Неправильные герои. Сборник рассказов - Борис Безрода

Неправильные герои

Сборник рассказов

Борис Безрода

…люди не рождаются. Рождаются организмы, а люди у нас делаются – трактористы, мотористы, академики, учёные и так далее…

© Борис Безрода, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Долгая Дорога в Небо

Синее небо, тёмное и глубокое настолько, что кружится голова. Огромное пространство несопоставимое с крохотной букашкой-человечком, впервые разглядывающим его. Розово-оранжевая полоска, растущая от горизонта, очерченного пологими тёмно-синими холмами, неторопливо и непрерывно расширяется, делая небо голубым, и вдруг перерастает в жгуче-жёлтый пожар – восход солнца. Светило величаво всплывает, огромное и горячее, не земное и страшное – страх рождаемый чудом откровения природы.

– Мама, мама! – она личиком утыкается в чистый, подол маминого сарафана, пахнущего мылом и сеном. Тёплые руки гладят её волосы. Она задирает голову и соединяется взглядом с серо-зелёными и добрыми мамиными глазами, которые несут радость. Через глаза мамина душа проникает в неё и ласкает вместе с мамиными руками. Мамины губы целуют, нашёптывая что-то нежное и доброе, непонятное, но очень простое. Ощущение нужности и любви. Мама, – такой Настя её запомнила, а мама исчезла, растворилась в небе.

Потом не было ничего, но постепенно её жизнь стал заполнять отец. Его уже она помнила реального, земного, а не солнечно-небесного, как маму. Помнила его огромные мозолистые ладони крестьянина, голову c залысинами, так что лоб казался очень большим. С ним было надёжно и спокойно, пока не появились боевые пауки. С появлением пауков всё стало нервно, в жизнь вползла тревога и обосновалась навсегда.

Она играла во дворе в дочки-мамы со своей любимой куклой Аней, которую вместе с сахарными петушками на палочках папа привёз ей с ярмарки, когда впервые за тыном увидела огромную серую полупрозрачную тушу этого создания.

Огромный паук сопровождал группу мужчин, одетых по-разному, но все они были с винтовками, и от всех одинаково дурно и резко пахло потом, нестиранными онучами и самогонкой. Пришлые по-хозяйски вошли во двор, открыли ворота, загнали телегу и покидали в неё из амбара папины мешки с зерном. Залезли в погреб, забрали кадку с солёными рыжиками, которые она и папа собирали много дней, и ведро, где в родниковой воде плавал огромный шмат масла только вчера набитый тётей Машей из молока их коров Ярушки и Любавушки. Заглянули в большую жестяную коробку из под чая, где папа хранил сахарных петушков для неё, выдавая по одному по вечерам, если она себя хорошо вела днём, но в тот раз коробку с петушками не забрали.

С тех пор боевые пауки стали регулярно появляться в селе. Они всегда сопровождали группы людей с винтовками, которые забирали то, что не забрали прошлые экспроприаторы. Деревенские рыдали, нервничали, но не сопротивлялись. Очевидно, гигантская туша прозрачного боевого паука с шевелящимися мандибулами вселяла в них ужас и покорность. Иногда в каких-то дворах были слышны выстрелы и там исчезали тёти или дяди.

Мужики деревенские почти перестали работать, стали часто собираться у них в хате, на кухне. Садились за стол, пили самогон, курили и о чём-то подолгу говорили. А жить стало голодно, и вкусные жёлто-прозрачные петушки на палочках, изготовленные из жжёного сахара, исчезли из её жизни.

Потом появилось слово колхоз, а папа стал всегда носить с собой красную книжечку, партбилет, который он всегда заворачивал в белую чистую тряпицу. Таких тряпочек было несколько, и она всегда следила за тем, чтобы наготове была свежая – ею отстиранная и проглаженная.

Папа работал в колхозном правлении, был председатель. В правлении всегда присутствовал боевой паук. Когда она приходила к папе на работу, то украдкой рассматривала паука, его прозрачное тело, покачивающееся на длинных тонких ножках, огромное брюшко в котором неторопливо шевелились, пульсировали непонятные опалесцирующие внутренности, две пары всегда что-то жующих мандибул. Настя рассматривала огромное насекомое и чётко осознавала, что прозрачный страшный оккупант также исследует её, изучающе поглядывая из-под очков двумя парами своих хитрых сощуренных глазок.

Боевой паук часто устраивал собрания, все сельчане должны были собираться на них. Папа брал Настю и, как все, приходил в клуб, организованный в бывшей церкви. В церкви раньше был бородатый батюшка, иконы, стены и потолок, расписанные картинками. Теперь картинки на стенах были местами отбиты, а по большей части замазаны зелёной и красной масляными красками, источающими тяжёлый нефтяной дух, а ещё к стенам были прикреплены разные красные полотнища с лозунгами. Новые буквы и слова были скучны и малопонятны, и она очень жалела, что исчезли интересные картинки со стен.

Паук, украшенный чёрной маленькой кипой на макушке и красным бантом с левой стороны головогруди, председательствовал на собрании и рассказывал про революцию, про то, что сейчас гражданам тяжело, но когда Настя вырастет, она будет жить в красоте и счастье, как и все люди на планете, потому, что начав с этой земли, пауки завоюют все остальные страны, а лишения, которые они принесли с собой, – временные. Отца и всех деревенских начинал охватывать восторг в конце длинных речей паука. Впрочем, возможно от паров краски наступала эйфория, потому что на следующий день у всех очень болела голова.

Однажды, они поздно вечером вернулись с папой домой с партсобрания из бывшей церкви. Папа только зажёг керосинку, как в дом ворвались люди в одинаковой серо-зеленой форме и фуражках с краповыми околышами и синим верхом. Ворвавшиеся вырвали из под сердца папы белую тряпицу и оголили, испоганили своими руками папин партбилет, осквернили безгрешность будущего. Папа исчез. А в доме появился боевой паук. Он по-хозяйски прошёлся по комнатам, улыбнулся, погладил её по голове мандибулами и торжественно, как на собрании, произнёс:

– В детской коммуне тебе будет гораздо лучше, Настенька. Там из тебя сделают настоящего человека, хоть ты и кулацкая дочка.

Коммуна располагалась в одном из многочисленных тупичков в районе Таганской площади, в старинном здании бывшей гимназии. Старые стены здания давили, небольшие окна в толстых стенах рассеивали свет почти всегда серого московского неба, и поэтому в помещениях казалось тускло и мрачно. Сумеречно было и у неё на душе, гложила тоска по исчезнувшему папе, дому. Первые годы в коммуне растворились в небытие. Впрочем, была форменная одежда, как у всех. Еда, после которой оставалось желание по сладкому. Постоянная учёба, сон по расписанию, подъём. Будни под лозунги великого любимого вождя товарища Сталина и транспарант над доской в классе, на бордовой ткани которого было написано белыми буквами: «У нас люди не рождаются, у нас рождаются организмы, а люди у нас делаются».

Настя старательно делала из себя настоящего человека. Постепенно забывала своё село, дом, папу. Да и боевые пауки забываться стали. Лишь однажды почудилось ей что-то сумеречное, когда лучшая подружка, хохотушка Наташка из отряда на год старше, загрустила, сделалась бледной, вялой апатичной. Проговорилась, что отдаёт свою кровь для ритуала и на эту тему больше ни-ни, замолчала как могила. Настя, незаметно проследив, заметила, что подруга зачастила в кабинет завуча Ефима Самуиловича. А ещё ей померещилось, что боевой паук проскальзывает туда в это время. С тех пор она иногда стала вновь замечать силуэты боевых пауков где-нибудь в районе Садового кольца, бегущих в виде охранников за мчащимися чёрными ЗИСами. Впрочем, через несколько месяцев Наташка, которая стала непроницаемо замкнутой, окончила школу и покинула коммуну. Говорили, что ей повезло, что поступила на курсы НКВД.

Последний год в коммуне пролетел для Насти быстро, видимо она очень хотела, чтобы год прошёл скоротечно, потому что несколько раз замечала пугающий, изучающий и одновременно сальный взгляд Ефима Самуиловича. Из-за него, она и на выпускном в коммуне нервничала и провела вечер без веселья, всё оглядывалась по сторонам, боялась, что завуч её обидит, надругается.

Ей отвели шестиметровую комнату в коммуналке на семь семей в Плотниковом переулке, что на Арбате, и она, счастливая от приобретения собственного жилья, поступила в техникум для медсестёр при первом медицинском институте. Два года пролетели в учёбе и стараниях и потому очень быстро, уж больно она хотела учиться дальше и выучиться на врача. Но через два года, после окончания техникума, ей велели три года проработать медсестрой, а потом уж учиться дальше, и она поступила на работу хирургической медсестрой в Первую Градскую. Запомнила свою первую зарплату, как обмывала её вместе с другими медсёстрами, а те, заставив выпить рюмочку водки, поднесли стакан, якобы с водой, чтобы запить жгучий напиток, она и хватанула большущий глоток. А в стакане оказался спирт. Подруги в медсёстринское сообщество её прописали так.