Зона отчуждения - Вера Орловская

Вера Орловская

Зона отчуждения

© В. Орловская, 2015

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2015

моему отцу посвящаю

«Ад пуст. Все бесы здесь».

«У каждого времени свой вид безумия»

1.

Каждый год летом в полнолуние, пересекая автомобильный путепровод, идущий через железную дорогу и «Мост Смерти», он выходит из города-призрака, сам похожий на призрак, и движется дальше мимо угрожающих надписей «осторожно радиация», будто по указателям, затем три километра идет пешком к четвертому блоку, упакованному в саркофаг, подобно чудовищу, заключенному в каменную клетку. Он не боится. Какая-то неведомая сила тянет его туда и ведет за собой. Что это? Странное свечение, находящееся вдалеке, которого никто не видит, кроме него? Или ясное осознание того, что должен идти? Об этом он не думает, просто знает, что так надо. Кто-то называет это радиационной зависимостью, кто-то считает его сумасшедшим. Ему все равно. Там он находит то, чего больше нет нигде – радость, похожую на эйфорию, на такое яркое и короткое счастье, жаль только, что никто не может понять, как хорошо ему. Эта ночь, проведенная на саркофаге дает здоровье, никто не верит, но один раз в год он приходит сюда, чтобы получить свою дозу, без которой у него, словно у разряженной батарейки, истощаются все силы, угасает сама жизнь, потерявшая свой главный источник, что питал ее раньше. Раньше было по-другому: солнце, любовь, чистый дождь, прозрачный ветер, хорошие мысли, надежда, что станет еще лучше. Теперь здесь похоронено всё, и он приходит сюда: ложится, будто на могильную плиту, и как это не кажется странно, там обретает заново свою жизнь, впитывает ее в себя, и потому держится еще на земле. Может быть, со стороны это похоже на наркотическую зависимость. И все-таки он идет, даже зная, что после возвращения то состояние силы и восторга, которое он испытывал там, перейдет в угнетенное чувство опустошенности и слабости, и такая тоска накатит в первое время, что даже водкой нельзя будет ее залить. Это эффект радиации. Болтовня. Это расплата за те мгновения, когда он пребывал в высшем качестве, потому что количество микрорентген, превышающее всякие мыслимые нормы, не убивало его. Над головой ночное небо и хорошо виден Чумацкий Шлях, как называют на Украине Млечный Путь. Он – сверхчеловек, почти бог… Зона отчуждения – не для него: избранного, свободного. Это его независимая территория славы. Если бы все те, кто считает, что он сумасшедший, смогли бы увидеть его мысли, то каждый бы понял насколько он велик на этой земле, где упавшая Звезда Полынь, о которой написано в древних текстах, и есть его земля – Чернобыль, Припять, Украина.

А утром он двинется в обратный путь через «Мост Смерти», вспоминая всякий раз, откуда пошло это название. Тогда, после случившейся аварии, утром 26 апреля над станцией воссияло невиданное доселе свечение, и люди, чтобы посмотреть на него поближе, бросились сюда, еще не зная, что произошло на самом деле. Они просто хотели получше увидеть необычный свет. Потом станут говорить, что ничего такого не было, и что там находился только отряд, охраняющий мост. Странным покажется и то, что те из отряда, кто стоял ближе к Припяти, выживут все, а находившиеся на другой стороне моста все погибнут у Рыжего леса. «Рыжим» его стали называть после того, как радиация выжгла всю эту территорию и только мертвая хвоя ржавого цвета осталась вместо былого леса. «Это – знак, – говорили старухи». Но что за знак, никто сказать не мог. И кому он предназначался. Если украинцам, то почему? Чем прогневили они Бога? Или всё это еще было впереди? Ничего не знали, и настолько не понимали природу самой радиации, что из-за незнания или попустительства тех, кто правил в то время ими, люди умирали бессмысленно, что делало их смерти еще страшнее. Кому-то это казалась концом света, и в грязных от радиации облаках они видели как скачет «Конь Блед» над опаленной землей. Говорили, что скоро явится Бог и начнет судить людей. Но никто не явился, предстояло жить и грешить дальше.

Спустя какое-то время после эвакуации некоторые люди стали сюда возвращаться. Он вернулся раньше других. В Чернобыле и сейчас живет несколько тысяч человек, в основном обслуживающий персонал станции и те немногие, кто вернулся в свои дома. Здесь даже есть магазины, бары, кинотеатр. Только детей в этом городе нет. Вдоль дороги, ведущей к Чернобылю, с двух сторон стоят деревья сплошной стеной, изредка сквозь нее можно увидеть полуразрушенные дома, совсем пустые: туда никогда уже никто не придет… Дорога приводит прямо к центральной проходной, к которой время от времени подъезжают автобусы, ведь люди продолжают здесь работать. За цехами видна труба разрушенного реактора, подобно обелиску. Собственно, ни какой особенной защиты, кроме километровой колючей проволоки по всему периметру, нет. Подъезжающим к КПП выписывают пропуск с указанием числа пассажиров в каждой машине – и всё: можешь ехать облучаться, если так уж тебе туда надо, правда, людей до 18 лет в зону не пропускают, разве что партизанскими путями рискнешь проникнуть сам. Те, кто жили здесь раньше, приезжают сюда в основном на кладбище или к своим прежним домам, что представляют теперь из себя такое же кладбище, только из камней. Длинная вереница машин на подъезде в контрольному пункту растягивается на несколько километров – несколько часов ожидания. Сюда приходят в день чернобыльской трагедии, как в день поминовения усопших. Потом все разъезжаются, и снова становится совсем тихо.

Он живет в полном одиночестве в Припяти – в городе-призраке и считает себя настоящим сталкером, в отличие от тех, кто пытаясь заработать деньги, водит сумасшедших «туристов» в дозволенные места зоны. Он смотрит на них с презрением, как и на тех, кто стремится сюда за каким-то чертом, потому что им никогда не понять того, что знает он. И когда падает ночь, закрывая весь этот странный, суетливый мир, он разговаривает с теми, кто жил здесь и кто уже очень далеко от этих мест и от этой жизни. Какие-то умники намалевали на стенах граффити, изображающие силуэты людей, обитающих когда-то в этом городе. Рисунки называют «тенями Хиросимы». Почему Хиросимы, если это случилось на Украине? Даже в этом была какая-то извечная трусость говорить правду людям: и живым, и даже мертвым. Что могли знать эти молодые проводники? У него было такое чувство, что показывая «достопримечательности», они даже испытывали некую гордость. А он жил здесь тогда, и вернулся туда, где жил. Это потом уже поставили черный Крест с изображенным на нем распятым Иисусом, в который раз уже погибающим за нас…

Но город умирает до сих пор, подобно человеку в коме: медленно и мучительно. Со стен его слезает слой за слоем, как кожа при лучевой болезни, штукатурка, краска. Разграбленный и разоренный еще в первые годы после того, как его покинули люди, он уже забывает их голоса. Пролеты лестниц торчат наружу как перебитые ребра, окна пустыми глазницами видят одну темноту. Он ходит по бывшим улицам, на которых еще сохранились таблички с названиями. Он заходит в Дом Культуры в пустой зал – единственный зритель этого спектакля без антракта, длящегося уже почти 30 лет. Впрочем, о времени здесь лучше не думать, его как будто бы нет, потому что нет никого, кто бы его замечал… Незаметно оно крадется вдоль годов, месяцев, дней, притаившись в углах, обросших паутиной – весит там невесомое. Он поднимается по лестнице своего дома туда, где на балконе на выбитом цементе, пробив треснувший цемент, растет береза – такое русское дерево. Раньше он никогда не делил ни людей, ни деревья по национальности. Иногда он приносит ей попить воды, а в остальное время она ждет дождя. В город приходят звери. Сейчас их стало много. Через несколько лет после взрыва завезли сюда исчезающие виды животных и оставили выживать, а они не просто выжили, а расплодились, и теперь есть даже редкие виды, ведь человека здесь нет, а значит обижать их некому. Кто тронет? Вот так и живут себе, как в раю: птицы, волки, зубры, олени, кабаны. Они также, как он считают эти каменные разрушенные стены – своим домом – своими джунглями, и знают, что через много лет лес полностью поглотит этот истлевающий городской скелет. И всё пройдет, сотрется, прорастет травой зеленой, кустами, деревьями. И природа в который раз победит человека. И на этом кладбище домов и кораблей она одна останется живой, выбросив из себя людей, придумавших и создавших радиацию, которая в наказание им, губит их больше, чем остальных живых существ, обитающих на земле, невинных в людских злодеяниях. Звери его не трогают, принимая уже за своего. Он – смотритель мертвого города: ему можно здесь находиться.

Когда заканчивается ночь на саркофаге, напитавшись радиационным духом, он идет в обратный путь по одному и тому же маршруту, где сразу за колючкой лежит бывшее село, оно на самом деле уже лежит, с покосившимися к земле домами, некоторые больше не видны за разросшимися кустарниками, за бурьяном и деревьями. Здесь чаще можно встретить животное, чем человека, разве что случайного бесшабашного юнца, считающего себя сталкером или пьяную компанию, которой уже все ни по чем. Как-то он видел девицу, загорающую голышом на теплом мхе, она спросила у него: