Се восходим во Иерусалим - Олег Селедцов

Олег Селедцов

Се восходим во Иерусалим

Посвящается Оптинским новомученикам Василию, Трофиму и Ферапонту.

1

Сегодня он пришел один. Я говорю «сегодня», потому что это он меня так научил. Раньше я не знала. Он сказал мне, что сегодня — это когда я вижу его, вижу других ангелов, вижу небо — синее-синее, такое синее, что больно глядеть, вижу звезды — смешные такие, вижу, как надувается луна, важничает. Чего важничать-то? Пройдет еще несколько таких «сегодня», и от нее останется совсем маленький краешек, а потом и вовсе исчезнет, тоже, правда, ненадолго. Она вновь появится и вновь будет важничать. Но больше всего я люблю Солнце. Он сказал мне, что есть такие, которые не могут смотреть на Солнце — слепнут от яркого света. Глупышки! Как же можно жить рядом с Солнцем и не смотреть на Солнце. Я люблю Солнце! Каждый раз, когда наступает «сегодня», я первым делом бегу к Солнцу. Купаюсь в Его сиянии, ласкаюсь в Его тепле. Я люблю Солнце. Я люблю просто произносить Его имя. Солнце. Здравствуй, Солнце! Милое Солнце!

А еще я люблю, когда приходит он. Хотя «приходит» — это не совсем правильно. У него нет ног. Он не может ходить. У меня есть ноги. Я знаю. Он мне сказал. А у него нет. Но он все равно приходит. Почти каждый раз, когда наступает «сегодня». Он говорит, что есть еще «вчера». Но я не хочу об этом говорить. Боюсь. Очень боюсь. Вчера — это когда нет света, нет неба, нет цветов и нет Солнца. Если бы хоть цветы были — не было бы так страшно, ведь цветы — образ Солнца. Они добрые и сияющие. Но в наступающем «вчера» нет цветов. Нет ничего. Нет его. Нет меня. Он говорит, что есть такие, кто называет это сном.

К счастью, «вчера» длится недолго. Снова из темноты доносятся песни мудрых птиц, снова цветы очищают от мглистых пятен свои лучистые образа, сливаясь в один яркий, играющий красочным разноцветьем Образ Того, Кто вот-вот появится из-за белоснежных горных вершин, темно-зеленых кедровых верхушек и частокола кипарисовых свечей. Солнце! Здравствуй, Солнце! Милое Солнце. Я люблю Тебя, Солнце.

Однажды он сказал мне, что есть такие, кто считает звезды далекими солнцами. Глупышки! Если собрать все, все, все звезды вселенной воедино, они не смогут засверкать даже так, как сверкает одна только астра в моем саду. А тепло? А ласка? А любовь? Без Солнца не наступит «сегодня». А где бывают звезды, когда Солнце подходит к моему саду так близко, что заливает теплым золотом каждую точечку на спинке божьей коровки, каждую морщинку на стволе древнего дуба, каждую щелочку млеющей от золотого наслаждения земли? Их нет. Они прячутся. Наверное, боятся обжечься. Смешные. Если бы Солнце только захотело, то давно бы испепелило все звезды до единой. Но Солнце доброе. Оно никого не сожжет, даже старого дракона, живущего за синими небесами. Про дракона я знаю от него. Он часто рассказывает мне о нем. Дракон был когда-то птицей. Большой и красивой. Белоснежной. Летал у Самого Солнца, не боясь обжечь крылья. Ему завидовали даже цветы. Уж так завидовали, что считали его, глупые, равным Солнцу. А Солнце не обижалось, лишь чуть отодвигалось от парящей птицы, чтобы случайно не подпалить ей перья. Но восхищение цветов и звезд влекло птицу все выше и выше. К ярким лучам, к золотому престолу. И вот, при неосторожном взмахе крыла, вспыхнули перья факелом. Бросилась птица вниз, в струях воздуха сбивая жестокое пламя. Чем дальше от Солнца, тем слабее горел огонь и наконец погас вовсе. Вот только перья у гордой птицы закоптились, покрылись сажей, а дым от огня собрался в тучи. Так и летают эти тучи над землей, наводя ужас на цветы и деревья: а ну как прилетит черная птица с тлеющим пером и пожжет все живое на земле. Лишь звезды радуются тучам и птице. Их блеск в темноте ярче и красивей. Часть звезд гордая обиженная птица поглотила и теперь, когда сердится, изрыгает из ключа искры и дым — новые грозовые тучи. Тучи плывут к Солнцу, стараясь спрятать Его от земли. Глупые! Солнце не спрячешь. Солнце ярче любой тьмы. Ох и злится черная птица-дракон! Улетела далеко-далеко, за синь небес. Скрипит зубами, содрогая землю, думает, как бы навредить Солнцу.

Это мне все он рассказывает. Мой друг. Хороший, добрый. Я его люблю. Но Солнце люблю больше!

Здравствуй, Солнце! Милое Солнце. Я люблю называть Тебя по имени. Солнце. Я люблю!

Сегодня опять пришло «сегодня». И опять он пришел ко мне. Чаще всего он приходит один. Нам хорошо вдвоем. Мы работаем и играем. Я умею играть. Я ведь еще ребенок. Так он говорит. А я не знаю. Я никогда не видела себя со стороны. Вот цветы. Одуванчики. У них есть детки — парашютики. Есть детки у каланхоэ. Забавные такие, усатые. Сидят рядками на маминых листьях. Мама… Я никогда не видела свою маму. Но я знаю, что где-то она у меня есть. Не потому, что он мне сказал. Я сама знаю. Чувствую. Не здесь. Не в этом мире. В другом. В том, что скрывает «вчера». В том мире я знаю, что такое боль и страх. А здесь я этого не знаю. Здесь у меня есть друг. Есть Солнце. Здесь у меня нет только мамы. Но однажды, я верю в это, он приведет мне Маму. Обязательно приведет. Он ведь такой добрый.

2

А вот я вам расскажу о своем брате. Умора. Животики понадрываете. Над ним весь наш городок потешается. И поделом. Не мужик, а чудо в перьях. Нет, конечно, работать он умеет. Ничего не скажу. Лентяем никогда не числился. Еще в детстве, бывало, соберет нас мама поутру и каждому работу задаст: тому по воду сходить, тому дров натаскать, той коровку покормить. Всем дел хватало. Городок у нас маленький — почти деревня. И почти у всех есть свое хозяйство: коровки, курочки, поросятки. А нас у мамы шестеро было с Андрюхой вместе. Андрюха — это и есть мой брат, о котором я хочу рассказать. Он в семье самый старший. Ему и самая тяжелая работа доставалась — загон от навоза чистить. Так он свою работу сделает шутя, а потом младшим помогает. Мама видит, что мы со всем управились, довольная. Всем по конфетке даст. А Андрюха свою не съест, а сестренке младшей или мне отдаст. На нем и в школе все верхом ездили. Кто больше всех металлолома принес? Андрей Григорьев. Кто лучший тимуровец школы? Андрюха. Кто на субботниках больше всех деревьев посадил? Опять же наш Андрей. А кому за это за все грамоты и благодарности достаются? Да кому угодно: звеньевому, председателю совета отряда, заведующему культмассовым сектором, еще кому-то там. Только не Андрюхе. Другой бы возмутился разок, потребовал бы справедливости. А наш братец от счастья так и светится, что грамоту очередную унес домой его отрядный председатель. Ха! Я не помню, чтобы у него когда-либо были свои игрушки. У всех детей, естественно, есть свои игрушки. На то они и дети… Мишки там, зайки, мячики, кубики, куколки, солдатики, пистолетики, скакалки. Всё как положено. Всем нам мама тоже дарила игрушки. На день рождения, на Новый год. И Андрюхе, конечно же. Только он свои игрушки прямо в свой день рождения нам раздаривал. Мама только руками всплеснет:

— Андрюша! Это же твои подарки. У тебя сегодня праздник.

— Пусть, мама, — только это и скажет.

А сам смеется, счастливый, когда я у его медведя начинаю лапу отламывать. Правда, если все-таки отломаю, он перестает радоваться, уходит куда-нибудь и сидит печальный. И ведь не игрушку жалеет — медведя. Как он, косолапый, теперь жить будет без лапы-то? Это я много лет спустя понял. А тогда забавляло меня очень Андрюхино поведение. Я нарочно его вещи портил, чтобы поглядеть, как брат слезу пускает. «Так тебе, — думал, — жадине, и надо».

В старших классах он плотничать изловчился. Вообще, любая работа в его руках горела. Но мне почему-то кажется, что именно к дереву у него особенно тянулась душа. Уж какие фигурки он вырезал, уж каких медведей, да мужиков, да барышень нарядных, да зайчиков с дудками, да олешков диковинных. Особенно нравились мне олешки. Ух, и ветвистые были у них рожки! Работа тонкая. На этих фигурках состояние можно было бы сделать, если бы на продажу их пустить. Так ведь нет же. Нарежет зверушек всяких, поставит их на подоконник и разговаривает с ними. Ребята в его возрасте по танцам бегают, на дискотечки там всякие, девчонок щупают, о любви мечтают. А этот со зверушками разговаривает. Умора! Мы у него зверушек повыпрашиваем, а я и без спроса заберу, сколько мне надо. А он и не огорчается. Наоборот, счастлив, что игрушки его детям нравятся. Новые режет. В школе на уроках труда учитель им даст задание: табурет смастерить или там вешалку, а сам уйдет к военруку в шахматы резаться. Андрюха свое задание враз сделает. Да ладненько так, красиво, хоть на выставку. А к нему уже очередь одноклассников: и мне помоги, и мне подсоби, и мне… Он за всех и пыхтит рубанком да стамеской. На глаз. Какие там линейки! Уж такой у него талант. До миллиметра на глаз размеры угадывал. Так до конца урока и работал за всех, пока мальчишки в картишки да в «чух» играли. Придет после звонка учитель. Смотрит, у всех изделия готовы, а Андрюха с последней вешалкой возится. Всем пятерки в журнал, а Андрюхе — трояк, чтобы впредь не ленился. А братец мой и впрямь считает, что тройку заслуженно получил, впредь надо быть расторопнее.