Статьи из журнала «Moulin Rouge» - Дмитрий Быков

Дмитрий Быков

Статьи из журнала «Moulin Rouge»

Невинная

В России любят говорить, что ласточка весны не делает и личность истории не переламывает. В Америке думают иначе. Йоханссон добилась своего и переломила все голливудские, да и многие прочие стандарты. У неё получилось. «Толстуха выиграла», — злословят ненавистники. «Наша сладкая сделала всех», — пишут фаны.

С неё началась новая американская революция — по крайней мере в искусстве. Эпохе бушевского неоконсерватизма понадобился свой секс-символ, и это, конечно, она. Отчасти повезло — родилась вовремя. Но миллионы других тоже родились вовремя. Просто они близко к сердцу приняли торжествующий стандарт и принялись под него подделываться. А Йоханссон этого делать не стала. Поэтому она в шоколаде, а остальные в прошлом.

В политкорректной стране она вела и ведёт себя вызывающе некорректно. Звёздный фотограф-педераст на тусовке по случаю премьеры кладет руку ей на грудь, громко поясняя окружающим: «Я хочу проверить, что на ней есть из белья». «Почти ничего, — говорит она спокойно. — Впрочем, вас это вряд ли впечатлит. Там слишком много всего, кроме белья». Это, кстати, тоже её серьёзная победа: она вернула миру восторженное отношение к big tits, большим сиськам. Безгрудые девочки, доска и два соска, сходят со сцены. Возвращается ненавистный гомосексуалистам типаж, о котором у Бориса Виана было сказано: «У неё такие круглые груди, что просто невозможно вообразить её мальчишкой». «Вы собираетесь замуж?» — спрашивает её интервьюер. «Я не представляю, какие фантастические стимулы нужны, чтобы отношения не просто развивались, а имели хоть крошечный шанс на развитие», — говорит она, и это тоже неполиткорректно, потому что «связь без брака» не поощряется, даже если речь идёт о богеме. И это тоже странным образом работает на победу неоконсервативного мировоззрения: люди времен неокона — сильные личности, готовые противостоять вызовам. А у сильной личности много партнёров, и никому из них она не принадлежит окончательно.

Скарлетт рассказывает о своих романах много и увлечённо. Однажды она трахалась в лифте. С Бенисио дель Торо. Потом, правда, призналась, что наврала. Бенисио дель Торо никто ещё не задал прямого вопроса: было или не было? Стесняются, черти. Все знают, что у неё была любовь с Колином Фёртом, Джаредом Лето, Джонатаном Рис-Майерсом, Дереком Джетером и Джошем Хартнеттом. Кто они такие, нам с вами знать необязательно. Один — баскетболист, один — модель, остальные — артисты. Она уже объяснила, что ни с одним из них не сможет остаться надолго.

Дело в том, что с молодыми хорошо заниматься сексом, а у стариков есть разум и чувства, чувства и чувствительность, гордость и предубеждение, — словом, всё то, что важно помимо постели. Но в постели, вот в чём штука, со стариками делать нечего. Она выкладывает всё это с потрясающей откровенностью, которую многие называют слишком взрослой или циничной. Негоже, дескать, чтобы у девушки были такие неромантические представления.

Психологический возраст у неё в самом деле здорово отличается от реального, но не в ту сторону. Она не старше, а моложе своих лет. Об этом занятном случае — сочетании сексапильной девичьей внешности и абсолютном инфантилизме сознания — Мопассан написал целую повесть, называется «Иветта», и там здорово описано, как себя вести с такими девушками. Там так и сказано — она, мол, вела себя с такой непосредственностью, а о самом грязном говорила так спокойно, что можно было с равным основанием заподозрить в ней и чудовищную развращённость, и абсолютную невинность.

Так вот, Скарлетт Йоханссон — случай абсолютной невинности, и тут уже неважно, сколько раз у неё было в лифте, на крыше и в пшеничном поле. Она, в сущности, никогда не жила, с семи лет всё её время занято съёмками — то рекламными, то серьёзными, — и с «Объездчика» («Horse Whisperer», 1998) до сего дня у нее не было ни одного свободного месяца. «Я не понимаю, как с ней разговаривать. Она чистый профессионал, и ничего больше», — сказал однажды Билл Мюррей. «Она точно делает всё, что ей скажут, и даже больше, но чёрт знает, что у неё внутри», — говорил Вуди Аллен, снявший её в роскошном «Матч-пойнте» и снимающий уже в следующем проекте под многозначным названием «Scoop» — это что-то вроде «Большого хапка», или «Куша», или газетного скандала, или ковша. Почему он её снимает во второй картине подряд — непонятно. Наверное, хочет разобраться, что там внутри. Ради этого он шёл на вещи вовсе уж неприличные — публично, на съёмочной площадке спрашивал, в каком возрасте она потеряла невинность. Она спокойно ответила, что в четырнадцать, с рок-гитаристом. Да про это давно все знают, она и не скрывала особенно. Аллен ждал чего угодно, но только не простого и конкретного ответа по делу. Он привык к другим женщинам — истеричным, непредсказуемым; привык к сочетанию ума и надрыва. Но эпохе неокона присуще сочетание ума и наивности. Такими были отцы-основатели Америки.

Скарлетт Йоханссон заставила уважать свои вкусы: она любит есть много и бессистемно, не заботясь о диете. «Вот вы сыграли в „Острове“, а самой хотелось бы иметь клона?» — «Естественно. Он бы вам сейчас давал интервью, а я бы спокойно пошла в ближайший ресторан и ухомячила две порции жареной картошки, и чтобы никто из вашей братии не мешал». Она внушила почтение к своему вызывающе-низкому, альтовому голосу: «Да, я так разговариваю. И что? Это же мой естественный голос, а не подделка». Что естественно, то не безобразно. «Больше всего я ненавижу неискренность во всех её проявлениях. И распознаю её запросто: я актриса, у меня это профессиональное». «Что вы будете делать, когда состаритесь?» — «Пластическую операцию». — «Сколько вам нужно дублей, чтобы сыграть идеально?» — «Я много репетирую и часто справляюсь с одного». «Был ли для вас травмой развод родителей?» — «Нет, мне нравится ездить из Нью-Йорка в Лос-Анджелес. Если им так лучше, я не против». Родители действительно живут по разным краям Америки — на тихоокеанском и атлантическом побережьях, — доказывая несовместимость нордического темперамента и манхэттенской деловой хватки; но вот в Йоханссон как-то сочетается.

На самом деле всё просто. И с неоконсерваторами тоже. Они страшно боятся жизни, стремятся всё сделать понятным, ибо не переносят непонятного, и выходят из себя только тогда, когда ощущают всю меру своей некомпетентности перед лицом жизни-как-она-есть. У них мания — держать всё под контролем; и Йоханссон никогда не теряет самообладания на съёмочной площалке. Из себя она вышла единственный раз, когда снималась в лучшей покамест своей картине — в камерных «Трудностях перевода» Софии Копполы. Она отлично делает всё, что ей говорят, но когда не говорят — перестаёт что-либо понимать. Она бродила по номеру, красила ногти, мыла волосы, ела, смотрела телевизор, камера всё это фиксировала. Наконец Йоханссон взорвалась: «Какого чёрта я должна делать?! Кто-нибудь вообще объяснит мне, что мы снимаем?». Коппола спокойно объяснила: мы как раз и снимаем про женщину, которая не знает, что делать. В результате они сняли действительно отличное кино. Самое ценное в нём — растерянность.

Йоханссон работает так много именно потому, что ни в чём не уверена. Она не позволяет себе расслабиться ни на мгновение — тёмный хаос скандинавской души, одержимой поисками смысла, засосёт её мгновенно. Она трахается много и с увлечением, делая всё, чтобы не случилось настоящей любви. Потому что настоящая любовь — когда хорошо и в постели, и потрепаться, и пресловутый стимул для развития отношений образуется сам собой, — немедленно выбьет её из колеи и сделает зависимой от всего и вся. А этого она вынести не может. Неоконсерватор тоже всё время что-то делает — в Ираке воюет, Иран инспектирует, с терроризмом борется… Потому что внутри у него хаос, безумие, и все его рациональные конструкции бессильны перед действительностью. Вот почему в Америке так любят фильмы ужасов и фильмы-катастрофы: подсознание нации рвётся наружу, а в нём — кипящая магма и ничего твёрдого. Только простые правила. Вот почему американский мальчик, которому девочка не отвечает взаимностью, берёт пистолет и идёт мочить сверстников. Он не понимает, как ещё можно реагировать на ситуацию, не имеющую разрешения.

Но мир именно из таких ситуаций и состоит. Скарлетт Йоханссон сыграла такую историю в «Хорошей женщине» — замечательном фильме замечательного Майка Баркера по вовсе уж чудесной пьесе Уайльда «Веер леди Уиндермир». Это не комедия, скорее драма, и довольно мрачная, как весь поздний Уайльд. Там она играет молодую жену, которой изменяет молодой муж, — и с кем же? С женщиной старше и некрасивее! Более того, муж её любит. А помогает ей выбраться из всей этой путаницы женщина явно дурная, по всем критериям неправильная, — то есть мир трещит по швам, и эту растерянность перед лицом реальности Йоханссон играет так органично, что больше ни на кого в фильме не обращаешь внимания. Это её бессонные ночи и круги под глазами, её метания от надежды к отчаянию, её инфантилизм, за обломки которого она держится обеими ручонками. Это её попытка быть циничной, испорченной, откровенной, — тогда как хочется ей только одного: мама, спрячь меня от этих ужасных людей с их ужасными правилами. Хочу, чтобы всё опять было понятно.