Не бойся, мама! - Нодар Думбадзе

Нодар Думбадзе

Не бойся, мама!

Погасла последняя звезда. Враз, словно сговорившись, умолкли собаки и петухи. Замерли деревья. Затихло море – казалось, вовсе и не было его. Растаял туман на склонах гор. И вдруг побледнела ночь. Все произошло за несколько секунд. Весь мир, точно повернувшись лицом к востоку, в ожидании чего-то неведомого уставился на горбатую гору. Величайшее из чудес – чудо пробуждения жизни – совершалось в природе…

– Слышь, Щербина, поднимись-ка сюда!

– Чего тебе?

– Поднимись, говорю. Сейчас взойдет солнце!

– Ну и пусть… Одно и то же каждый день.

– Чудак! Красота-то какая!

– Отстань…

– Поднимись, не пожалеешь!

– Вверх-вниз, вверх-вниз! Надоело! Да и смена скоро.

– Ну и черт с тобой! Стой себе и любуйся, как старикашка молла ползет на минарет!

– Ладно, не ори.

– Пархоменко где? Позови его, пусть поднимется!

– С собакой?

– Собаку оставь себе.

– Ошалел? Загрызет!

Солнце всплыло неожиданно – красивое, теплое, золотое, живое и животворящее. Солнце поклонилось миру, улыбнулось, засмеялось. И зашумел лес, заголосил петух, залаяла собака, заколыхалось море. И всей грудью радостно вздохнула земля.

Настало утро.

Я зачехлил стереотрубу.

– Куда же они запропастились, умираю с голоду! – заворчал Щербина. Я окинул взглядом тропинку: по ней не спеша взбирались три пограничника.

– Идут!

– Слава те господи! – Щербина приставил автомат к лесенке вышки и сладко потянулся. – Итак, ночь на участке государственной границы Союза Советских Социалистических Республик прошла без происшествий. Шабаш! – произнес он и закурил «Приму».

Я стал медленно спускаться с вышки. Подкованные сапоги звенели на ступеньках лесенки. Раз, два, три… Раз, два, три… Ну и ну! Вот что значит армия! Попробуй, сосчитай-ка до четырех, – не пойдет! Раз, два, три – стоп! Четверка – словно граница, Рубикон какой-то! Удастся перешагнуть – тогда хоть до миллиона…

Пархоменко и Щербина ждали внизу.

– Слышь, отчего у тебя глаза опухли? Спал? – спросил я у двухметрового Пархоменко.

– Как же, даст поспать варвар! Стоит вздремнуть, как лапой по уху: цап! Нашел Зудов чему учить пса! – Пархоменко слегка поддел сапогом высунувшего язык Танго.

– Так Зудов для себя ж старался, – рассмеялся Щербина. – Чесаться самому лень, вот он и обучал собаку.

– Непобедимому войску Дзнеладзе – ура! – приветствовал я подошедшую смену.

– Джакели! По инструкции положено встретить меня на вышке, доложить обстановку и сдать пост! – нахмурился Дзнеладзе.

– Все зафиксировано в журнале, товарищ. Дзнеладзе, и брось трепаться!

– Порядок есть порядок, Джакели! Придется обо всем доложить Чхартишвили!

– Пожалуйста! Но раньше я ему доложу такое, что ты, милый мой, очутишься на гауптвахте!

– Ты о чем? – насторожился Дзнеладзе.

– Ну-ка, вспомни, отчего вдруг дизентерия свалила тебя и твоих орлов? А? Не пахло ли там зелеными мандаринами из сада Али Хорава?

– Кто… Кто тебе… сказал? – запнулся Дзнеладзе.

– Петров, мандариновая жертва. Погляди на него, еле на ногах стоит. Герои!

– Продал, подлец? – зашипел Дзнеладзе на притихшего Петрова.

– А что мне оставалось делать, Шалва? – простонал тот. – Этот сукин сын заперся вчера в уборной и продержал меня у дверей, пока не выудил все.

– Понятно, товарищ Дзнеладзе? – спросил я строго.

– Понятно, понятно! Валяйте отсюда! – Дзнеладзе махнул рукой и направился к вышке.

– Дивизия, равняйся! – гаркнул я. Впереди стал Пархоменко с Танго, за ним Щербина.

– Смирно! К заставе шагом марш! Раз, два, три! Раз, два, три! Пархоменко, запевай!

«Построились в два рядаГоры Кавкасиона…»

– зазвенел серебристый тенор Пархоменко.

«…В два рядаГоры Кавкасиона…»

– подхватил Щербина, а затем грянули втроем:

«А застава в нарядеЗадержала шпиона…»

Битый год промучался я с ребятами, пока научил их петь в два голоса…

«Эх, построились в два рядаГоры Кавкасиона,А застава в нарядеЗадержала шпиона… Эх!»

Под звуки этого гимна (кстати, автором слов и музыки его был я) наша тройка бодро шагала по маршруту вышка – столовая…

…После завтрака, только мы уснули, раздался крик старшины:

– Выходи строиться! Быстро во двор!

– Что случилось? Война? – спросил, протирая глаза, Щербина.

– Разговорчики!

– Да говори же, Зудов, в чем дело? – спросил Пархоменко.

– Все во двор! Приказ Чхартишвили! Живо! Даю две минуты! – крикнул старшина и убежал.

– Что там стряслось? – недоумевал Щербина. – Как ты думаешь, Джакели?

– Не бойся, на войну не похоже, стрельбы не слышно, – успокоил я Щербину. Но было действительно странно: будить сменившихся с поста пограничников по закону заставы можно разве только по сверхважной причине. Что же произошло?

Спустя пять минут застава выстроилась во дворе.

– Смирн-а-а! Равнение пря-а-мо! – крикнул Зудов.

Из казармы вышел майор Чхартишвили в сопровождении трех офицеров. Двое из них были заместители майора – по политической и по боевой части – лейтенанты Королев и Павлов. Третьего лейтенанта мы видели впервые. Лет сорока, смуглый, выше среднего роста, с брюшком, он был похож на грузина. По походке и сидевшей мешковато форме в нем угадывался человек невоенный.

– Это или разведчик особого ранга, или же не пойму кто: человек в таком возрасте должен быть, по крайней мере, майором, – шепнул я Щербине. Тот согласно кивнул головой.

Чхартишвили подошел к строю, заместители остановились поодаль. А незнакомый лейтенант, став рядом с майором, расстегнул ворот гимнастерки, закинул руки за спину носком новых хромовых сапог начал выковыривать из земли камешек.

Зудов, вытянув шею, подошел к майору, вскинул руку к виску и выпалил:

– Товарищ майор, по вашему приказанию застава выстроена!

– Здравствуйте, товарищи!

Застава глубоко вздохнула, потом грянула скороговоркой:

– Здравия желаем, товарищ майор!

– Вольно! Застава выдохнула.

– Товарищи! – начал Чхартишвили. – Сегодня на нашу заставу прибыл грузинский писатель Владимир Мдинарадзе. Он лауреат нескольких премий, член правления Союза писателей, депутат, награжден орденом… Вам, конечно, знакомы его стихи, рассказы и другие произведения… – Майор сделал паузу и окинул взглядом ряды солдат. Ребята подозрительно молчали.

– Стихи, рассказы и другие произведения… – повторил майор.

Писатель улыбнулся и наконец выковырнул камешек.

– Знаешь такого? – спросил я Щербину.

– Впервые слышу! – ответил он, пожав плечами.

– А ты? – взглянул я на Пархоменко.

– На каком языке он пишет? – спросил тот.

– Очевидно, на грузинском.

– В таком случае не знаю.

– Ну да, всех русских писателей ты, конечно, знаешь наизусть! – съязвил Щербина.

– Разговоры в строю!.. Так вот, товарищ писатель будет жить, будет служить с нами… Он хочет изучить жизнь советских пограничников, чтоб написать книгу о вас. Понятно?

Застава по-прежнему безмолвствовала.

– Может, вы скажете? – обратился майор к писателю. Мдинарадзе широко улыбнулся.

«Чему он радуется, несчастный», – подумал я. Лауреат нескольких премий долго смотрел на нас, потом извлек из кармана огромный платок, развернул, вновь аккуратно сложил его, спрятал и голосом, слишком низким для лейтенанта, начал:

– Друзья, как вам доложил докладчик… То есть майор Чхартишвили… я писатель… С сегодняшнего дня… Извините меня, товарищи, я не блестяще владею русским языком… С сегодняшнего дня… Я решил написать книгу о вас, конечно, с вашей помощью!

– Вот здорово! – прыснул Щербина и тут же прикрыл рот рукой. – Значит, мы должны работать за него?

– …Будем вместе служить, спать, обедать, ужинать.

– А завтракать он не будет? – испуганно проговорил Пархоменко, ткнув меня локтем.

– Я не собираюсь учить вас… – продолжал писатель, – наоборот, я должен учиться у вас… И шпионов будем вместе ловить, друзья… Посмотрим, что у меня получится. Главное, чтобы книга понравилась вам… Вот все, что мне хотелось сказать, друзья… Благодарю за внимание, – и он вытер вспотевшее лицо.

– Есть вопросы? – обратился к нам майор.

– Есть, – выступил вперед Щербина. – На какой срок прибыл к нам уважаемый писатель?

– На два месяца, – ответил Мдинарадзе.

– А если за это время не будет нарушений границы, как же тогда со шпионом?

Строй взорвался, словно вулкан.

– Рррразойдись! – крикнул майор и закашлялся.

Не удержались от смеха и заместители майора. Писатель растерялся, не зная, обидеться на слова Щербины или все обратить в шутку. Но вот лицо у него просветлело, он улыбнулся, потом рассмеялся и, наконец, зашелся таким здоровым хохотом, что мы поняли: это неплохой человек.

Автобиография