Письма вслепую. И тихо, и прекрасно - Давид Лоф

Давид Лоф

Письма вслепую. И тихо, и прекрасно

Если пройти по улице сквозь старые двухэтажные здания, попробовать преодолеть грязные закоулки, повертеться в запутанных дворах, то перед вами предстанет невзрачное местечко, потрёпанное, изношенное, но из которого всегда вечером ярко горит тёплый свет. Вы услышите еле уловимую музыку, ощутите древесный запах вперемешку с ароматом солода и табака.

«Странное место. Или всё же обычное?»

При первом взгляде, Вы, скорей всего, в своей голове назовёте его грубо: «забегаловка». В голову придут все оправдательные слова, которые постараются Вас отвести подальше от этого места. Но только до той поры, пока вы не услышите музыку…

Грубое неказистое место, как скрытый незнакомец, на первый взгляд отпугнёт, пока не решится открыться Вам. Желание понять, что за музыка исходит, заставит Вас с любопытством войти.

Может быть, я, как герой истории, оправдываю так свой опрометчивый поступок. Дел у меня много, и терять время на подобные места мне не свойственно.

Но я зашёл… И, к сожалению, заведение встретило меня…необычно.

На фоне тёплого света, разлившегося на весь интерьер и превративший небольшие деревянные круглые столы в полотно оранжево-древесного цвета, передо мной предстала удивительная картина: сгорбленный старик в черном пальто и редкой растрёпанной шевелюрой в руках кое-как держал деревянный стул, намереваясь его бросить на сцену. Замах был небольшой, даже более того, казалось, что старик сейчас упадёт под тяжестью стула.

По началу было непонятно, в кого он целится. Но на сцене в этом момент в цвет всего интерьера (невзрачная горчичная кофта, порезанная на груди толстой линей того же цвета) стоял перепуганный мужчина. Из-за цвета одежды он сливался. И если бы не старался пригибаться каждую секунду, то старик будто бы целился во что-то невидимое.

Пожилой мужчина что-то кричал ему и с каждый непонятным словом замахивался. Каждая попытка кинуть заканчивалась тем, что старик каждый раз отваливался назад. Но стоит отдать должное, не падал.

– Вам не стоит здесь находится, – раздался встревоженный мужской голос. Передо мной предстал крупный рыжебородый мужчина, разрисованный в крупную клетку. Более традиционного образа для бармена было не найти. – Лучше Вам уйти, – закрывая горизонт, пытался вытолкнуть сотрудник.

Я, поражённый всей сценой, по началу даже не понял, что случилось. Всё это было на грани чего-то комичного и гротескного. Наверное, частые посетители баров не удивились бы происходящему и нашли бы в этом что-то интересное. Я же, замерев, не мог ни уйти, ни что-либо сказать.

Раздался грохот.

– Чёрт, – выругался бармен и тут же помчался в центр событий.

Как оказалось старик всё же бросил стул, но не докинул, отчего близстоящий стол к сцене перевернулся вместе с брошенным предметом. Мужчина на сцене странно взвизгнул.

Следом должна была полететь салфетница, но руку старика вовремя поймал бармен.

– Александр Петрович, ну хватит, – умоляюще произнес. – Не надо так…

Старик в ярости посмотрел на мужчину, будто не узнавал его. Но ещё секунда – и дебошир поменялся в лице. Словно из-за усталости старика посадили на стул, где тот, обессилев, опустил голову. Всё его тело будто обмякло: руки рухнули по обе стороны, а голова, как будто бы повисла в воздухе. Еще секунда – и слезами он начал вздрагивать.

«Что происходит?» – не мог я понять. Любопытство на грани страха и неловкого чувства вызвало во мне жжёное ощущение стыда. Страх, вызванный внезапной агрессией старика, начал постепенного сменяться сопереживанием. Дед с таким бессилием вздрагивал, а бармен с мужчиной на сцене словно замерли и не знали, что делать.

– Ну чего вы, Александр Петрович, не стоило так себя вести, —спокойно произнёс рыжебородый. – Разве он так плохо играл, – улыбаясь, продолжил. – Не консерватория, конечно, но и не так мерзко.

– Э, ты чего, – заговорил мужчина на сцене.

– Молчи, – раздражённо заткнул бармен мужчину, показав жест у рта. – Вам надо отдохнуть, – снова обратился к Александру Петровичу.

Но старик не обращал внимания на говорящих. Содрогания от слёз будто бы от безысходности вызывали в нём глухоту. Слова бармена были не услышаны.

Рыжебородый с осторожностью прикоснулся к плечу старика, видимо, в надежде его успокоить, но вместо этого старик снова замер, будто собирался с силами. Ещё недавние содрогания прекратились. Он поднял голову и внимательно посмотрел на бармена. Что-то пытался ему сказать, бессвязно открывал рот и при этом нервно кивал головой.

Рыжебородый попытался было ответить кивками, но старик снова резко начал кряхтеть и показывать на сцену. Яркой краской залилось лицо пожилого мужчины, который захотел ворваться на сцену, чтобы наказать музыканта. И, наверное, если бы не тучное тело бармена, так бы это и произошло.

–Снова дебоширим, – раздался голос из-за угла заведения. Я даже не сразу понял, кто это сказал. Тёплый свет заведения, к сожалению, по краям комнаты оставлял полумрак, и заметить человека в углу было проблематично. – Папа, ну зачем ты снова, – заискивающим голосом произнесла девушка. Она спокойным шагом прошла через зал. Я бы даже сказал проплыла, если вообще уместно подобное сравнение.

Невзрачная одежда в светлых тонах на фоне тёплого света приобрела нежный кремовый оттенок, что контрастировало с её чернильными длинными волосами, захваченными в пучок.

Я не успел разглядеть её лица, но то, как она подошла к своему отцу, как мило и по-нежному положила свою худенькую вытянутую руку ему на щеку, посмотрела ему прямо в глаза, говорило мне, что она красива. Не могут быть люди по своей доброте уродливы.

Во всей этой сцене было что-то близкое, чего, скорей всего, я не должен был видеть.

– Папа, ты снова грустишь по музыке? – вдруг произнесла девушка. – Снова хочешь её услышать, как в первый раз?

Александр Петрович одобрительно кивнул. Снова он стал успокаиваться, отчего тело будто от усталости стало проседать.

– Смотри, папа, чему я научилась, – вдруг сказала девушка и направилась к сцене. Она показала испуганному мужчине жест, чтобы тот начал играть. Испуганный, он сначала посмотрел на старика, потом на бармена и, только убедившись в безопасности, взял гитару.

Я замер…

Всё вокруг будто бы остановилось в ожидании. Ещё недавняя ссора показалась мне своеобразной кульминацией перед лиричной и доброй развязкой.

Гитара издала свой первый звук, и девушка, будто бы растянув струну в воздухе, сделала нежный жест к старику. Ещё аккорд и следом перебирающиеся струны – и танцовщица будто бы пропустила их через себя. Деталями начала рисовать она в пространстве. Каждый новый жест, движение, будто бы становились в нужную форму, словно звук не