Бог. История человечества - Реза Аслан

Реза Аслан

Бог: История человечества

Моим сыновьям Сайрусу, Джаспару и Асе, когда они отчалят на корабле собственных духовных исканий

© Aslan Media, Inc., 2017

© Коробейников А.Г., перевод на русский язык, 2018

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2018

КоЛибри®

Введение

По образу и подобию нашему

В детстве я думал, что Бог – это огромный могущественный старец, живущий на небе, – наподобие моего отца, только более сильный и внушительный, да еще и обладающий волшебными силами. Я представлял его благообразным и седым: длинные светло-серые волосы рассыпались по широким плечам. Он сидел на троне, окутанном облаками. Когда он говорил, его голос сотрясал небеса, особенно если он был в гневе. А гневался он часто. Но так же часто бывал добросердечным и любящим, милосердным и добрым. Он смеялся, когда был счастлив, и плакал, когда печалился.

Не знаю, откуда я взял такой образ Бога. Возможно, я где-то увидел его мельком – на витраже или иллюстрации в книге. А может, я с ним родился. Исследования показали, что маленькие дети независимо от места рождения или степени религиозности с трудом усваивают различия между Богом и людьми, их действиями и состояниями. Когда их просят рассказать о Боге, они неизменно описывают человеческое существо со сверхъестественными способностями [1].

Когда я вырос, то отказался от многих своих детских взглядов. Однако представление о Боге осталось. Моя семья была не особенно религиозной, но я всегда был очарован религией и духовностью. В голове у меня кишели не до конца сформировавшиеся теории о том, что такое Бог, откуда он появился и как выглядит (интересно, что он по-прежнему смахивал на моего отца). Мне недостаточно было просто узнать о Боге: я хотел пережить Бога, почувствовать его присутствие в моей жизни. Но, сколько я ни пытался, единственное, что я мог, – вообразить гигантскую бездну, на одном краю которой стоял Бог, на другом – я, и для любого из нас не было ни одного способа перейти ее.

В подростковом возрасте я обратился от умеренного ислама моих родителей-иранцев к рьяному христианству моих американских друзей. Внезапно все детские стремления думать о Боге как о могущественном человеке со сверхспособностями кристаллизовались в почитание Иисуса Христа: Бог буквально обрел плоть. Сначала мне казалось, что я утоляю жажду, мучившую меня всю жизнь. Долгие годы я пытался найти путь через бездну между Богом и мной. И вот появилась религия, которая утверждала, что бездны не существует. Если я хотел узнать, чтó есть Бог, достаточно было представить совершенного человека.

В этом был определенный смысл. Не проще ли всего устранить препятствия между человечеством и Богом, сделав Бога человеком? Как сказал прославленный немецкий философ Людвиг Фейербах, отзываясь о грандиозном успехе христианской концепции Бога: «Полноценный человек может удовлетвориться только таким существом, которое носит в себе всего человека»[1] [2].

Я впервые прочитал эту фразу Фейербаха в колледже – примерно в то самое время, когда решил отправиться в длительное путешествие по изучению мировых религий. Фейербах, судя по всему, имел в виду то, что почти универсальная потребность в Боге, который выглядит, думает, чувствует и действует так же, как мы сами, вытекает из нашей глубоко укоренившейся потребности видеть в божестве отражение самих себя. Эта истина ошеломила меня, как удар грома. Именно поэтому я в детстве обратился в христианство? Действительно ли я все время поддерживал свое представление о Боге как о зеркале, отражающем мои черты и эмоции?

Эта идея посеяла во мне горькое разочарование. В поисках более расширенной концепции Бога я отказался от христианства и вернулся к исламу: меня привлекало радикальное иконоборчество этой религии – убеждение в том, что Бог не ограничен никакими образами, будь они человеческими или нет. Однако я быстро обнаружил, что отказ ислама от изображения Бога в человеческом облике не приводил к отказу от мыслей о Боге как о человеке. Ничуть не менее прочих верующих мусульмане склонны приписывать Богу собственные добродетели и пороки, чувства и недостатки. Впрочем, у них не то чтобы есть выбор. Как и у большинства из нас.

Оказывается, что желание очеловечивать божественное твердо укоренено в нашем мозге. Вот почему это стало основной чертой почти всех известных миру религиозных традиций. Сам процесс возникновения понятия Бога в ходе человеческой эволюции вынуждает нас – осознанно или нет – наделять Бога нашими чертами. Фактически вся история человеческой духовности – это одна длинная, взаимосвязанная, постоянно развивающаяся и удивительно настойчивая попытка понять божественное, приписав ему наши эмоции и личностные характеристики, наши черты и желания, наделить его нашими сильными и слабыми сторонами, даже нашими телами – проще говоря, сделать Бога нами. Я имею в виду, что чаще всего, пусть и подсознательно, независимо от того, верим мы или нет, подавляющее большинство из нас думают, что Бог – это превосходная версия нас самих, человеческое существо со сверхъестественными способностями [3].

Я не хочу этим сказать, что Бога нет или что идея, которую мы называем Богом, – всецело человеческое изобретение. Оба этих утверждения, впрочем, могут быть правдой, но не являются предметом этой книги. Меня не интересуют доказательства существования или несуществования Бога по той простой причине, что ни тех ни других попросту не существует. Вера – это выбор; любой человек, который говорит обратное, пытается вас переделать. Вы либо решаете верить в то, что существует нечто за пределами материи – нечто реальное, нечто познаваемое, – либо нет. Если вы предпочитаете верить, как и я, то вы должны задать себе другой вопрос: хотите ли вы это испытать? Приобщиться к этому? Познать это? Если да, то стоит выработать язык, на котором можно будет выразить этот в принципе невыразимый опыт.

И тут в дело вступает религия. Если не брать в расчет мифы и ритуалы, храмы и соборы, заповеди, которые тысячелетиями разделяли человечество на разные и часто соперничающие лагери веры, религия – не что иное, как язык символов и метафор, который позволяет верующим, общаясь, донести друг до друга и до себя самих невыразимый опыт веры. И в истории религии есть один символ, который выделился как главный и всеобщий, – великая метафора Бога, от которой происходят почти все остальные символы и метафоры почти во всех мировых религиях, – мы, человеческие существа.

Эта идея, которую я называю «очеловеченным Богом», проникла в наше сознание в тот самый момент, когда к нам впервые пришла сама идея Бога. Она привела к нашим первым попыткам осмысления природы Вселенной и роли человека в ней. Она повлияла на наши первые физические представления об окружающем мире. Вера в очеловеченных богов направляла еще охотников и собирателей, а затем, спустя десятки тысяч лет, заставила нас сменить копье на плуг и заняться сельским хозяйством. Наши первые храмы были построены людьми, которые считали богов сверхчеловеческими существами. Такими они и были в первых религиях. Жители Месопотамии, египтяне, греки, римляне, индийцы, персы, евреи, арабы – все они разработали свои теистические системы, используя человеческие метафоры и образы. То же верно и для нетеистических традиций, таких как джайнизм и буддизм, в которых духи и дэвы считаются сверхъестественными человеческими существами, действующими, как и их собратья, люди, по законам кармы [4].

Даже те современные евреи, христиане и мусульмане, которые изо всех сил пытаются выработать теологически «корректное» представление о едином и единственном Боге, бесплотном и непогрешимом, вездесущем и всеведущем, все равно вынуждены облекать Бога в человеческий образ и говорить о нем как о человеке. Исследования психологов и когнитивистов показывают, что самые преданные верующие, выражая свои мысли и представления о Боге, все равно по большей части говорят о Боге примерно так же, как говорили бы о встреченных на улице людях [5].

Вспомните, как верующие часто говорят о Боге: он добрый, любящий, жестокий, ревнивый, прощающий, милостивый. Все это, конечно, человеческие свойства. Однако сама эта настойчивость в использовании человеческих эмоций для описания чего-то – чем бы оно ни было – определенно нечеловеческого только еще сильнее демонстрирует нашу сущностную потребность проецировать собственные свойства на Бога, даровав ему не только все лучшее в человеческой природе (способность к безграничной любви, эмпатию, готовность выказывать сострадание, жажду справедливости), но и все худшее в ней (агрессию и жадность, предубеждения и фанатизм, склонность к крайне жестоким поступкам).

Несложно понять, что из этого естественного желания очеловечить божественное вытекают определенные последствия. Ведь когда мы наделяем Бога человеческими свойствами, мы по сути обожествляем эти свойства, так что все хорошее и плохое в наших религиях лишь отражает то хорошее и плохое, что есть в нас самих. Наши желания становятся желаниями Бога – безграничными. Наши действия становятся действиями Бога – но без последствий. Мы порождаем сверхъестественное существо, наделенное человеческими свойствами, но без человеческих ограничений. Мы моделируем наши религии и культуры, наши сообщества и правительства в соответствии с нашими человеческими требованиями, при этом постоянно убеждая себя, что эти требования – божественные.