожиданный арест патрульным нарядом милиции, сырой, воняющий вокзальным туалетом, едким потом и сырыми тряпками следственный изолятор, дурацкие допросы, очные ставки с людьми, которых она впервые в жизни видела, свидетели с наглыми физиономиями, "улики", которые совал ей в лицо еще более наглый следователь, фотографии разбитых витрин, разворованных полок магазина, в котором она, как ни напрягала память, так и не вспомнила, была ли хоть раз в жизни, потом -- суд, испуганное, искореженное ужасом и стыдом лицо матери, этап и -- колония. Почему это все произошло? Случайность, ошибка милиции, гонка за выполнением плана по раскрываемости или чей-то умысел?

-- Воробышек! -- вопреки ее мрачным мыслям произнесли губы.

Метрах в пяти от Ирины, возле крашенных в свекольный цвет фундаментных блоков здания, по асфальту странно передвигался воробей. Он то делал два-три шажка, то припадал на правый бок и тогда болезненно вжимал в перышки крохотную, совсем не дергающуюся влево-вправо, как это бывает у птиц, головку. Если бы он не двигался, то вообще был бы незаметен на асфальте, но он все-таки ковылял, словно не хотел и вправду умереть и стать частью холодного асфальта.