Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1 - Александр Беляев

Вместо предисловия

Может показаться странным и, пожалуй, самонадеянным издавать свои "Воспоминания" или, все то же, свою жизнь ничего не значащему человеку.

Но если этот человек родился в первых годах этого столетия и еще живет в последней его четверти, то это показывает, что он довольно жил, а если к этому он много испытал и много видел и размышлял о проходивших перед его глазами необыденных явлениях, уже ставших историей, то думаю, что "Воспоминания" такого, хотя ничтожного, человека могут показаться небезынтересными для людей мыслящих и любознательных.

Они небезынтересны уже потому, что перенесут читателя во времена Александра I, теперь уже довольно отдаленные, напомнят несколько о людях той эпохи, познакомят несколько с духом того времени, с тогдашним воспитанием в казенных учебных заведениях, с несчастным происшествием 14 декабря 1825 года, в котором пишущий, к несчастию, был самым фанатическим участником. Затем перенесут его в мрачно-уединенные казематы Петропавловской крепости и в отдаленные страны Сибири и Кавказа, в среду людей всех слоев общества. В "Воспоминаниях" этих читатель также увидит, как люди с прекрасными чувствами и стремлениями, мгновенно выступившие на политическое поприще и также мгновенно, хотя и не бесследно, исчезнувшие, могли сознательно усвоить и принять коварное иезуитское правило: цель освящает средства.

Небезынтересно будет также увидеть, как много может природа человека перенести, как может со всякою жизнью примириться, ко всему привыкнуть и ужиться с людьми всех положений; и как люди, лишенные всех гражданских прав, при полном извержении из своей прежней высокой среды, при всех лишениях в странах пустынных и диких могли сохранить все спокойствие духа и достоинство человека, развивать благотворную деятельность в тех тесных кружках, где были поставлены Провидением, и большая часть лиц, известных составителю этих "Воспоминаний", вполне осознала уже всю пагубу и всю ложь своих революционных идей.

Сверх того, на пишущем эти "Воспоминания" лежит священный долг искренней исповеди пред Отечеством и историей в тех действиях и заблуждениях, которые причинили столько несчастий, осиротили столько семейств и, может быть, примером своим увлекли и погубили столько молодых людей, заразившихся жалкой игрою в революцию. И кто знает, быть может, эти "Воспоминания декабриста" отрезвят некоторых из нынешних непрошенных радетелей народа, который они стараются привести сперва в скотообразное, а потом в зверинообразное состояние, лишив его Бога, алтарей, семьи, всего святого и благородного; а потом, возбудив к самоистреблению посредством грабежей, убийств, разврата, — тем сделать свое Отечество легкой добычей западных ненавистников наших, их вождей, учителей и повелителей. Но слава и хвала Всемогущему Защитнику России Господу нашему. Проникнутый православною верою, православный народ наш не допустит усилиться этому адскому учению, задушит его в самом зародыше. Может быть, поразмысливши, эти жалкие орудия тьмы увидят, что набирать для него в России пособников — все то же, что набирать шайки невежественных разбойников, сподвижников Стеньки Разина и других.

Оговорившись таким образом, смело передаю мои "Воспоминания" печати, если не красно, то, по крайней мере, правдиво написанные[1]. Да послужат они развлечением для одних и назиданием для других. Может быть, в них найдутся какие-нибудь неверности хронологические или исторические, так как они занимают большой период времени и многое могло забыться, то прошу любителей старины исправить их: все виденное и испытанное описано верно, но, может быть, не столько верно слышанное.

А.П. Беляев. Москва. 21 февраля 1879 года

Глава I. Посвящается памяти родителей

Мой отец. — Аабзин. — Доверие Императрицы Марии Феодоровны к моему отцу. — Управление селом Ершово графа А. К. Разумовского. — Характер и привычки отца. — Смерть отца. — Доброта графа А. К. Разумовского. — Моя мать

Начну, как начинают романисты: я родился "от бедных и благородных родителей". Отец мой, прослужив тридцать пять лет в военной службе при Екатерине II и Павле, вышел в отставку уже при Александре I. Он служил в Рязанском пехотном полку, делал турецкие и шведские кампании и был георгиевским кавалером. По преданию, дошедшему до нас, детей его (мне было семь лет, когда он скончался), это был человек чрезвычайно твердый, мужественный и прямой, не терпел лжи, хитрости, любил правду до фанатизма, и слово его было свято.

По смерти его отца, а моего деда, екатерининского секунд-майора, по рассказам матушки, он был дядею по матери взят на воспитание, потом определен им на службу солдатом в полк, которым он командовал, и отец мой с пятнадцати лет уже стал делать походы. Дядя его был суровый, строгий, непреклонного характера начальник и хотел с ранних лет приучить его ко всем трудам и тягостям нашей русской богатырской военной службы. Отец рассказывал, что часто до крови растирал себе во время похода ноги и не смел заикнуться об этом. Для своего времени отец мой был очень образованным человеком, превосходно знал немецкий язык, немецкую литературу, а также, как видно, усвоил отчасти и немецкую философию того времени. После него осталась порядочная библиотека немецких сочинений, английские же и французские были в переводе немецком или русском; книги эти указывали на его любознательность и серьезное направление его ума. Вероятно, вследствие тогдашнего мистического настроения, он был масоном и одно время секретарем в ложе Лабзина и его другом. Между близкими ему масонами были: Поздеев, граф Разумовский, князь Гагарин, Зверев, Граббе, других не припомню. Помню, что когда я был в отпуску в 1820 и 1821 годах, матушка получала письма от Лабзина из Пензы, куда он потом был переведен, высланный из Петербурга, кажется, в Пермь за то, что, быв вице-президентом Академии художеств, подал голос против принятия "почетным членом" графа Аракчеева, которого прием мотивировали близостью к Государю, на что будто бы он возразил, что Ильюшка, кучер, тоже близок к Государю. Так, по крайней мере, тогда все говорили о нем. Мне известны только некоторые черты его характера, слышанные от матушки мною.

Так, он сам вполне сознавал резкость и строптивость своего характера, и как он был человек весьма религиозный, то говаривал: "Если бы не вера и не благодать Господа, то я был бы подобен сатане". Отец, как мне передавали, имел на него сильное и умеряющее влияние; по общему голосу того времени, это был мужественный поборник правды и добра.

Несмотря, однако ж, на преданность отца моего немецкой и вообще европейской культуре, он был русским православным человеком и добрым христианином, с твердою и пламенною любовью к Богу. Когда я, быв в отпуску 17-летним офицером, выпущенным из Морского корпуса, посетил многих из его близких знакомых и друзей, то все помнившие его мужчины и дамы с увлечением говорили мне о его высоких качествах и о его увлекательном красноречии, когда он говорил о Боге. Слыша такие восторженные отзывы о нем, я не мог не гордиться таким отцом и не принять его за свой идеал, хотя для меня и недоступный! Он был горячим патриотом, и когда-то однажды вечером, читая в газетах о созыве ополчения в 1805 году, сказал матери нашей: "Ну, мой друг, если одна неприятельская нога переступит нашу границу, я снова вступаю в военную службу".

По выходе из военной службы он поступил в гражданскую, в учреждение Императрицы Марии Феодоровны, которая очень ценила его за правдивость и честность и даже удостаивала его своею особенною доверенностью. Так, однажды, когда дошли до нее слухи о каких-то злоупотреблениях какого-то значительного лица, она призвала отца и просила его сказать ей всю истину, будучи уверена — как сама выразила ему — что услышит от него одну правду. Отец, не обвиняя и не защищая это лицо, отвечал Императрице, что, не имея фактических доказательств, которые обязывали бы его прямо открыть злоупотребления, он ничего не может сказать в таком важном обвинении, особенно пред Ее Величеством. Императрица поняла это благородное молчание и сказала, что еще более уважает его за такие прекрасные правила.

Со своими строгими правилами он не хотел долго оставаться на службе и вышел в отставку в чине коллежского советника. Императрица очень сожалела о его выходе; а как она ценила его, представляю следующий факт. Когда мать моя, оставшись вдовою с многочисленным семейством, просила о пенсии за 35-летнюю военную службу отца и долго не могла получить ее, Императрица, стороной узнавши об этом ходатайстве, от себя, без всякого прошения, положила ей 1000 рублей ассигнациями пенсии, и последняя сестра моя, девица, получала ее до самой смерти. Я не говорю уже о том, что она крестила одну из сестер моих и меня.