Пансионат - Яна Дубинянская

Яна Дубинянская

Пансионат

Пролог

Подъезжает автобус.

К запертым воротам. Перекошенным, ржавым, одна створка висит наискось, на другой – поверх половинки названия тонкой вязью – намотана кольцами колючая проволока, так что не разобрать, а посередине торчит огромный замок. Рядом будка, запертая, глухая. Водитель, спрыгнув на землю, уверенно идет туда.

Из автобуса выбирается беременная женщина. Подходит к решетке, берется за прохладные прутья обеими руками, прислоняется лбом. Дышит.

Следом соскакивает с подножки молодой парень, потом еще двое. Закуривают. За ними вываливается компания постарше, странная, средневеково-ряженая, их человек пять, они закуривают тоже. Постепенно из автобуса тонкой струйкой выбираются почти все пассажиры. Сигаретный дым поднимается локальным облаком, женщина у решетки морщится, отходит подальше. У ее ног сквозь чугунные прутья пробиваются, как стрелы, кожистые листья какого-то южного растения.

Маленькая японка прицеливается в ворота объективом: фотографирует. Маленький японец кладет ей руку на плечо. Две красивые девушки в мини осматриваются по сторонам. Двое веснушчатых детей, мальчик и девочка, с визгом гоняются друг за другом, веснушчатый отец прикрикивает на них, они не обращают внимания, но молчание уже нарушено. Все начинают говорить. Ровным неразборчивым гулом. Кажется, никто никого не слушает и не слышит. Бледная черноглазая девочка смотрит из окна.

Возвращается водитель и жестами подгоняет людей вернуться в автобус. Курящие пассажиры поспешно затягиваются напоследок, бросают длинные окурки на асфальт. Хрупкая старушка, едва появившаяся в проеме, возвращается в салон и выглядывает из-за занавески. Возникший из мертвой будки человек в униформе отпирает замок на воротах. Мать и отец загоняют в автобус детей. Немолодой импозантный мужчина помогает взойти на ступеньки беременной, она садится последней.

Они готовы ехать дальше. Их двадцать восемь, включительно с детьми, не считая водителя, который вообще не при чем – доставит и уедет.

Автобус въезжает внутрь, удачно вписавшись между кривыми полуоткрытыми створками, название пансионата так никто и не успевает прочесть. Едут вниз по серпантину, усыпанному сухими листьями с ярко-желтых и бордовых кустарников, растущих между вечнозелеными деревьями с мощными, уходящими в небо кронами. В стороны виляют боковые аллеи, некоторые завалены буреломом, по краям громоздятся груды стройматериалов, кое-где тонут в палой листве опрокинутые скульптуры. На одном из витков в проеме между деревьями мимолетно мелькает море спокойного серо-свинцового цвета.

Подъезжают прямо ко входу в корпус. Здесь водитель окончательно высаживает всех, открывает багажник, помогает пассажирам разобрать сумки и кофры, у кого они есть. Он торопится, прикрикивает негромким матом. Ему хотелось бы уехать поскорее отсюда.

Люди постепенно, словно вода в воронке, всасываются внутрь. Вытягиваются вереницей к стойке, за которой восседает квадратная женщина, распахнувшая перед собой гигантского формата тетрадь в клеточку. В тетради – записи от руки очень неразборчивым почерком. За спиной – фанерная доска, прошитая, как шрапнелью, круглыми отверстиями, из которых торчат массивные деревянные груши с маленькими ключами.

– В порядке очереди, – сварливо говорит женщина. – Вас много, а я одна.

Они подходят в порядке очереди, расписываются, получают ключи. Некоторые что-то спрашивают, но неуверенно и скудно. И все равно не получают ответа.

Через сорок минут вестибюль пуст; все разошлись по номерам. Вахтерша захлопывает свой гроссбух и встает. Она здесь тоже особенно не при чем, но у нее все учтено и записано.

Это удобно.

– Две комнаты, видишь? А ты говорил.

– Вот и хорошо. Здесь мы, в маленькой дети.

– На одном диване? Как ты себе это представляешь? Тут, смотри, две кровати, расставим к стенкам. А на диване – мы с тобой.

– А телевизор?

– Боже мой, какой теперь телевизор?!..

– Действительно… все время забываю.

– Мам, а там балкон!

– А с него море видно! И качельку!!!

– На балконе осторожнее, не кувыркнитесь.

– Мам, а можно мы пойдем покатаемся?

– На той качели, которая внизу? Мы пошли, да, пап?

– Стойте!!!

– Да не ори ты так на них. Подождите, сейчас вместе пойдем. Пока мама разберет сумки. Ага?

– Только осторожнее. Смотри за ними. Пожалуйста. Я тебя очень прошу.

– Ну что, пацаны, кто на раскладушке?

– Гробовое молчание.

– Дураков нет, бросаем монетку. У меня где-то была… сейчас.

– А вообще ничего. Клевое довольно место. Я думал, будет хуже.

– А видали, какие девочки в сорок третьем?

– И номер уже запомнил? Ну ты и шустр, однако.

– А ты думал? На девчонок лично я монетку не бросаю, это противоречит моим религиозным убеждениям. Кто первый встал, того и тапки.

– А правда, пацаны, их же только две.

– Ничего, в тридцать втором еще две старушки, как раз для тебя.

– Идиоты… Как вы вообще можете прикалываться… сейчас?!

– А что ты предлагаешь?

– Я ничего. Где там твоя монетка? Давай, я орел.

– Держи, орел!

– А на балконе – Рыська!

– Я? Может, пускай Тим на балконе, менестрели всегда встречают рассветы… А мне положение не позволяет.

– Какое положение, Рысь? Интересное?

– Благородное! И на балконе холодно уже.

– Ну подожди, давай еще раз. В одной комнате Контесса с Псом, правильно?

– Ну, это да. А в другой мы с тобой, Белора. И Тим на раскладушке, а что не так?

– Все так, Рыська, счастье ты мое. Белора, ну ты меня поняла? Все так, все довольны.

– Мяв! Ну, как знаешь.

– Мур-мур. Мы с тобой чего-нибудь придумаем, ага?

– Надо было сразу брать на двоих стандарт.

– Ну, не дуйся. Я новую балладу сочинил. Для тебя, между прочим. Белора, Белора моя…

– Эй, вы там разобрались уже, кто где? А то мы с Псом хотим пойти обозреть окрестности.

– Сейчас, Конти! Не без нас. Рыська, ты плачешь, что ли? Нервы? Перестань. Все уже хорошо. Гораздо лучше, чем могло бы быть, правда.

– Какая красота, нет, ты только посмотри…

– Видишь, а ты хотела так и остаться в тридцать втором, без балкона.

– Ну, ты же знаешь, я никогда не умела ругаться, выяснять отношения… Это ты у нас всю жизнь боец. Всегда добивалась своего, еще в школе, я помню.

– Теперь уж точно нет никакого смысла вспоминать. Работай над собой, дорогая, это имеет смысл даже в нашем возрасте. Как там Зисси?

– Кажется, спит… Ой, а ты видела объявление над стойкой?

– Их там штук двадцать.

– Ну, то… С домашними животными тут нельзя.

– И что ты предлагаешь? Выкинуть Зисси на улицу?

– Нет, что ты! Как ты могла о таком…

– Вот и молчи. Будет жить с нами, а как еще? Никому не показывать, выгуливать только в темноте… а вообще…

– Что?

– Подумай сама. Учись думать сама, это полезно, я всегда тебе говорила. Она же теперь – как мы. С теми же правами и ровно теми же перспективами… на жизнь.

– Вы курите?

– Бросил. Начались проблемы с голосом, это профессиональное.

– А я вот не бросил, увы, не с моей профессией… Зря мы с вами все-таки уступили старушкам номер с балконом.

– Ничего, курите в форточку.

– Спасибо. Как вы думаете, это надолго?

– В каком смысле?

– В глобальном. Ну, и ближайшую конкретику тоже хотелось бы хоть как-то себе представлять… в общих чертах.

– Боюсь, это невозможно.

– Ну что ж. Надеюсь, мы с вами поладим. Я умею ладить с людьми, всю жизнь по командировкам… тут еще весьма неплохие условия.

– Да-да, согласен. Я тоже всю жизнь по гастролям, в таких дырах приходилось иногда останавливаться.

– Вот-вот! Кстати, может, закурите, а? Подумайте, зачем он вам теперь, этот ваш голос?

– Давай, раскладывай свои вещички. Вот эта тумбочка будет твоя, для фломастеров, книжек… Что ты там делаешь?

– Смотрю на море.

– Отсюда же не видно.

– Вот.

– Где? Нет, маленькая, это не море. Это деревья шевелятся на ветру. Разложи все свое, и пойдем смотреть на настоящее море, оно с той стороны.

– Ты все придумал.

– Что?

– Все вообще. И мне не нравится.

– Мне самому не нравится… Но это не я придумал, правда. Я не знаю, кто. Ладно, если не хочешь, можешь рюкзак потом разобрать… Идем погуляем, да? Малыш?… Ты слышишь меня вообще?…

– Кровати сейчас сдвинем, ага?

– А японцы взяли люкс.

– Так они же японцы.

– Какая разница? Они тоже молодожены, между прочим. Только понимают, что уже нет смысла.

– В чем?

– Ни в чем! Но могли бы хоть провести медовый месяц, как люди.

– А дальше?

– Какое дальше? Ты издеваешься?! Какое дальше, блин?!!