Озорные стихи (Устами народа-2) - 1997 - Татьяна Ахметова

ОЗОРНЫЕ СТИХИ

 ­

­­­­

­­

­

­­­­

­

Редактор-составитель: профессор Татьяна Васильевна Ахметова

ОЗОРНЫЕ СТРОКИ

РУССКИХ ПОЭТОВ

Александр Пушкин

ТЕНЬ БАРКОВА

Однажды зимним вечеркомВ бордели на МещанскойСошлись с расстриженным попомПоэт, корнет уланский,Московский модный молодец.Подьячий из СенатаДа третьей гильдии купец,Да пьяных два солдата.Всяк, пуншу осушив бокал,Лег с блядью молодоюИ на постели откаталГорячею елдою.­

Кто всех задорнее ебет?Чей хуй средь битвы рьянойПизду кудрявую деретГоря как столб багряный?О землемер и пизд и жоп,Блядун трудолюбивый,Хвала тебе, расстрига поп,Приапа жрец ретивыйВ четвертый раз ты плешь впустил,И снова щель раздвинут,В четвертый принял, вколотилИ хуй повисший вынул!­

Повис! Вотще своей рукойЕму милашка дрочитИ плешь сжимает пятерней,И волосы клокочет.Вотще! Под бешеным попомЛежит она, тоскуетИ ездит по брюху верхом,И в ус его целует.Вотще! Елдак лишился сил,Как воин в тяжей брани,Он пал, главу свою склонилИ плачет в нежной длани.­

Как иногда поэт Хвостов,Обиженный природой,Во тьме полуночных часовКорпит над хладной одой,Пред ним несчастное дитя —И вкривь, и вкось, и прямоОн слово звучное, кряхтя,Ломает в стих упрямо, —Так блядь трудилась над попом,Но не было успеха,Не становился хуй столбом,Как будто бы для смеха.­

Зарделись щеки, бледный лобСтыдом воспламенился,Готов с постели прянуть поп.Но вдруг остановился.Он видит — в ветхом сюртукеС спущенными штанами,С хуиной толстою в руке,С отвисшими мудамиЯвилась тень — идет к немуДрожащими стопами,Сияя сквозь ночную тьмуОгнистыми очами.­

Что сделалось с детиной тут?»Вещало привиденье.— «Лишился пылкости я муд,Елдак в изнеможеньи,Лихой предатель изменил,Не хочет хуй яриться».«Почто ж, ебена мать, забылТы мне в беде молиться?»— «Но кто ты?» — вскрикнул Ебаков,Вздрогнув от удивленья.«Твой друг, твой гений я — Барков!»Сказало привиденье.­

И страхом пораженный попНе мог сказать ни слова,Свалился на пол будто снопК портищам он Баркова,«Восстань, любезный Ебаков,Восстань, повелеваю,Всю ярость праведных хуевТебе я возвращаю.Поди, еби милашку вновь!»О чудо! Хуй ядреныйВстает, краснеет плешь, как кровь,Торчит как кол вонзенный.­

«Ты видишь, — продолжал Барков,Я вмиг тебя избавил,Но слушай: изо всех певцовНикто меня не славил;Никто! Так мать же их в пиздуХвалы мне их не нужны,Лишь от тебя услуги жду —Пиши в часы досужны!Возьми задорный мой гудок,Играй им как попало!Вот звонки струны, вот смычок,Ума в тебе не мало.­

Не пой лишь так, как пел Бобров,Ни Шелехова тоном.Шихматов, Палицын, ХвостовПрокляты Аполлоном.И что за нужда подражатьБессмысленным поэтам?Последуй ты, ебена мать,Моим благим советам,И будешь из певцов певец,Клянусь я в том елдою, —Ни чорт, ни девка, ни чернецНе вздремлют под тобою».­

— «Барков! доволен будешь мной!»Провозгласил детина,И вмиг исчез призрак ночной,И мягкая перинаПод милой жопой красотыНе раз попом измялась,И блядь во блеске наготыНасилу с ним рассталась.Но вот яснеет свет дневной,И будто плешь Баркова,Явилось солнце за горойСредь неба голубого.­

И стал трудиться Ебаков:Ебет и припеваетГласит везде: «Велик Барков!»Попа сам Феб венчает;Пером владеет как елдой,Певцов он всех славнее;В трактирах, кабаках герой,На бирже всех сильнее.И стал ходить из края в крайС гудком, смычком, мудами.И на Руси воззвал он райБумагой и пиздами.­

И там, где вывеской елдакНад низкой ветхой кровлей,И там, где с блядью спит монах,И в скопищах торговли,Везде затейливый пиитПоет свои куплеты.И всякий день в уме твердитБаркова все советы.И бабы, и хуястый полДрожа ему внимали,И только перед ним подолДевчонки подымали.­

И стал расстрига-богатырьКак в масле сыр кататься.Однажды в женский монастырьКак начало смеркаться,Приходит тайно ЕбаковИ звонкими струнамиВоспел победу елдаковНад юными пиздами.У стариц нежный секелекЗардел и зашатался.Как вдруг ворота на замокИ пленным поп остался.­

Вот в келью девы повелиПоэта Ебакова.Кровать там мягкая в пылиЯвляется дубова.И поп в постелю нагишомЛожиться поневоле.И вот игуменья с попомВ обширном ебли поле.Отвйсли титьки до пупа,И щель идет вдоль брюха.Тиран для бедного попа,Проклятая старуха!­

Честную матерь откатал,Пришлец благочестивыйИ в думе страждущей сказалОн с робостью стыдливой— «Какую плату восприму?»«А вот, мой сын, какую:Послушай, скоро твоемуНе будет силы хую!Тогда ты будешь каплуном,А мы прелюбодеяЗакинем в нужник вечеркомКак жертву Асмодея».­

О ужас! бедный мой певец,Что станется с тобою?Уж близок дней твоих конец,Уж ножик над елдою!Напрасно еть усердно мнишьДевицу престарелу,Ты блядь усердьем не смягчишь,Под хуем поседелу.Кляни заебины отцаИ матерну прореху.Восплачьте, нежные сердца,Здесь дело не до смеху!­

Проходит день, за ним другой,Неделя протекает,А поп в обители святойПод стражей пребывает.О вид, угодный небесам?Игуменью честнуюЕбет по целым он часамВ пизду ее кривую,Ебет… но пламенный елдакСлабеет боле, боле,Он вянет, как весенний злак,Скошенный в чистом поле.­

Увы, настал ужасный день.Уж утро пробудилось,И солнце в сумрачную теньЛучами водрузилось,Но хуй детинин не встает.Несчастный устрашился,Вотще муде свои трясет,Напрасно лишь трудился;Надулся хуй, растет, растет,Вздымается лениво…Он снова пал и не встает,Смутился горделиво.­

Ах, вот скрипя шатнулась дверь,Игуменья подходит,Гласит: «Еще пизду измерь»И взорами поводит,И в руки хуй… но он лежит,Лежит и не ярится,Она щекочет, но он спит,Дыбом не становится…«Добро», игуменья реклаИ вмиг из глаз сокрылась.Душа в детине замерла,И кровь остановилась.­

Расстригу мучила печаль,И сердце сильно билось,Но время быстро мчится вдаль,И темно становилось.Уж ночь с ебливою лунойНа небо наступала,Уж блядь в постели пуховойС монахом засыпала.Купец уж лавку запирал,Поэты лишь не спалиИ, водкою налив бокал,Баллады сочиняли.­

И в келье тишина была.Вдруг стены покачнулись,Упали святцы со стола,Листы перевернулись,И ветер хладный пробежалВо тьме угрюмой ночи,Баркова призрак вдруг предсталСвященнику пред очи.В зеленном ветхом сюртукеС спущенными штанами,С хуиной толстою в руке,С отвисшими мудами.­

— «Скажи, что дьявол повелел»,— «Надейся, не страшися»,— «Увы, что мне дано в удел?Что делать мне?» — «Дрочися!»И грешный стал муде трястиТряс, тряс, и вдруг проворноСтал хуй все вверх и вверх расти,Торчит елдак задорно.И жарко плешь огнем горит,Муде клубятся сжаты,В могучих жилах кровь кипит,И пышет хуй мохнатый.­

Вдруг начал щелкать ключ в замке,Дверь громко отворилась,И с острым ножиком в рукеИгуменья явилась.Являют гнев черты лица,Пылает взор собачий,Но вдруг на грозного певца,На хуй попа стоячийОна взглянула, пала в прах,Со страху обосралась,Трепещет бедная в слезахИ с духом тут рассталась.­

— «Ты днесь свободен, Ебаков!»Сказала тень расстриге.Мой друг, успел найти БарковРазвязку сей интриге— «Поди! Отверзты ворота,Тебе не помешают,И знай, что добрые делаСвятые награждают.Усердно ты воспел меня,И вот за то награда» —Сказал, исчез — и здесь, друзья,Кончается баллада.

От всенощной вечер идя домой,Антипьевна с Марфушкою бранились;Антипьевна отменно горячилась.«Постой, — кричит, — управлюсь я с тобой;Ты думаешь, что я уж позабылаТу ночь, когда, забравшись в уголок,Тыс крестником Ванюшкою шалила?Постой, о всем узнает муженек!»— Тебе ль грозить! — Марфуша отвечает, —Ванюша — что? Ведь он еще дитя,А сват Трофим, который у тебяИ день и ночь? Весь город это знает.Молчи ж, кума — и ты, как я, грешна,А всякого словами разобидишь;В чужой пизде соломинку ты видишь,А у себя не видишь и бревна.

Орлов с Истоминой в постелеВ убогой наготе лежал.Не отличился в жарком делеНепостоянный генерал.Не думав милого обидеть,Взяла Лаиса микроскопИ говорит: «Позволь увидеть,Чем ты меня, мой милый, еб».

А шутку не могу придумать я другую,Как только отослать Толстого к хую.

27     МАЯ 1819